Гаури предвидела это, но была бессильна против прочных уз, которые, как пуповина, связывали Кесаро и Панчи. Она лишь укрыла концом сари голову и, выйдя из ухни, прошла по комнате, как бы желая подчеркнуть свое присутствие.
Кесаро сделала вид, что не заметила ее, и снова обратилась к Панчи:
— Я спорила с твоим дядей чуть не каждый день и уговаривала его помириться с тобой.
Панчи благодарно взглянул на нее и понурился.
Кесаро положила его голову к себе на колени и стала нежно поглаживать. Панчи плакал, а она говорила, стараясь завоевать его расположение:
— Я ли не лелеяла тебя, когда у тебя была лихорадка, когда ты болел? Так почему же за последние три месяца ты ни разу не зашел ко мне?
— Потому что твой муж выгнал меня из дома! Потому что ты позволяла ему издеваться надо мной! Потому что… потому что… Ты знаешь, как он вел себя в деле с закладом земли — грозился подать в суд и подбивал на это Бирбала!.. Он видел, как у меня отнимают последние деньги, которые я оставил на самые необходимые расходы. Что мне теперь есть?.. Он-то сидит себе на пенсии, свинья поганая…
— Его нельзя за все осуждать. Ведь он был на войне… И потом, так сказано в его гороскопе… Благополучие нашего дома будет разбито с приходом злосчастной девчонки. И все случилось так, как предсказал гороскоп.
Гаури внимательно прислушивалась к тому, о чем говорили тетка и ее муж. Подбежав к топчану, на котором лежал Панчи, вся дрожа от негодования, она закричала:
— Вон из моего дома, ведьма! Вон! Ты вволю поиздевалась надо мной, когда я невестой пришла в ваш дом. Ты и твой муж выгнали нас, и нечего тебе соваться в нашу жизнь. Если у тебя нет мужа, иди к кому угодно, только не прикасайся к моему Панчи!.. Убирайся вон, злая старуха. Ты хочешь иметь двух мужей! Чтобы один бил тебя, а другой любил. Я не отдам тебе моего мужа.
Кесаро никогда не подозревала, что Гаури способна на это. Не представлял ее себе в такой роли и Панчи. А она стояла между ними, разгневанная и прекрасная, как огонь.
— Да как ты смеешь говорить мне все это! Ты, которая путалась с кем попало! Потаскушка!..
В ответ Гаури лишь схватила Кесаро за пучок волос на голове, оттащила от постели Панчи и, невзирая на ее протесты и сопротивление, вытолкнула за дверь.
Панчи лежал, опершись на локоть, и в изумлении смотрел на это чудо, не решаясь вмешаться по вялости и слабости своей натуры. Гневная сила, неожиданно проявившаяся в хрупкой и нежной фигурке Гаури и делавшая ее подобной богине-разрушительнице Кали, поразила его. Когда Гаури вернулась, Панчи продолжал удивленно смотреть на нее, не говоря ни слова. Затем он сказал:
— Дай мне напиться и попей сама.
Она подошла с водой и, приподняв его голову, дала ему напиться. Она вся дрожала от страха и возбуждения. Сделав несколько глотков, он привлек ее к себе…
Прошло время, и Панчи, исцеленный от хандры любовью Гаури, поборол свой стыд и стал опять выходить на люди. Вся деревня барахталась в водовороте бедствия, вызванного засухой. Затихли сплетни и пересуды, уступив место тяжким вздохам перед лицом палящего солнца, от которого твердой коркой спеклась земля. Панчи все еще пылал ненавистью к своему дяде, и это чувство кипело в нем, перемежаясь приступами отчаяния. Но любовь Гаури, ее готовность исполнить каждое его желание, утишала боль его истерзанной души. Он уже не так переживал недавнее унижение, не так тревожился о том, что нет дождей, что не будет урожая и, следовательно, придется продать землю, так как он не сможет уплатить проценты лалле Бирбалу. Он вдруг воспылал необузданной страстью к жене и проводил с нею дни и ночи, словно ища в ее близости забвения от всех своих невзгод и напастей. Она дарила его нежностью и снова нежностью, была во всем покорна ему, но он не находил успокоения, и она относила это на счет своей застенчивости и почти девической робости в любви.
Но одна фраза, оброненная им, открыла ей — и ему самому также — истинные причины его беспокойства. Легко поранив ногу топором, он заметил: — Похоже, судьба мне изменяет.
