Добравшись до последнего этажа, она прошла в коридор и толкнула дверь. Из-за неплатежей им отключили электричество, поэтому деревянный стол, кровати без матрацев, чемоданы, сложенные кучей в углу, освещали свечи. Веревки на потолке служили для сушки белья и для того, чтобы повесить занавеску — разделить комнаты на две половины на ночь, придать обстановке немного интимности, которая была так же необходима, как любая другая вещь, будь то сковородка, утюг или пара одеял. На чистом столике возвышалась аккуратная стопка вечерних матерчатых сумок, которые няня украшала вышивкой в светлое время суток. Совсем нелепо смотрелось в их бедной мансарде висевшее на вешалке шелковое муслиновое платье прямого покроя, обшитое металлическими блестками. Столкнувшись после войны с недостатком хороших тканей, парижские кутюрье поняли, что, украсив ткани вышивкой, можно придать своим изделиям дополнительную ценность. Вышивание было единственным видом физической работы, которому обучались с детства русские дворянки. Поэтому наплыв русских эмигранток, которые умели ловко обращаться с иголкой, оказался для мэтров высокой моды сущим подарком судьбы. Французская любовница двоюродного брата русского царя, великого князя Дмитрия Павловича, Габриель Шанель создавала свои первые коллекции а ля мужик, черпая вдохновение в подпоясанных гимнастерках русских пехотинцев.
Маша устроилась на большой кровати, которую делила вместе с няней. Скрестив по-турецки ноги, с головой окунувшись в книгу, девушка даже не шелохнулась, когда в комнату вошла сестра. Сидевшая перед отопительной батареей с шалью на плечах нянюшка отложила в сторону кружевную вышивку Улыбка осветила ее лицо.
— Заходи, ласточка. Замерзла, наверное, — сказала она, помогая Ксении снять манто и фетровую шляпку. — У тебя круги под глазами, — добавила она не без упрека, вставая на цыпочки, чтобы поглядеть ей в лицо. — Небось так и не обедала. А для работы нужны силы.
Ее внимание заставило Ксению улыбнуться. Мысль о том, что дома ожидает внимательная и ласковая старушка, всегда наполняла ее сердце особой нежностью и теплотой.
Поставив на плиту кастрюлю, нянюшка принялась разогревать обед. В комнате запахло капустой и луком.
— Где Кирилл? — спросила Ксения.
— Сегодня четверг, забыла? В школе, конечно же.
Семилетний Кирилл учился во французской школе, но по четвергам посещал уроки при русской православной епархии. Добровольцы-учителя занимались с русскими детьми историей, географией и богословием, чтобы за время изгнания дети не забыли дух родины и по возвращении не чувствовали себя чужими. В том, что они вернутся в Россию, а пребывание в Париже — просто болезненный, но преходящий, приближающийся к завершению этап, никто не сомневался. Никто, за исключением, пожалуй, Ксении Осолиной. В какой-то момент, когда она узнала о смерти Ленина в январе 1924 года, у нее появилась надежда на скорую гибель Советского Союза, которая, правда, быстро исчезла.
Ксения замерзла. Зима и отчаянная ситуация охлаждали кровь в ее венах. Кто бы знал, как она соскучилась по горячей ванне! Ксения часто вспоминала огромную, обложенную плиткой ванную комнату в их доме с большой ванной, стоящей на раздвоенных ножках, поднимающийся до потолка пар, толстые полотенца, которые приносили служанки, предварительно согрев на кухне утюгом. Рассерженная, она отвернулась и сняла с этажерки столовые приборы. Она ненавидела воспоминания о прошлом, которые лишь опустошали ее душу, зная, что, стоит только позволить прошлому захватить себя целиком, пиши пропало.
Машинально она принялась накрывать на стол. В мансарде каждая вещь лежала на своем месте. Ксения органически не выносила беспорядка, тем более что свободное от вещей пространство не позволяло сделать и трех шагов, чтобы не наткнуться на что-нибудь.
Разложив тарелки и ложки, Ксения посмотрела на Машу, которая продолжала сидеть в той же позе. Одной рукой младшая сестра держала над книгой свечу, другой, не поднимая глаз, переворачивала страницы. Она была явно не в духе. Не будь Ксения такой уставшей, она обязательно велела бы сестре помочь с тарелками. И не потому, что не могла справиться сама. Дело было в принципе. Она, как могла, воспитывала Машу, которая сердилась на сестру, считая, что та хочет занять место их матери. В первые годы после катастрофы она еще подчинялась авторитету сестры просто потому, что не могла иначе, так как была слишком мала и запугана, чтобы протестовать. Но теперь, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она все чаще поступала как заблагорассудится.
