Подали шашлык. Виктор как раз рассказывал Нине о ленинградском поэте, взявшем молодое дарование под свое крыло. В его манере говорить о себе было нечто чарующее. Он смотрел собеседнику прямо в глаза, был непринужден, откровенен, речь его отличалась необыкновенной искренностью. Виктор рассказывал о трех годах, проведенных в ташкентской эвакуации во время войны. С ним рядом жило много людей искусства: музыкантов, актеров, режиссеров…
— Там я впервые понял, почему некоторые люди предпочитают сидеть в тени, а не загорать на солнце.
Он рассказывал о езде на верблюдах с местными узбеками, о вкуснейших абрикосах, о шелковице, которую срывал с дерева, растущего перед окном Дома московских писателей.
— Я жил на улице Карла Маркса, семнадцать, — погрузившись в воспоминания, мечтательно говорил Виктор, — а вокруг дома росли миндальные деревья. — Потом его лицо стало серьезным. — Пребывание там было отравлено сознанием того, что наши товарищи погибают, в то время как мы отсиживаемся в тылу. Я хотел пойти на фронт добровольцем, но мне не позволили.
— Почему?
— У меня порок сердца. Я родился с ним. Врачи обнаружили его, прослушивая меня стетоскопом.
— Порок сердца?
— Так говорят, когда сердечный клапан недостаточно плотно прилегает. Ничего смертельно опасного, просто мое сердце бьется с нерегулярными интервалами. Меня освободили от службы в армии.
Нина вспомнила, что еще при первой встрече догадалась, что он не воевал. Она не верила, что причиной белого билета Виктора была болезнь. В конце войны на фронт стали посылать всех без разбору, вне зависимости от болезней или малой физической пригодности. Только известного поэта могли оставить в тылу, подальше от опасностей войны. То же самое случилось с большинством коллектива Большого театра: их эвакуировали в Куйбышев.
Нина внимательно слушала, время от времени кивая головой. Виктор рассказал ей о возвращении в Москву и о жизни с матерью в коммунальной квартире Дома артистов.
— Я хотел встретиться с вами раньше, но мама серьезно заболела и врачи неделю не знали, как ее лечить. Но теперь ей гораздо лучше.
Секунду Нина сомневалась в правдивости его слов. В воображении она рисовала маму Виктора похожей на свою: некогда красивая женщина в платке, измотанная тяжелым трудом и ежедневными переживаниями.
Наконец она решилась спросить:
— А та женщина, с которой я видела вас на банкете… Кто она?
— Лилия? Изумительная женщина, мой старый друг. Сейчас она живет в Ленинграде, но приезжает в Москву навестить родителей.
Нина постаралась скрыть свои чувства. «Изумительная женщина…»
Виктор бросил салфетку на пустую тарелку и отодвинул ее от себя. Его улыбающееся лицо выражало полнейшее счастье, что несколько противоречило виду нервно скрученной салфетки.
— А что насчет вашей семьи? — спросил он.
— У меня только мама. Она работает в поликлинике. Мой отец был декоратором сцены в опере. Подозреваю, что его профессия сильно повлияла на ее решение выйти за него замуж. Мама всегда любила театр, но в силу своего происхождения не смогла попасть в закулисный мир. Благодаря ей я стала балериной. Только недавно до меня дошло, что балет, должно быть, был ее мечтой.
Нина вспомнила тонкие лодыжки матери, мускулистые икры ног, узкие, но сильные, как у оленя. Она почувствовала себя виноватой: не стоило раскрывать мамин секрет.
Она отвернулась и стала наблюдать за оркестром.
Виктор, похоже, нисколько на это не обиделся.
— У вас такая красивая шея, — сказал он. — У всех балерин красивые шеи. Вам что, измеряют длину шеи? Это необходимое условие, чтобы стать балериной?
Нина рассмеялась.
— Оптическая иллюзия. Не более того. Нас учат ходить на носках и держать голову высоко поднятой. Просто фокус… или чудо, если вам так больше по душе.
Можно было подумать, что девушка шутит, но на самом деле она говорила вполне серьезно.
— У вас великолепная шея. Как мне хочется к ней прикоснуться!
Нина покрылась румянцем и инстинктивно поднесла руку к шее, словно стараясь скрыть цвет своей кожи.
— Такие шеи, как ваша, заслуживают всех драгоценностей мира.
Смелое заявление! Она терпеть не могла людей, которые выступают против личной собственности из принципа и громогласно заявляют об этом всем и каждому, словно этим пытаются доказать свое превосходство над другими. Нина ненавидела семью, живущую напротив. Вечно они пренебрежительно отзываются о тех, кто имеет больше, чем необходимо для жизни. Даже ее мама утверждала, что ей не надо больше, чем у нее уже есть. Ни за что она не признается, что ей чего-то не хватает. Зачем пояс, если юбку можно подвязать веревочкой? Она просто жадина по сравнению с мамой.
