— Хорошо.
— Инспектор, ведущий следствие, не видит в деле ничего необычного. Он сказал, что, по его мнению, это банальное самоубийство… Через сутки они дадут разрешение на похороны, и дело будет закрыто…
— А других вопросов не задавали?
— Ах, да. Меня спросили, на что она жила и были ли у нее еще друзья, кроме нас.
— И что ты ответил?
— …Правду! Что, должно быть, у нее было много друзей, потому что она никогда не казалась нам воплощением добродетели! Что касается ее доходов, я сказал, что об этом ничего не знаю. Пришлось солгать, чтобы не портить репутацию покойной!
— Ты поступил правильно.
— Я не стал вдаваться в детали, уточнять. К чему? Они все вынюхают и без моей помощи! Эти полицейские совсем не идиоты! Ну, успокоилась?
— Не совсем… А за комнату она сама платила?
— Тебе вряд ли понравилось, если бы платил я.
— А машина записана на нее или на тебя?
— Техпаспорт оформлен на мое имя… Это могло показаться подозрительным, но я опередил их и объяснил ситуацию раньше, чем меня об этом спросили.
— А как ты выкрутился?
— Элементарно: сказал, что Сюзанна попросила одолжить одну из моих машин, и мы с тобой охотно согласились, потому что у тебя есть другая. Я даже добавил, что хотел бы получить ее назад. Полицейские нашли техпаспорт в сумочке Сюзанны, проверили его и объявили, что я могу забрать машину…
— И где же она теперь?
— Поставил в гараж. Хоть ее удалось выцарапать в возмещение прочих убытков!
— Каких убытков?
— Можно было продать все ее платья и шубы, чтобы покрыть расходы на похороны! У нее не нашли денег, и неизвестно, есть ли у нее родственники, и я сказал этим господам, что мы с тобой готовы взять на себя все расходы в память о старой дружбе. Мы обязаны так поступить. Не ты ли сама сказала позавчера, что она виновница нашего счастья?
Оба надолго замолчали. Что скажешь, выслушав такие великодушные слова? Месье Боб наблюдал за подругой, казалось, она снова задумалась и помрачнела.
— Знаю, — сказал он наконец, — у тебя доброе сердце, милая Агнесса. Но будь благоразумна. Не убивайся: она сама того хотела.
— Раз мы платим за похороны, значит, придется пойти на них?
— Конечно. Но все закончится очень быстро: ведь самоубийц не отпевают в церкви. Из ее меблирашки поедем прямо на кладбище.
— Ужасно! Меблирашка, кладбище…
— Таков итог жизни.
— И это все, что ты можешь сказать о ней на прощание?
Он не ответил, и она продолжала настаивать:
— Как-никак, она годами «работала» только на тебя!
Тут он задумался и сказал:
— Вот в этом я не совсем уверен…
— Почему?
— Так, есть основания… Послушай, хватит об этом! Давай сменим пластинку! Это все не очень-то весело!
— Клянусь, я больше никогда не спрошу о ней, если ты искренне ответишь на мой последний вопрос…
— Ну, валяй, — ответил он раздраженно.
— Ты так равнодушен к ее смерти… Значит, ты не любил ее?
— Да никогда я ее не любил…
— Как, даже до знакомства со мной?
— До тебя? Я ведь велел ей подыскать мне другую женщину, потому что с ней больше жить не мог…
— А ведь ты и меня однажды попросишь подыскать тебе другую женщину?
Он удивленно взглянул на нее, потом ответил:
— Не глупи, Агнесса… Поговорим о серьезном. Вернемся к делу. Об одном я не мог поговорить с тобой раньше, потому что приходилось делать вид, будто я не знаю, чем ты на самом деле занимаешься… Сегодня, наконец, запрет снят… Милая Агнесса, ты и не представляешь себе, как мне всегда нравилось твое имя — Агнесса. Какое оно нежное и изысканное. Так и подмывает добавить частицу «де» после него: Агнесса де… И именно поэтому мне хотелось бы оставить его только для нас двоих, не надо использовать его на работе! Такое имя нельзя опошлять! Почему бы тебе не взять другое, боевую кличку, менее изысканную, но более пикантно звучащую для клиентов?.. Тебе нравится имя Ирма?
— Но ведь оно вульгарное.
— Зато запоминается…
— Ирма так Ирма… С этой минуты нет больше Агнессы!
— Вот уж нет! Агнесса останется, но только для одного мужчины — Робера!
— Это твое настоящее имя?
— Да, настоящее… Месье Боб и красотка Ирма — годятся только для работы! Ты же знаешь, почти все крупные артисты берут себе псевдонимы…
Так они и продолжали жить вместе.
