Через пять минут я нарушила свое правило не пить спиртное до обеда, и отличный крепкий джин-тоник разливался по моим венам, переместив в списке лучших друзей козла отпущения на второе место. Мир вокруг продолжал жить своей жизнью: деловые люди бросали отрывистые фразы в мобильники, спеша на самолет; компании друзей возбужденно гомонили, предвкушая отдых; влюбленные болтали, смеялись и тонули в глазах друг друга, не замечая никого и ничего. «Они, черт, поженятся и родят, блин, и будут, черт, жить долго и счастливо», — думала я, пытаясь подавить в себе ненависть к людям, которых даже не знаю. Впрочем, я быстро успокоила себя мыслью: счастье этих парочек не вечно, скоро она ему надоест и он переметнется к какой-нибудь манекенщице, — ведь именно так всегда и бывает.
«Интересно, смогу ли я когда-нибудь построить нормальные, взрослые, конструктивные отношения с мужчиной?» — размышляла я. Вообще-то у меня была такая возможность, но я была не готова, мне это было не нужно, я не желала поступиться своей драгоценной свободой и независимостью. Вместо этого я предпочла завести самый безнадежный роман в своей жизни — полностью отдавая себе отчет в том, какую глупость совершаю.
Я выудила из недр сумки мобильный телефон, в котором хранилась эсэмэска от Эмили, моей хорошей подруги. Сообщение было отправлено неделю назад. Я открыла его и перечитала — примерно в двухсотый раз. Лор, извини. Но ты сама просила тебе говорить. Их вчера опять видели. Ворковали как голубки. И вроде бы она все утро была у него в офисе. Он закрыл жалюзи! Я перечитала послание еще раз. И еще. И еще, после чего разразилась новым потоком мысленных оскорблений, на сей раз в адрес двух негодяев, о которых шла речь, — Кристиана, умницы и красавца-адвоката, который — вот сюрприз! — был женат, и Шарлотты, стажерки, которая — вот сюрприз! — его женой не являлась.
Я никогда в жизни не видела Шарлотту. Но у меня были осведомители, которые днем работали в городских судах, а вечерами зависали в барах Мерчант-сити[1] и поэтому могли снабдить меня недостающей информацией. По данным этих осведомителей, Шарлотта была сногсшибательно красива и умна и при этом такая субтильная, что шмотки ей приходилось покупать в детских магазинах (она, видимо, воспринимала это как божье наказание и плакалась на свою тяжкую долю каждой встречной женщине). Стройность была не единственной бедой Шарлотты. У нее совсем не было подруг. Она снова и снова объясняла окружающим: «Я хорошенькая, поэтому девушки меня не любят. Они ко мне ревнуют. Предпочитаю дружить с мужчинами. Я мальчишница». А еще Шарлотта была готова целовать землю, по которой ходит Кристиан. Я тоже. Теперь понимаете, в чем проблема?
Я знаю, это не годится в качестве оправдания, но все-таки скажу: всю свою сознательную жизнь я считала супружескую измену гнусным преступлением, едва ли не хуже убийства. Публично я не одобряла побивание изменщиков камнями, но в мыслях склонялась к этой идее. В отношении данного греха я была непримирима. В беседах с подругами за бокалом вина я пылко клялась, что никогда и ни за что не изменю своему мужчине и не перейду дорогу другой женщине. Я по собственному опыту знала, как это больно — когда тебя предают, и не раз давала торжественные обеты не впутываться в такие истории, причем была на сто процентов уверена, что сдержу свое слово. Я считала, что неспособна на такую низость. Это безнравственно. Слыша фразу «У него есть другая», я с презрением думала про эту «другую» как про подлую хищницу, разрушительницу семейного очага, убийцу чужого счастья. Мужчины? А что мужчины? Много ли с них возьмешь… Разве мужчина будет сопротивляться, когда женщина сама вешается ему на шею?
И вот пожалуйста — я оказалась одной из вершин весьма неприглядного любовного треугольника, который, кажется, был готов эволюционировать в совсем уж непристойный любовный квадрат.
Переступив черту, я словно разделилась на двух человек. Плохая Лорна твердила хорошей, что так поступают все — как минимум восемьдесят процентов людей так или иначе замешаны в супружеской измене. Такие данные предоставлял один кстати подвернувшийся (хотя и вызывающе антинаучный) опрос. А главное, убеждала я саму себя, я полностью контролирую свои чувства. «Я просто хочу развлечься, — нашептывал бес ангелу. — Мне не нужен этот мужчина. Я его не люблю. Я просто в кои-то веки решила чуток похулиганить. Не волнуйся. Расслабься. Все под контролем».
