— Месяц назад мы пропустили вместе по стаканчику, — пояснил Дидье.
Он явно чувствовал себя неловко.
— И он тут же пообещал вам принести щенка?
Юлиус улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.
— Нет. Однажды я случайно встретила его на улице, у цветочного магазина. Там была собака, в магазине. Ну, мы и поговорили о цветах и собаках. Луи сказал, что надо прихватить розу, собаку и…
— Так что, это собака из цветочного магазина? — спросил Юлиус.
— Да нет, конечно, — бросила я с раздражением.
Оба в замешательстве посмотрели на меня. На первый взгляд все в этом рассказе было неясно. Но не для меня. Для меня все было проще простого. Я встретила Луи, он подарил мне собаку, и я полюбила его. Все остальное было литературой. У меня был мужчина-брюнет с карими глазами и черно-желтый щенок с черными глазами. Я пожала плечами, и они прекратили расспросы, очевидно, поняв, что никакого толку все равно не будет.
— Ваш брат Луи по-прежнему любит деревню? — спросил Юлиус Дидье, Затем он повернулся ко мне. — Я немного его знаю — хороший парень. Но что за странная мысль бросить дело в городе… А как поживает его малышка Барбара?
— Мне кажется, они расстались, — ответил Дидье.
— Барбара Крифт, — пояснил мне Юлиус. — Дочь промышленника Крифта. Она была без ума от Луи Дале и даже хотела последовать за ним в деревню. Но думаю, что жизнь в деревне с ветеринаром довела бы ее до ручки.
Я улыбнулась с жалостью. Но эта была не та жалость, о которой подумал Юлиус. На мой взгляд, эта Барбара была сумасшедшей, раз поменяла Луи на городскую жизнь. Теперь, наверное, она смертельно скучает, в городе или нет.
— Это Луи оставил ее, — уточнил Дидье с явной гордостью за брата.
— Конечно, конечно, — согласился Юлиус. — Весь Париж знает, что женщины без ума от вашего брата.
Тут он скептически рассмеялся и взглянул на меня с веселой доброжелательностью.
— Надеюсь, дорогая Жозе, что вы не из их числа. Да нет, к тому же я совершенно не представляю вас в деревне.
— Я никогда там не жила, — ответила я. — Я бывала лишь в городах да на пляжах.
Говоря это, я видела простиравшиеся перед собой гектары свежевспаханных полей, леса, траву, колосья пшеницы. Я видела и нас, Луи и себя, идущих между рядами деревьев. Ветер бросал нам в лицо дым костров, на которых сжигали мертвые листья. И мне показалось, что подсознательно я всегда мечтала жить в деревне.
— Ну что ж, — сказал Юлиус. — Теперь у вас есть возможность познакомиться с французской деревней.
Я вздрогнула.
— Вы что забыли, что на выходные мы все едем к Андренанам? А вы, Дидье, помните?
На выходные… да он сошел с ума. Я совершенно забыла о приглашении Андренанов. Это была очень милая пара, старые друзья Ирен Дебу, которые жили вдали от Парижа. Их уединение было чистой воды притворством, и приезжая в столицу — а это случалось не реже ста раз в год, — они не переставали расхваливать прелести одиночества. Они жили за городом только ради своих уик-эндов. Но в субботу должен был вернуться Луи, и нам, наконец, предстояло провести два дня вместе. Эта суббота была так близко и так далеко, что мне хотелось то танцевать, то плакать. Я знала, что у Луи очень широкие плечи и впечатляющий шрам на руке — во время лечения его укусил осел. Когда он это рассказал, мы вместе смеялись минут десять. Я знала, что когда он брился, то всегда резался и что последними из всей одежды надевал носки. Это было почти все, что я о нем знала, естественно, за исключением того, что я его любила. Я думала о множестве вещей, которые мне предстояло еще узнать, о его теле, о его прошлом, характере. И тогда я испытывала нечто вроде жадности и любопытства. Но сейчас мне предстояло найти какое-нибудь извинение. Я никак не могла поехать на этот уик-энд. Конечно, самым простым выходом было сказать: «Нет, эти два дня я проведу с Луи, потому что он мне нравится и мне этого хочется». Только сказать так было невозможно. Я снова чувствовала себя виноватой и злилась за это на себя. В конце концов Юлиус рассказал мне о своих чувствах под влиянием солнечного удара. Он не хотел никакого ответа, и было бы честно рассказать ему правду. Объективно — да, только за ясными и спокойными словами, отражавшими очевидное, таились демоны скрытой правды. И снова я с раздражением обнаружила пустоту за привычными словами — «объективность», «независимость», «дружба», «очевидная ситуация»… А потом, я уже думала, что признавшись Юлиусу (вот, я уже говорила про себя «признаться» вместо просто «сказать»!), я разбужу в нем такую злобу, такую горечь, такое желание мстить, что мне становилось страшно. Черный ореол, который окружал этого человека, ореол могущества, силы и гипертрофированной чувствительности только усиливал мой страх. А вообще, что он мог мне сделать? У меня была работа, и я ни в какой мере не зависела от него. Я ничем не рисковала. Я могла лишь оскорбить, обидеть его. И если это последнее было настолько серьезным, что смущало меня, то все же не настолько, чтобы приговорить к молчанию, склонить к той полуправде, которая владела мною последние три дня. Жизнь превратилась в автомагистраль, залитую обжигающими лучами страсти. И я не желала, чтобы на нее падала хоть одна тень.
