— Конечно, в нашей работе есть недостатки, но поверьте, Валерия Петровна, в этом случае работа, можно сказать, кипела.
— Вы контролировали ее ход?
— Разумеется. Ну а как же!
— Организовали вечерние смены?
— Тут вы правы, нужно было и вечером. Но… Вы ж понимаете, заставить людей работать сверхурочно сейчас почти невозможно, — развел руками Сысоев.
— Знаете, почему федеральным войскам так трудно было в Чечне? — неожиданно спросила Агеева и властным жестом остановила Сысоева, который успел кивнуть: мол, да, вы правы, трудно было. — Потому что никакой работы с людьми, с рядовыми людьми там не велось. Никто не вдалбливал им в голову простые истины: неужели вы хотите, чтобы ваши дети имели пятилетнее образование? Кем же они смогут стать в этой жизни? Неужели вы хотите, чтобы законы устанавливали уголовники? Неужели вы не видите, что скоро некому, нечем и негде будет лечить ваших детей? Милые люди, умные, хорошие, да посмотрите же, что творится вокруг! Объяснять, писать, показывать нужно было каждый Божий день. Ничего такого не сделали. Замполитов упразднили, остались борцы за права человека, которые ходят за бедным солдатом по пятам и выясняют: а не мародер ли ты? А не убийца ли безоружных женщин и детей? По бандитам стреляешь или по мирным жителям? А у бедного солдатика и без того в глазах мельтешит. Сколько же душ загубили и с той, и с другой стороны по собственной бездарности! Я говорю это к тому, уважаемый Федор Аркадьевич, что вы придерживаетесь тех же бездарных методов. Есть деньги — будет сделано, нет — да провались все! Так?
— Я согласен, Валерия Петровна. Эти журналисты, телевизионщики чертовы воду мутили.
— Ничего-то вы не поняли, — вздохнула Агеева. — Журналисты у нас не воду мутили, а безответственного чиновника разоблачили, который меня подвел в такой ответственный момент, но это ладно. Людей заставил мерзнуть три недели — вот это уже никуда не годится. Я благодарна телевизионщикам нашим, самой-то непросто за всем уследить. Значит так, Федор Аркадьевич. Или вы завтра даете воду и тепло в квартиры, или я увольняю вас по статье.
— Завтра?! — вытаращив глаза, воскликнул Сысоев. — Но это же невозможно!
Агеева встала из-за стола.
— До свидания, Федор Аркадьевич, — сухо сказала она. — Или вы прямо сейчас хотите написать заявление?
Сысоев тоже вскочил. О, как же ему хотелось послать эту даму куда подальше, громко заявить: мол, и напишу! Второго такого специалиста поищите-ка, а я и без вас не пропаду. На коленях приползете, не соглашусь работать с вами! Но он прекрасно знал, что не было, нет и не будет незаменимых. Ни в жизнь ему не совершить такого гордого поступка, разве что с отчаяния, когда никакой надежды не останется. Но это и будет отчаянием. Не более того. А пока есть надежда… Он же не враг себе!
— Хорошо, Валерия Петровна, завтра. К вечеру. Кровь из носу, выявлю резервы, вздрючу, взбодрю! — распетушился было. Тут же и осекся. — Виноват, закрутился. Зима на носу — все внимание котельным, запасам мазута…. платежам, неплатежам, черт бы их побрал, извините за грубость.
— Это другой разговор, — кивнула Агеева. — Ваше время — до восемнадцати часов. После — или вода и тепло в квартирах пятого микрорайона, или мой приказ.
— Лады, — вытер вспотевший лоб Сысоев и заторопился к двери.
В «предбаннике» остановился перед столом секретарши:
— Железная… леди! А, Мариночка?
Тридцатипятилетняя полная женщина с ярко накрашенными губами и румяными щеками поняла, что Федор Аркадьевич хотел сказать «железная баба», как нередко именовали Агееву в Прикубанске, но лишь равнодушно пожала плечами, не желая говорить на эту тему. Сысоев огляделся в поисках поддержки и, к немалому своему удивлению, увидел в кресле бывшего депутата Государственной Думы, бывшего третьего секретаря горкома Вашурина с букетом роз.
— Володя, а ты что здесь делаешь? Никак насовсем к нам? Трудновато будет привыкать после Москвы.
Вашурин, который был основным соперником Агеевой на предстоящих выборах, хмуро улыбнулся:
— Я тут, Федя, тебя жду. Кран починить некому. Сделаешь? Вот, букет приготовил для лучшего сантехника Прикубанска.
Марина хихикнула, прикрыв рот пухлой ладонью.
— Да пошел ты! — осерчал Сысоев. — Когда вытурят из Москвы, у меня место ассенизатора для тебя припасено. Заглядывай. Ну, будь здоров…
Секретарша нажала клавишу селектора:
— Валерия Петровна, к вам Владимир Александрович Вашурин.
— Я занята, — последовал короткий ответ.
