Я сама кое-что вспомнила. Эти могилы… Без сторожа я, наверное, их бы не нашла, но когда поняла, что мы идем к самой ограде, то вспомнила. Этот холмик, почти сровнявшийся с землей, полузаросший дерном, — летом он полностью зарастает золотыми цветами дрока. Здесь был почерневший крест и надпись на нем:
«Нунча Мария Риджи. 1698–1778».
И больше ничего.
И совсем рядом, на еще более неприметной могиле:
«Винченцо Риджи. 1760–1777».
Мой брат, третий сын моей матери. Его убийство — самое страшное воспоминание детства: до сих пор я помню этот страх, пронзавший меня, дрожь в коленях, судорожные детские рыдания, которые я пыталась заглушить, зажимая рот подолом юбчонки. Винченцо я тоже помнила довольно ясно. Рыжевато-светлые волосы, карие глаза, добрая улыбка, освещавшая все его лицо от подбородка до золотистых ресниц…
Ну за что его убили? В чем он был виноват? Ведь это даже не он, а Антонио любил ту девушку! Какая глупость…
Я молча положила на каждую могилу по букету цветов. В руках у меня остался еще один, самый большой, и я поискала глазами могилу матери. Ее не было.
Я повернулась к сторожу, намереваясь спросить, но он без слов понял мое замешательство.
— А третья могила не здесь, не здесь, синьора! Идемте, я покажу вам!
То, что я увидела, поразило меня как гром. Я ничего не понимала. Я ожидала увидеть такой же неприметный холмик. А вместо него стояло большое надгробие из белого каррарского мрамора, свод которого венчало изваяние белого голубя — символа святого духа.
— Я могу идти, синьора? — спросил привратник.
— Кто сделал все это? — спросила я, оборачиваясь.
— Что, синьора?
— Памятник… Надгробие…
— А, это одна дама из Флоренции приезжала, очень богатая дама.
— Дама! — повторила я в недоумении. — Какая дама?
— Вот этого я не вспомню, синьора. У нее много денег было. Она приказала своим слугам, они все и устроили…
Слова привратника скорее все запутывали, чем проясняли. Я было подумала, что это дело рук Антонио, — все-таки он как-то бывал в Тоскане, но, оказывается, Антонио тут ни при чем. Дама… Кем могла быть эта дама? Родственница? Впрочем, какая там родственница? Значит, подруга?
— Так я могу идти? — снова спросил старик.
— Да-да, идите, — пробормотала я рассеянно, протягивая ему несколько монет.
— Премного благодарен, синьора… Целую ручки.
Он ушел. Я опустилась на колени, положила к основанию надгробия цветы, прочла надпись четкими темными буквами — кстати, именно из этой надписи узнав, в какой день умерла моя мать:
Джульетта Риджи
1741 — 10 января 1779
Дальше были строки из отходной молитвы, а в самом низу надпись:
«Ех hocnunc et usgue In seculum»[7].
— Вы представляете, — пораженно начала я, обращаясь к Александру, — он как раз помогал мне подняться, — я даже не знаю, кто это так позабо…
Я не успела договорить. Громкий, будто нарочито громкий звук раздался позади нас, — звук, похожий на лязг оружия. В ту же секунду прозвучал выстрел, и пуля, бешено просвистев, как злая оса, сбила с меня шляпу.
От неожиданности я даже не успела осознать опасности. Я лишь мельком увидела человека с ружьем на дорожке, стреляющего почти в упор, и еще какого-то человека, бросившегося в миртовые кусты. Я ничего не соображала. Но за какую-то долю секунды рука Александра так безжалостно рванула меня вниз, что я рухнула на колени. Он рванул меня еще раз, заставляя спрятаться за надгробие, а сам выхватил из-за пояса пистолет. Расширившимися от ужаса глазами я видела, что стрелявший в нас человек — крестьянин, по всей видимости, в белой рубашке, подпоясанной вышитым поясом, и в беретто[8] — перезаряжает ружье, но Александр его опередил. Молниеносным движением он загнал в пистолет пулю, насыпал пороха и, вскочив на ноги, выстрелил, не особенно при этом целясь. Пуля пробила нападающему запястье и выбила из его рук лупару[9].
Второй и третий выстрелы пробили ему грудь. Он рухнул сначала на колени, потом упал на землю лицом вниз.
С проклятиями Александр рванулся к нему, крикнув мне, чтобы я пока не смела выходить из укрытия. Я только сейчас заметила, что пуля, сбившая с меня шляпу, раздробила также и белого голубя, украшавшего надгробие. Что же все это значит? Кто хотел убить меня? Я ничего не понимала.