В последующие несколько дней эти случайно сказанные слова стали у него навязчивой идеей. Он вспомнил, что сказала Кесаро о гороскопе, и ему не давали покоя ее слова о том, какое влияние на его жизнь должна оказать Гаури. Некоторое время Панчи даже раздумывал, не сходить ли ему к пандиту Харихару и не заказать ли себе еще раз гороскоп. Но в тот момент, когда он почти решил это сделать, он струсил. В сущности, он никогда не поддавался подобным суевериям и постоянно смеялся над своей матерью и Кесаро, когда они совершали религиозные обряды. Если он и терпел их, то только потому, что после каждого ритуала мать обычно давала сладости. Он как-то само собой пришел к тому мнению, что для него, который ничего не имеет в этом мире, не существует и бога, а следовательно, нечего и просить его заступничества. Он презирал себя за одну лишь мысль о том, что Гаури может принести несчастье, помня о той преданности, которую она проявляла, несмотря на все трудности и лишения жизни с ним… Но как было забыть те ужасные слова, которые сказала о ней Кесаро? Особенно намек на то, что Гаури путалась с кем попало…
Он не находил себе места и шатался по деревне, стараясь хоть немного рассеяться, но его душевная смута повсюду была с ним. После своего злосчастного набега на сад лаллы Бирбала он ни с кем не разговаривал, кроме Рафика. Но так как засуха не пощадила и гончара, оставив его без работы, Рафик тоже был не очень-то расположен к длительным беседам. И все же однажды, не в силах побороть обуревавшие его сомнения, Панчи излил свою душу перед стариком и рассказал ему все, что Кесаро говорила ему о Гаури.
Гончар внимательно выслушал его и затем, придав торжественное выражение своему лицу, произнес:
— Сын мой, разозленная женщина, рассерженная змея и загнанный тигр — никому из них нельзя доверять. Как можно всерьез принимать все то, что Кесаро говорит о Гаури? Но все-таки не стоит рисковать. Я подарю тебе амулет, который дал мне когда-то один мулла. Надеюсь, он поможет тебе… — Дядюшка Рафик полез в шкаф и, порывшись в нем, достал серебряную коробочку с привязанным к ней белым шнурком. — Этот амулет оградит тебя от всякого несчастья, и все твои соперники сникнут перед твоим взором…
Сказав это, дядюшка Рафик закрыл глаза и начал бормотать заклинания из Корана. Потом он подул на амулет и передал его Панчи. И хотя тот не рассмеялся вслух над своим другом, в глубине души он не поверил ни в амулет, ни в заклинание.
Дядюшка Рафик почувствовал это и перешел к более реальным советам:
— Никогда не теряй надежды, сын! Мы еще не собираемся помирать! Засуха не только твое горе. Тысячи бедняков страдают от нее. Урожая не будет ни у кого. Люди продают дочерей. Вот и выходит, что ущерб, нанесенный земле, ничто по сравнению с ущербом, нанесенным людям, — потерей бодрости и мужества! Выше голову, сын мой… Мы еще увидим хорошие времена… Наша земли велика и прекрасна. Если будет на то воля аллаха, она еще оденется зеленью…
Эти слова вдохнули в Панчи жизнь. Последующие два дня он не покладая рук работал над углублением канавы на своем поле, так как небо неожиданно заволоклось облаками и сильный ветер пробежал по земле, подняв вихри пыли, как перед дождем. Однако облака, едва показавшись, пронеслись мимо. Земля снова задыхалась, как в пекле, и солнце иссушало тела и души людей, предварительно подвергнув их долгим тайным испытаниям. А Панчи опять ходил сам не свой и то и дело спрашивал себя: «Неужели она действительно заигрывала с Раджгуру, когда меня не было дома?..»
И вот он стал проникаться отвращением к ее телу. Отвращение родилось постепенно — из желания положить конец этой муке. Он стал избегать ее и даже отталкивал ее, когда она приходила к нему, и это вошло у него в привычку. Даже его душа, боровшаяся с суеверием и оправдывавшая ее, заразилась ненавистью, которая то вспыхивала, то затихала, чтобы в конце концов вылиться вновь в приступе ярости по поводу малейшей оплошности с ее стороны.
Но Гаури боготворила своего мужа и господина и хотела завоевать его своей покорностью. Подобно тому, как она пробилась сквозь стены, которыми он окружил себя в первые дни после свадьбы, и завоевала его нежность и страстную любовь, так и теперь она, как настоящая индусская женщина, готова была терпеливо ждать и пройти через все испытания, чтобы открыть причину враждебности, недоверия и ненависти, которую он проявлял по отношению к ней. Ибо в глубине души она верила, что в Панчи, однажды выказавшем к ней такую нежность, откроется неиссякаемый источник любви — стоит лишь очистить от ила подозрений его сердце. Гаури вспоминала песни святой Мирабаи[22], слышанные ею еще в детстве, и думала: «Как Мира смогла тронуть сердце бога своей преданностью, так и я смогу завоевать доверие Панчи». Черпая силу в этой внутренней решимости, она занималась своими обычными делами, сохраняя достоинство и гоня от себя всякую сентиментальность.
