— Перед кем? Только не говори мне о Боге. Прожив пять лет в Европе, я стал безнадежным атеистом.
— Возможно, перед своим лучшим «я». Убеждена, что оно существует у каждого из нас.
Боб задумался на какую-то долю секунды. Потом пробормотал со злостью:
— Я не желаю ни перед кем отвечать. Художник должен быть свободен от всего. Даже от собственного «я». Иначе он запутается в сетях противоречий и превратится в затравленного обывателя. Но в этом треклятом доме на самом деле очень тяжелая атмосфера.
— Твоей жене известно, что ты купил этот дом?
— Нет. Тем более, что я платил своими кровными. Последнее время у нас с Франсуазой появились некоторые трения в отношениях. Дело в том, что она, как любая далекая от искусства женщина, пытается втиснуть меня в определенные рамки. Но почему ты вдруг спросила об этом, Чайка?
— Сама не знаю. Она вполне может связаться через Нонну с моей мамой. Меня видели на вернисаже.
— Брось, малышка. — Боб нахмурился и полез в холодильник за пивом. — Твоя мама тоже не знает, где ты на самом деле.
Я пожала плечами и уткнулась в тарелку. Я не сказала Бобу, что в последний раз у мамы был очень встревоженный и недоверчивый голос. И я почувствовала, что она обижена на меня за то, что я ей солгала. Кто-кто, а я свою мамочку знаю лучше, чем трещины на потолке в своей родненькой комнате.
— Наверное, я все-таки уеду.
Я вздохнула, вспомнив ощущения минувшей ночи. Я напоминала себе ведьму, решившую встать на праведный путь.
— Нет, Чайка, не уезжай. Прошу тебя. Не бросай меня здесь одного. Если дело в этом Василии, то я больше не пущу его на порог. Он на самом деле не слишком симпатичный тип… Тот, второй, честно говоря, интересует меня больше.
— Ты имеешь в виду Глеба?
Он уставился на меня в изумлении.
— Ты и с ним успела познакомиться? Ну ты даешь.
— Я видела, как он купался в Волге. Это получилось случайно, — сказала я виноватым тоном.
— Да, разумеется.
— Ты мне не веришь? В таком случае ты плохо знаешь меня.
Боб глянул на меня с пристальным вниманием.
— Послушай, малышка, может, хватит играть в святую невинность и простоту? Да, я понимаю: каждый из нас стремится создать свой имидж, но мне-то, спрашивается, зачем вешать на уши спагетти?
— Я хотела извиниться за вчерашнее. У меня была температура.
Мои щеки вспыхнули от стыда, и я поспешила отвернуться.
— Хоть бы она была у тебя и сегодня тоже.
— Такое не повторится. Обещаю тебе.
— Брось. Этот тип не проболтается. Он боится за свою шкуру.
— Ты о ком? — искренне удивилась я.
— Не переигрывай. — Боб снисходительно похлопал меня по руке. — Неужели ты могла подумать, что я способен на такой подвиг? Ведь я совсем не похож на персонаж из известной поэмы Баркова, верно? Малышка, ты была восхитительна. Ты раскрыла все свои самые сокровенные лепестки.
Мне казалось, я провалюсь сию минуту сквозь пол. Разумеется, этого не произошло, и мне предстояло жить с тем, что я о себе узнала.
— Ты меня обманул, — пробормотала я. — Зачем ты сделал это?
— Но ты же сама пришла. Я решил, что ты вполне современная женщина.
— О да, я очень даже современная. Я так и знала, что все кончится дерьмово.
— Все только начинается, малышка. Думаю, этот Глеб поломается еще денек-другой и согласится. Ты обратила внимание, сколько страсти в его взоре? Наверняка этот парень…
— Я убью тебя, если ты совратишь Глеба, — неожиданно для себя сказала я.
— Могу представить тебе карт-бланш. Только, чур, лавры разделим по-братски.
— Какой же ты… мерзкий, — сказала я сквозь зубы и выскочила из-за стола.
Я не умею плакать. Говорят, слезы очищают. Увы, мне это не дано. Значит, вся грязь остается у меня внутри — засыхает, зарастает паутиной, валяется в углах моей души до определенного часа.
Так или иначе, но я решила бежать. Я кинула вещи в сумки и стала ждать ночи. Очевидно, потому, что она — подруга всех преступников. Что касается меня, то я чувствовала себя чуть ли не убийцей.
Анализ тут был бесполезен — далеко не все поддается логике. Например, собственные представления о возвышенном и низменном. Признаться, мне далеко не всегда удавалось удержаться вблизи облаков, но и в подобном дерьме я еще сроду не валялась. В ожидании темноты я закрыла дверь на щеколду и залезла с головой под одеяло. С меня градом лил пот, от духоты мутился рассудок, но это самоистязание, казалось, доставляло мне удовольствие.