Каждый день повторялось одно и то же: она уходила во второй половине дня и возвращалась далеко за полночь. Обессилевшая, она ложилась в постель рядом с мужчиной, который давно уже сладко спал. Раньше полудня они не просыпались. Затем впопыхах совершали утренний туалет: он принаряжался, готовясь к каким-то таинственным занятиям, главным из которых было посещение игорного дома; а ей нужно было успеть принарядиться и подкраситься, чтобы привлечь новых клиентов. Только в этот час они успевали поговорить друг с другом. Разговор чаще всего начинался с вопроса, ставшего почти ритуальным:
— Сколько ты вчера заработала?
— Сорок…
Она редко приносила меньше, чаще гораздо — больше. Агнесса-Ирма теперь хорошо освоила свою профессию. Она «работала» в определенном ритме. Он спрашивал: «Сколько ты заработала вчера», — как обычно спрашивают: «Как спалось», — и женщина называла сумму, словно она не существо из плоти и крови, а касса-автомат. Тогда мужчина произносил повелительным тоном слова, вмещавшие в себя весь смысл их совместной жизни:
— Дай сюда!
Иногда, спрятав выручку в карман, он становился нежным, но такое случалось все реже и реже, потому что его поведение определялось не влечением к ней, а лишь желанием утвердить свою власть. А потом он говорил:
— Хорошо, малышка. Ты заслужила награду…
Для нее эти «награды», так долго остававшиеся единственным смыслом существования, превратились в настоящий кошмар. Когда умерла Сюзанна и Агнесса почувствовала, что Боб, несмотря на все свои россказни, несет ответственность за эту смерть, даже является ее непосредственным виновником, плотские радости, которые он прописал ей малыми дозами, как бесценный эликсир жизни, потеряли всякую привлекательность. Она терпела Боба так же пассивно, как и любого случайного клиента. Но отвращение к нему все нарастало, и, пусть она и пыталась обмануть его, как и клиентов, часто ей с трудом удавалось скрыть, насколько он ей противен. Однако ее тело так основательно свыклось с необходимостью прислуживать этому хозяину, что, когда он принимался обнимать и ласкать ее, она порой снова испытывала привычное наслаждение. Потом она еще сильнее презирала себя и ненавидела его.
Что касается Боба, он спокойно относился к «заскокам» подруги: главное, что она приносит прибыль. Его бы вполне устроило, если бы их отношения имели чисто деловой характер, ведь во всех подобных семьях существует привычка избавляться от излишних объяснений.
Агнесса же продолжала упорно надеяться на освобождение, хотя и не представляла себе, как этого добиться. Она твердила про себя, что он убийца. К сожалению, доказательств не было. Будь хоть какие-то улики, полиция уже обнаружила бы их и арестовала преступника. Но, похоже, месье Боб имел все основания утверждать с обычным для него спокойствием, что дело закроют через сутки. Так и случилось. Никто больше и не вспомнит о Сюзанне, разве что… выплывет какая-нибудь неожиданная улика… Вот за какую хрупкую надежду и цеплялась Агнесса.
В отсутствие Боба она тщательно перерыла все его личные вещи и одежду. Там не нашлось ничего, подтверждающего, что рыжая шлюха на него работала. Агнесса подумала, не заявить ли ей в полицию на своего «покровителя». Но ему могли предъявить обвинение лишь в сутенерстве, а за такое много не дадут. А может, он и вообще открутится. Боб никогда еще не получал срок: он много раз хвастал Агнессе, что не имеет судимости. Ну, дадут ему несколько месяцев условно, и Агнессе придется расплачиваться за донос, а в преступном мире за такое обычно убивают. Оставался еще один выход, о котором молодая женщина сперва не подумала, но случайная обмолвка самого Боба подсказала его. Однажды вечером, прочитав в газете о суде над сутенером, убившим проститутку, он заявил:
— Ничего не случилось бы, заплати она выкуп, назначенный им за ее освобождение, что за глупая девка! Два миллиона, разве это сумма в наши дни? Была бы жива по сей день, да и он разгуливал бы на свободе.
— А если бы я захотела заплатить выкуп и освободиться, — тихо спросила Агнесса, — в какую сумму ты бы меня оценил?
Он бросил на нее леденяще холодный взгляд:
— Ты? Что за вопрос? Ты же прекрасно знаешь, что мы никогда не расстанемся!
— Но все-таки, ответь: на сколько я тяну?
— На вес золота, — ответил он с иронией. — Ты мне так дорога, что не расплатишься до конца своих дней.
И она поняла, что он никогда не даст ей свободу. Оставалось уповать лишь на чудо — на Элизабет.