Дверь резко раскрылась, заставив Ксению подпрыгнуть от неожиданности. С красным шарфом на шее, в кепке на затылке, открывающей прямой лоб, с сияющими глазами и румяными щеками в комнату ввалился Кирилл. Подбежав к Ксении, он крепко обнял ее за поясницу. Сестра улыбнулась. Брат был настоящим подарком свыше, Божьей милостью, ребенком света.
С того самого дня, когда, обхватив ручонками ее шею, маленький мальчик смотрел, как тело их матери исчезает в мутных водах Босфора, никто никогда не слышал от него ни единой жалобы. Он без слез выносил холод, голод, прочие лишения. За время скитаний, видя гнев сестры, слыша плач Маши и догадываясь о тоске нянюшки, он делал все, чтобы хоть как-то их утешить. В минуты редкого веселья Кирилл первым заливался смехом. Несмотря на любовь к рисованию и стихам, он отнюдь не был хлюпиком и регулярно дрался в школе на переменах, стоило кому-нибудь обозвать его грязным русским или проклятым иностранцем.
Ребенок поднял голову и посмотрел на сестру тревожными глазами.
— Ксения, что такое апатрид[22]? — спросил он приглушенным голосом. — Это правда, что мы такие же бродяги, как цыгане?
— Что ты такое говоришь? Кто рассказал тебе о таких глупостях?
— Мальчишки в школе. Я не знал, что им ответить.
Он не любил показывать слабость старшей сестре, поэтому, пытаясь совладать с эмоциями, отвернулся и принялся снимать пальто. Схватив его за руки, Ксения заметила, что костяшки на его пальцах сбиты. Она вздохнула, предвидя, что скоро ее вызовут в школу и директриса в очередной раз назовет Кирилла несносным ребенком. Знаком велев брату сесть за стол, она достала из ящика картонную коробку, где лежали их документы, и бережно вынула из нее паспорта, каждый из восемнадцати оранжевых страничек, складывающихся гармошкой. Такие паспорта называли нансеновскими.
— Посмотри, — мягко сказала она. — Эти документы — результат труда человека по имени Фритьоф Нансен. Это норвежский путешественник, ты ведь любишь таких людей. Он был первым, кому удалось достигнуть самой крайней северной точки. Несколько лет назад Лига Наций поручила ему разработать закон для таких русских, как мы. В 1921 году, когда большевики, словно собак, лишили гражданства «некоторые категории пребывающих за границей россиян», мы действительно были апатридами.
Она замолчала на некоторое время, думая о том, как много теперь отделяло ее от той поры. Лишенные легального статуса мужчины, женщины, их дети перестали существовать в глазах закона, ничто больше не защищало их, они стали как бы никем.
— Надо было как-то разрешить эту ужасную ситуацию. Сотни тысяч бывших граждан Российской империи, принадлежавших к разным национальностям, скитались по Европе. Этот паспорт дал нам признание. В прошлом году многие страны, в том числе Франция, официально признали его. Теперь ты видишь, мы считаемся людьми «российского происхождения, не получившими иного гражданства», и Франция защищает нас, потому что мы решили поселиться здесь.
Сидя на стуле, Кирилл сбитыми пальцами аккуратно листал паспорта. Его взгляд при этом отражал печаль, чего раньше Ксения за ним не замечала. В одночасье ее храбрый брат показался ей ужасно ранимым.
— Но ведь мы все равно русские, да? Ты в этом уверена, Ксения?
— Да, Кирилл Федорович. Мы всегда будем русскими.
Успокоившись, он улыбнулся сестре и крепко сжал ее руки.
— Хорошо, — повеселев, сказала она и поднялась. — Теперь расскажи, как прошел твой день. Чему ты научился?
В то время как Ксения, пряча документы, рассеянно слушала Кирилла, няня принесла кастрюлю и принялась разливать суп по тарелкам.
— Маша, иди есть, пока не остыло, — сказала старушка.
— Я не голодна.
— Но ты должна есть. Иди сейчас же.
— Говорю тебе, не хочу! Оставь меня наконец в покое, старая ворона!
Ксения подняла голову и нахмурилась.
— Что с тобой, Маша? Немедленно попроси прощения! И садись за стол.
Маша раздраженно захлопнула книгу и надула щеки.
— Сейчас только половина седьмого. День еще не кончился. Ты думаешь, пора ужинать?
— Ты прекрасно знаешь, что мы ужинаем рано, так как потом нам понадобится стол для работы. А после работы будет поздно для Кирилла, — ответила Ксения, которую бесили эти детские капризы. — Ты считаешь, что все должны подстраиваться под тебя?