Но, узнав о Шарлотте — другой «другой», — я стала вести себя, как обманутая супруга в каком-нибудь романе. Я ошарашила Кристиана признанием в любви до гроба и даже начала строить планы мести, подумывая рассказать обо всем его жене. Я была смешна — и не только. Я вела себя неприлично, неадекватно и не понимала, что виновата во всем только я одна.
Порой мне казалось, что я с Луны наблюдаю за землянами в телескоп и подслушиваю историю о чьей-то неудавшейся жизни. Только все было немножко не так. Это моя собственная жизнь катилась под откос.
В стакан с джин-тоником плюхнулась слезинка. Мне всерьез грозило превратиться в убогого нытика, каких я всю жизнь презирала. Два года назад я получила работу своей мечты — меня взяли в «Обзервер», старейшую воскресную газету в мире. Моя семья была счастлива и гордилась мной. А уж бабушка радовалась, пожалуй, даже больше, чем я. Она твердила, что ей не терпится поделиться новостью с родными, соседями и социальными работниками, а потом спросила, не отправят ли меня побеседовать с Папой Римским. Она была сильно разочарована, когда узнала, что меня пригласили в «Обзервер» (тираж — почти полмиллиона; знаменитые сотрудники: Джордж Оруэлл, Майкл Фрэйн[2], Хью Мак-Илвэнни[3] и др.), а не в шотландскую газету «Католик Обзервер» (тираж — шестнадцать тысяч; знаменитые сотрудники: местный священник).
Хотя поначалу я была в восторге, меня постоянно точило подозрение, что я не подхожу для этой работы, что произошла какая-то ужасная ошибка. Сестра пыталась приободрить меня сентенциями вроде: «Не бойся быть посредственной» или «Будь проще, не такой уж ты важный человек». А еще она любила щегольнуть статистическими данными, которые где-нибудь вычитала, например: «А ты знаешь, что восемьдесят семь процентов людей во всех сферах деятельности — некомпетентны?»
В ужасе от перспективы угодить в те самые восемьдесят семь процентов (хотя я-то себя убеждала, что вхожу в счастливую — или несчастливую? — чертову дюжину), я часто представляла себе, как уволюсь. Особенно я увлеклась этим после того, как мои отношения с Кристианом пошли прахом. И не то чтобы у меня не было других вариантов. Всего две недели назад один очень симпатичный состоятельный мужчина, которого я встретила на отдыхе, приглашал меня переселиться в Египет, где он будет заботиться обо мне «вечно». Но я была не уверена, что хочу стать объектом чьей-то вечной заботы, пусть даже предложение исходило от привлекательного египтянина. Поэтому я отвергла его ухаживания и задумалась, а не двинуть ли мне в какую-нибудь горячую точку, чтобы попробовать себя в качестве военного корреспондента. Впрочем, вскоре до меня дошло, что я гораздо лучше знаю дискографию «Take That», нежели историю конфликта в секторе Газа, так что пришлось отказаться от этой мысли.
Вытягивая через соломинку со дна стакана последние капли своего бодрящего утреннего коктейля, я вдруг поняла, что лишь у меня одной из всех моих знакомых «за тридцать» (до моего тридцать пятого дня рождения оставалась ровно неделя) нет ни постоянного спутника жизни, ни дома в кредит, ни даже кошки. Я боялась обязательств сильнее, чем большинство моих друзей-мужчин. Меня, как и многих женщин моего возраста, раздирали противоречивые эмоции: страх связаться с человеком, которого я не люблю нежно, искренне, до умопомрачения, — и боязнь одиночества; стремление остепениться, родить детей — и нежелание потерять столь ценимую свободу и независимость.
В последнее время сразу несколько моих друзей и коллег осторожно высказались в том духе, что, возможно, мне стоит «с кем-то поговорить» (в смысле — с психотерапевтом, а не с закадычной подружкой). Но такая перспектива меня не привлекала. К мозгоправам я относилась брезгливо-насмешливо. Вы предлагаете мне платить человеку за то, чтобы он сообщил, будто я использую — или пытаюсь использовать — юмор для самозащиты? Чтобы он рассказал мне, почему я не люблю открывать людям душу? Поведал, что я стремлюсь заслужить папино одобрение? Я это знаю и без него. «Психотерапия, — сказала мне однажды Луиза, — переворачивает с ног на голову все, что, как тебе казалось, ты знаешь о других и о самой себе». Может, для кого-то это и справедливо, думала я, но со мной этот номер не пройдет. Никто и никогда не сможет узнать меня лучше, чем я сама.
Но в то утро я уже не чувствовала такой уверенности.