Мне представлялось, что я иду по тонкой дощечке над зловонной ямой. Чудились еще какие-то мерзости, но в конце концов я заснула. И проспала, судя по всему, довольно долго.
Меня разбудил собачий лай. Псы привыкли, что я кормила их на ночь, и, не получив обычного угощения, устроили под моим окном настоящее представление. Я оделась и направилась в кухню — кастрюля с мясом стояла в холодильнике. Я включила свет и вскрикнула от неожиданности — за столом сидел Глеб. Он медленно поднялся мне навстречу. У него было осунувшееся бледное лицо.
— Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем, — сказал он глухим голосом. — Это очень важно.
— Он мне не муж. Хотя, думаю, это не имеет никакого значения, — сказала я и медленно опустилась на табуретку возле двери.
— Я знал это.
— Откуда? — удивилась я. — Мы здесь всего несколько дней, и вообще мне казалось, что вы… далеки от нашего суетного мира.
— Вам неправильно казалось. Я наблюдаю за этим домом. И я в ответе за то, что здесь случится.
— Здесь должно что-то случиться?
— Да. И очень скоро. Вы не должны бросать вашего… друга. Или уговорите, чтобы он уехал вместе с вами.
— Он не согласится. Он собрался провести здесь все лето. Хочет написать для выставки несколько новых картин.
— Все, что он здесь напишет, будет нести на себе печать преисподней. Ваш друг не должен творить в этом доме.
— Это похоже на бред. Никогда не поверю, что сатана может водить кистью живописца или пером писателя.
Я решительно замотала головой.
— Не верьте. Но обязательно убедите своего друга уехать.
— А если он не захочет?
— Тогда останьтесь здесь, прошу вас.
— Но я не могу. После того, что случилось вчера ночью.
Я покраснела и опустила голову. У меня вдруг возникла сумасбродная мысль исповедаться этому монаху и просить у него отпущения грехов. Но я задавила ее в самом зародыше.
— Это все ничтожно в сравнении с тем, что скоро случится, уверяю вас.
— Но почему я должна вам верить? Вы вломились в чужой дом, не спросив позволения хозяев, вы…
— Это мой дом. Я отвечаю перед Господом за то, что здесь произойдет.
— Не повторяйтесь. — Меня раздражала уверенность Глеба. Наверное, потому, что я всегда не уверена в себе. — Это всего лишь слова.
— Но вы верите мне. Только почему-то делаете вид, что это не так.
Он был прав. Сама не знаю, почему, но я верила каждому слову этого монаха.
— Допустим. И все-таки мне нужны более весомые доказательства вашего особого отношения к этому дому.
— Я сын его бывшего владельца. Того самого, которого нашли в спальне с пулей в голове. Это для вас не доказательство?
Он произнес это бесстрастным тоном, тем не менее я заметила, как что-то дрогнуло в глубине его зрачков. Это меня окончательно убедило.
— Простите, но я не знала об этом. Я думала, вы просто монах, — пролепетала я.
— Вы не уедете одна. Даете мне слово?
— Да, — не очень твердо сказала я. — Если это так важно для вас.
— Очень важно. — Он поднялся из-за стола, направился к двери. Остановился на пороге и сказал: — И пусть вас не смущают земные желания. Ни один человек не застрахован от них, покуда мы ходим под солнцем. Да хранит вас Господь.
Глеб осенил меня широким крестом и вышел.
«С этим мне теперь предстоит жить до могилы, — обреченно думала я, скользя невидящим взглядом по красотам исконно русского пейзажа. — Полюбить я уже не сумею никогда — любовь удел чистых непорочных душ. Я грязная. Развращенная. Мое тело отвратительно. Мерзкая-мерзкая плоть, втянувшая меня в эту авантюру…»
Я раскачала гамак так сильно, что чуть не вывалилась на острые камни и кочки обрыва. Страх, охвативший меня при мысли о том, что я могу превратиться в окровавленный мешок с костями, поднял температуру моего душевного состояния по крайней мере до плюсовой отметки.
«Хватит копаться в дерьме, — приказала я себе. — Хочешь жить — живи, а не пускай пузыри».
Я вскочила и сбегала на кухню за пивом. После нескольких глотков жизнь стала вполне сносной. Когда бутылка наполовину опустела, она уже казалась мне почти прекрасной.
Я сняла с сучка большой бинокль, который, судя по его обшарпанному виду, висел здесь в любую погоду, и устроилась на небольшом, поросшем травкой бугорке на самом краю обрыва. Противоположный берег оказался на расстоянии вытянутой руки. Я видела черные фигурки монахов, копошащиеся среди зелени возле полуразрушенной стены. Как оказалось, среди них не было ни Глеба, ни Василия. Зато я хорошо разглядела высокого худого старика с лицом византийского святого. Он хлопотал возле ульев. Внезапно старик повернулся всем корпусом в мою сторону, и наши взгляды встретились. Я поспешила спрятаться в траве.