Александр носком сапога перевернул нападающего лицом вверх и махнул мне рукой, разрешая подойти. Это был большой, слегка тучный мужчина лет тридцати, не бедный, по всей видимости…
— Он мертв, — сказал Александр. — Я попал ему прямо в сердце, даже хирург не нащупал бы его лучше…
Мой муж снова поднял пистолет, направив его в кусты.
— Эй, ублюдок! Выходи, не то я пристрелю тебя прямо там!
Из миртовых зарослей прямо нам под ноги выкатился юноша, худой, нескладный, некрасивый. Я молча смотрела на него, мало что понимая.
— Ты был с ним, подонок? — процедил сквозь зубы Александр.
— Да, синьор. Хозяин приказал, но это вовсе не по моей воле…
Я видела, что Александр не все понимает из того, что бормочет этот насмерть перепуганный юноша на деревенском наречии, да и не особенно хочет понимать все эти подробности.
— Кто это такой? — спросила я, указывая на убитого.
— Чиро Сантони, синьора, мой хозяин. Видит Бог, я не знаю, что ему нужно было от вас… Благородный синьор, не убивайте меня, ради Христа! Я ничего не сделал!
Александр взвел курок, ничего не отвечая и целясь прямо ему в голову. Беспокоясь не так за юношу, как за свои собственные чувства к Александру, я в испуге совершенно бессознательно прошептала:
— Нет, пожалуйста, не на…
Я видела, как дрогнуло и опустилось дуло пистолета — не совсем опустилось, а только чуть-чуть, и, когда раздался громкий, как щелканье пастушеского бича, выстрел, пуля пробила незадачливому сообщнику ногу повыше колена.
— Ишь ты, деревенские стрелки, — произнес Александр, с презрением поглядывая то на труп, то на корчащегося от боли юношу. — Это тебе за то, что не предупредил нас, ублюдок…
— Можно было и не стрелять, — прошептала я по-французски.
— Да? Чтобы этот сопляк бросился бежать и привел подмогу? Он и так слишком легко отделался, было бы справедливо вышибить ему пулей мозги прямо на те кусты, в которых он прятался.
Резким движением он загнал пистолет назад, на место, и сжал мою руку.
— Пойдемте отсюда. Здесь нельзя оставаться. Мало ли, сколько их тут.
— Мы идем в тратторию?
— Еще чего. Там, может быть, засада этих доморощенных бандитов.
— Куда же мы пойдем?
— Мы убегаем отсюда, понятно вам, дорогая? Ваша деревня слишком опасное место, и если ее жители нападут на нас, вряд ли я, даже при всем желании, смогу перестрелять всех… Надо уезжать во Флоренцию. И потрудитесь мне хоть немного объяснить, чем все это вызвано.
Я подумала, что при себе у нас нет ничего, кроме оружия и денег, но Александра это, похоже, не волновало. Он лишь спросил, есть ли поблизости какое-нибудь безопасное место, где можно достать лошадь, и я назвала дом дель Катти. Он буквально потащил меня туда, заставляя идти как можно быстрее.
— А ведь вы обещали, — произнесла я. — Обещали при мне не стрелять!
— Сюзанна, ну вы просто как маленькая, — весьма раздраженно отозвался он. — Вы же прекрасно понимаете, какова была ситуация, наверняка больше меня понимаете. Эти ваши претензии просто глупы, если на то пошло!
— Могли бы обойтись и без оскорблений, — заявила я так же раздраженно. — Не очень-то благородно защищать меня, а потом сердиться, что вынуждены были делать это.
— Ну вот, теперь вы еще и выдумываете всякие глу…
Он внезапно осекся и, остановившись, взглянул на меня. Его горячая рука коснулась моей щеки.
— Ну, довольно. Похоже, мы оба немного вспылили. Это забыто, правда?
— М-да, — произнесла я довольно невнятно.
— Попытайтесь рассказать мне то, что знаете обо всем случившемся. Не может быть, чтобы этот ублюдок просто так на час напал.
Да. Чиро Сантони не просто так… Но все-таки это было невероятно. Поспешно и кратко я рассказала о том, что случилось в детстве: как Антонио враждовал с Антеноре Сантони, как Антеноре убил Винченцо, а потом сам был убит, как из-за страха быть убитым бежал из деревни мой брат Луиджи…
— Так что же, этот Чиро — брат Антеноре?
— Да. Младший… Он, наверное, от хозяина траттории узнал о том, кто я.
— Видите, — произнес Александр сквозь зубы, — еще и этого вашего дядюшку Джепетто не мешало бы застрелить за донос.
— Нет… Я сама ему разрешила рассказывать.
Случилось то, чего я меньше всего ожидала. По тем меркам, что я жила доселе, произошедшее было диким и безрассудным. Но по понятиям тосканской деревни, вендетта — кровная месть — свята и вечна, для нее не существует срока давности или расстояний. И все-таки, какая подлость — стрелять в меня, в женщину, в спину… Я же вообще ни в чем не была замешана!