Но Вашурин уже открывал двойные двери кабинета.
— Лера! — укоризненно выговорил, подходя к столу. — Что же ты забываешь старых друзей?
— Я и вправду занята, Володя, — не приняла улыбку Агеева. — Да и о чем нам с тобой говорить?
— Как это о чем? — Вашурин галантно протянул розы. — Да хотя бы о жизни. Ты отлично выглядишь, Лера, до сих пор жалею, что уступил тебя Борису. Просто красавица. Кстати, как Борис?
— Нормально, — холодно ответила Агеева, не замечая предложенного букета. — А насчет «уступил»… — с усмешкой взглянула на высокого респектабельного блондина с жесткими курчавыми волосами. — Ты знаешь мой ответ.
— Это были эмоции, Лера. Я уступил тебя, не стал ввязываться в драку, теперь жалею, честное слово. Ну, хорошо, не будем ворошить старое. Что, обиделась на мою критику в твой адрес? Зря. Все так делают и во всех странах. Ты бы знала, как «поливают» друг друга кандидаты в Бразилии!
— Я знаю другое, что тебе не стыдно за наглую ложь вроде: развратила город, создала публичные дома, вспомнив о своей комсомольской молодости… Это ведь клевета!
— У меня есть данные на сей счет, подавай в суд, я представлю соответствующие документы. Послушай, Лера, а не могли бы мы поговорить спокойно?
— Понравилось в Москве, хочешь опять? — напрямик спросила Агеева.
— Хочу, — не стал притворяться Вашурин. Он швырнул букет на стол, сел в кресло, где несколько минут назад сидел Сысоев, закинул ногу на ногу. — Ну как, поговорим?
— О чем?
— Что же ты такая сердитая, Лера? Когда я приезжал, встречался с избирателями, ты вела себя по-другому, приемы устраивала в мэрии, речи уважительные говорила. А теперь чертом смотришь. Это не украшает тебя.
— Я не выступала с речами, какой ты был коммунист, как занимался промышленностью и строительством в городе: каждый партком знал, что, если ты приехал, необходимо банкет устроить и девочек предоставить. Много чего можно было бы сказать, но я не умею поливать человека грязью. Даже если он подлец — просто буду держаться от него подальше. Это вот и делаю.
— Послушай, Лера, мы могли бы договориться. У тебя здесь все в порядке, у меня — там. После выборов в Думу будут перевыборы мэра. Ты меня поддержишь, я — тебя. Совместными усилиями оттесним Стригунова; хватит этому старперу завода. Пусть директорствует там до конца дней своих.
— Что, плохи дела? — снова усмехнулась Агеева.
— С тобой трудно соперничать, не стану скрывать. Но еще не все потеряно, Лера. Ситуация в любой момент может измениться, и ты останешься с носом и там, и там. Уж тогда руководящий народец тебе житья не даст. Ты ведь сурова с ними, очень сурова.
— Стану домохозяйкой.
— Ты? Не смеши. Да, мне понравилось в Москве: там связи, там деньги, там все. Привык, понимаешь? А ты привыкла здесь, у тебя получается довольно-таки неплохо. Будет еще лучше, за следующие четыре года ты здесь коммунизм построишь в одном отдельно взятом городе. Я и не сомневался, что так будет, поддерживал на выборах. Забыла? Ведь мог и свою кандидатуру на пост мэра выставить.
— Не мог, Володя. Тогда меня поддержал Стригунов. Хоть партию и запретили, а сила была у него. А тебе он велел подыгрывать мне, что ты и сделал. И за послушание получил поддержку в декабре 93-го. Все просто.
— У нас может получиться отличный руководящий тандем, Лера, — Вашурин подался вперед… — Ты здесь, я там. За мной стоит солидная партия, деньги; мы образуем в Думе мощный блок. Поможешь мне… нам — Прикубанск, точно, станет самым заметным городом России. Ты — известной на всю страну. Представляешь, какой это трамплин для будущего прыжка? А сейчас в Москве, никого не зная, на что ты рассчитываешь, Лера? В чужом, жестоком городе? Это тебе не Прикубанск!
— Ты все сказал?
— Нет, не все. Детали мы можем уточнить в другом месте. Приходите с Борисом ко мне или приглашай к себе в гости. Сколько тебе, сколько городу, сколько сразу, сколько потом, — Вашурин многозначительно усмехнулся, из чего можно было догадаться, что речь пойдет о таких суммах, перед которыми трудно будет устоять.
— А честно ты не можешь выиграть? И денежки себе оставить?
— Видишь ли, обстоятельства так сложились, что мы оказались в заведомо неравных условиях, — уверенно сказал Вашурин. Видно было, ждал этого вопроса и заранее приготовил ответ. — Ты здесь у всех на виду, есть определенные успехи, люди знают тебя, верят в тебя. А меня, буду с тобой откровенным, подзабыли. Денег в мою избирательную кампанию вбухано черт знает сколько, а результата пока нет.