Еще во время их первой встречи, разделив с Виктором мандарин, она почувствовала необычайное доверие к этому человеку. Никто и никогда прежде не сумел так быстро завоевать ее симпатию.
— Я мечтаю о красивых серьгах, — тихо сказала она.
— Серьги…
Виктор прищурился, словно что-то обдумывая.
— С десяти лет.
Нина рассказала об иностранке у гостиницы и ее бриллиантовых серьгах. Конечно, она рисковала показаться Виктору меркантильной, но решила, что он выше подобных предрассудков.
— Я никогда прежде не видела такой неземной красоты!
— У вас тоже будут драгоценные камни в ушах и длинные нити жемчуга, которые станут свисать до земли и ложиться на пол, словно камешки.
Виктор подарил ей улыбку учительского любимчика, человека, которому все удается, вся жизнь которого — сплошная игра. В этой улыбке было так много света, что и Нина жизнерадостно улыбнулась, желая не отставать от него в оптимизме. В то же время кое-что ее насторожило. Виктор вел себя так, словно весь мир был у него в кармане.
А еще ее обеспокоила помятая, скрученная в жгут салфетка…
Когда ужин закончился, Виктор предложил проводить ее. На этот раз Нина позволила ему увидеть переулок, ведущий к ее дому. Она боялась и одновременно предвкушала момент, когда спутник воспользуется темнотой и начнет приставать к ней, как делал это в автомобиле, но Виктор вел себя как джентльмен. Он легонько взял ее под руку и сказал, что хочет всего лишь удостовериться, что она благополучно добралась до дома. Идя по переулку к двери своего подъезда, Нина ощущала смешанное чувство тревоги и легкого разочарования. Их отношения вдруг приобрели вполне респектабельный вид.
Только спустя несколько дней, когда Нина, сидя дома, думала о Викторе, она вспомнила о скрученной с силой салфетке.
Прошла неделя. Розы увяли, а от Виктора все не было вестей. Нина закипятила кастрюлю воды, подрезала стебли и окунула их в воду. Горячий пар обжег ей руку, кожа покраснела. Нина снова поставила букет в вазу, наполненную свежей холодной водой. Девушка верила, что, сохранив жизнь цветам, она тем самым…
За час все лепестки облетели.
Лот № 23Бутылочка для духов. Марка серебра высшей (стерлинговой) пробы. Длина — 1 3/4 дюймов от верхушки крышечки. Ручная роспись бабочками по фарфору цвета «белая ночь» поверх стекла. Вес — 18 грамм. Цена — $ 1.000—1.500.
— Боже правый, Карла! — входя на кафедру иностранных языков, воскликнул Григорий. — Ты пахнешь очень даже соблазнительно.
— Это новое моющее средство, которым пользуются уборщицы. С запахом сосновой хвои.
Перчатки Григория казались жесткими, промерзшими в уличном холоде.
— Тропический циклон сказал свое слово.
За окном снова валил снег. Крошечные снежинки танцевали в мерцающем свете угасающего дня. Григорий сегодня провел для студентов-выпускников семинар на тему «Поэзия акмеистов». Он любил своих студентов, их страстную декламацию предписанных программой стихотворений и почти благоговейное отношение к русскому языку. Они забавляли его, отвлекали от тяжких раздумий.
Сегодня мысли его то и дело возвращались к переданному вчера вечером по телевизору интервью с Ниной Ревской.
Войдя в кабинет, он прикрыл дверь, снял пальто и шляпу. Воздух в помещении был пропитан коктейлем пинаколада. Прикурив, Григорий тяжело опустился во вращающееся кресло. На стене висели в рамках его дипломы. Надписи на латинском языке в наше время уже почти никто не может прочесть. После смерти Кристины Григорий часто ловил себя на том, что разглядывает эти дипломы. Ему необходимо было убедиться, что жизнь прожита не зря. Он — человек, сделавший себя сам, Григорий Солодин, заведующий кафедрой современных иностранных языков и литературы. Он живет в отреставрированном викторианском особняке, первый этаж которого сдает семейной паре. На своем верном «ауди» они с Кристиной совершили множество поездок в Беркшир, останавливаясь на время Тэнглвудского фестиваля[15] в гостиницах, предоставляющих номер с завтраком. Деревянная дощечка на стене объявляла его «профессором года». Правда, это случилось давным-давно, но все-таки у него был свой звездный час.