Но все эти вопросы вылетели у меня из головы в полночь, когда я услышала в трубке голос Луи. Он спрашивал, люблю ли я его, и в голосе его слышались недоверие и победа. Он говорил: «Ты любишь меня?» — и это означало: «Невозможно, чтобы ты не любила меня, я знаю, что любишь, но почему? Разве бы ты смогла не любить меня? Я люблю тебя»… Я хотела спросить, где он находится, расспросить, как выглядит его комната, куда выходят окна, что он делал днем… Но не могла… Конечно, я спрошу обо всем этом позже, когда его присутствие будет более реальным, настоящим, нежным. По крайней мере не таким острым, каким его делает память. Ведь пока он оставался для меня мужчиной одной ночи. Я видела его в темноте больше, чем при свете дня. Он был для меня горячим телом, опрокинутым профилем, силуэтом на заре. Он был тепло, тяжесть, три взгляда, четыре фразы… Прежде всего — он был любовник. Но я не могла вспомнить, какого цвета его свитер, машина, я не могла вспомнить, как он сидит за рулем, как тушит в пепельнице окурки. Я даже не знала, как он спит, потому что мы почти не спали. Но зато я помнила его лицо, голос в минуты наслаждения. Но и тут, в этом королевстве, огромном королевстве страсти, я знала, нам предстояло множество открытий. Прижавшись друг к другу, нам предстояло преодолеть тысячи гектаров полей и лугов, затушить тысячи пожаров, нами же и зажженных. Я знала, что оба мы будем ненасытны и не представляла себе, что может наступить час, когда мы сможем хоть чуть-чуть утолить этот голод. Он говорил: «В субботу» — и я повторяла: «В субботу». Мы были словно два потерпевших кораблекрушение, в неистовстве повторявших «земля», или же как два осужденных на вечные муки грешника, в восторге призывавших ад; И он приехал в субботу в полдень и уехал утром в понедельник. И был рай, и был ад. Каждый из нас лишь два-три раза спустился вниз, чтобы выгулять щенка, и это были, наверное, единственные минуты, когда мы видели солнце. Я узнала, что он предпочитает Моцарта Бетховену, что в детстве он часто падал с велосипеда и что он спит на животе. Я узнала, что он странный, а иногда бывает и грустным. Я узнала, что он очень нежный. За эти два дня телефон настойчиво звонил раз десять, но я решила не поднимать трубку. Когда он прощался со мной, я прижалась к нему, качаясь от усталости и счастья, и попросила ехать осторожно.
— Обещаю, — сказал он. — Ты же прекрасно знаешь, что теперь я не могу умереть.
Он прижимал меня к себе.
— Скоро, — добавил он, — я куплю большой автомобиль, медлительный и надежный, как грузовик. Ну вроде того «даймлера», который стоит ночами под твоими окнами.
Собравшись с силами, я послала в пятницу в контору Юлиусу телеграмму очень смутного содержания. В ней было: «Не могу приехать на уик-энд тчк Объяснение следует тчк Тысяча сожалений тчк Жозе». Теперь оставалось лишь найти это объяснение. В тот момент, когда я отсылала телеграмму, никакого объяснения у меня не было. Это происходило накануне приезда Луи, и ощущение счастья лишило меня всякого воображения. Теперь жажда счастья была утолена и одновременно усилилась вдвое, а в голове было так же пусто. Присутствие «даймлера» под окнами, если согласиться с тем, что это был автомобиль Юлиуса, и вся эта слежка нисколько не волновали меня. Шофер, если опять же предположить, что он там находился, мог доложить, что несколько раз я выходила гулять с собакой. Правда, он видел эту черно-желтую собаку и с мужчиной. В конце концов я решила сказать Юлиусу, что должна была уехать под Париж к своим старым друзьям. Или он мне поверит или нет. Во втором случае он поймет, что я лгу, и прибегнет к тем знаменитым контрдопросам, секрет которых знал только он. Все это, конечно, закончится сценой, полной упреков, одним словом, объяснением, после которого все вздохнут с облегчением, и я первая. Короче, я предпочитала быть пойманной на лжи, чем говорить правду. Я собиралась уходить, когда зазвонил телефон. Звонили из Нью-Йорка. Я тут же узнала в трубке голос свекрови. Повелительный и гнусавый, он вызвал во мне беспокойство, и я лихорадочно спрашивала себя, что еще мог выкинуть Алан.
