— Это чушь какая-то! — разгневанно произнес Александр. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы так поступить!
Я хотела ответить, что он совершенно напрасно пристает ко мне, что для меня это так же безумно и непонятно, как и для него, но в этот миг мой муж увидел на дороге крестьянина, ведущего под уздцы довольно приличную лошадь, и широкими шагами направился к нему. Подошел, потрепал лошадь по крупу…
— Кому принадлежит этот жеребец?
Крестьянин степенно ответил, что жеребец принадлежит донне Катарине дель Катти, здешней графине, и что он, Марио, водил лошадь к кузнецу, а теперь ведет назад в конюшню.
— Вот что, Марио, — сказал Александр, почти насильно заставляя крестьянина взять кошелек, — возьми эти деньги, а нам отдай лошадь. Я заплатил тебе, как за две.
— Нет, синьор. Вы уж лучше у графини спросите. Может, она и продаст.
— Я же заплатил тебе вдвое больше. Чего ты хочешь?
— Оно-то так, синьор, да лошадь не моя. Может, графиня не желает ее продавать. Вы сходите к ней, спросите.
— Видишь ли, любезный, — произнес герцог, — у меня нет времени спрашивать графиню.
Явно решив прекратить переговоры, Александр одной рукой схватил лошадь под уздцы, а другой снова выхватил пистолет, который уже не раз сегодня нам помог.
— Вот что, дружок, — произнес герцог угрожающе, — отойди-ка прочь. Я беру эту лошадь и приношу свои извинения графине.
Все так же держа пистолет, но, впрочем, нисколько не преувеличивая той опасности, какую из себя представлял безоружный крестьянин, Александр подсадил меня в седло, сел верхом рядом со мной и совершенно спокойно спрятал оружие.
Мы поскакали, оставив крестьянина, который от потрясения даже не проклинал нас, на дороге.
— А ведь это разбой, — проговорила я. Тропинка, по которой мы ехали, все выше поднималась в горы. — Это именно так называется, господин герцог дю Шатлэ.
— А мне безразлично, как это называется. Мы уезжаем… — Обхватив меня за талию и крепче сжимая поводья, он продолжил: — Мы уезжаем, и это главное. А вы лучше оправьте платье, а то оно у вас задралось до колен, и мне кажется, что, когда мы окажемся во Флоренции, вы откроете посторонним слишком много нижних юбок…
Уютный дворик старинной флорентийской гостиницы был пуст. Опустившись в мягкий шезлонг на маленьком изящном балкончике, я листала здешние газеты. Александра не было, и с их помощью я словно возвращалась в тот реальный мир, без которого так легко обходилась целых два предыдущих месяца.
Была пятница, 12 апреля 1796 года. Газеты были полны тревожных сообщений. Франция начинала Итальянскую кампанию, великий поход против Италии. Неделю назад республиканская синяя армия, армия голодных, разутых, раздетых солдат, напоминающая скорее орду оборванцев, предводительствуемая молодым дивизионным генералом Наполеоном Бонапартом, быстрым маршем двинулась к Италии. Бонапарт избрал самый короткий, хотя и самый опасный путь. Армия шла по прибрежной кромке приморских Альп — вся дорога простреливалась с моря. Но зато это позволяло обойти горный кряж и ускоряло движение. Через четверо суток самая опасная часть пути осталась позади — французские полки вступили в Италию три дня назад, 9 апреля.
Нищета и голод подгоняли республиканских солдат. В большинстве своем они были савойскими разбойниками или галерными каторжниками, и это тоже усиливало их рвение. И главнокомандующий обещал им: «Я поведу вас в самые плодородные страны на свете…» Пожалуй, именно Бонапарт впервые так оголенно и бесстыдно в своем воззвании к армии признал, что обогащение и грабеж — первейшие цели новой войны. Республика нуждалась в деньгах, планы Директории страдали от недостатка денег, солдаты были просто нищими — и все они объединились для того, чтобы успешно ограбить Италию. Это была сказочная страна, очень заманчивая для Республики, в казне которой свистел ветер, — древние дворцы, роскошные замки, плодороднейшие почвы, старинные сокровища, богатейшие города, тучные пашни и угодья… Для того, чтобы ограбить, надо было разъединить: Бонапарт шел в Италию, чтобы вызвать там революцию, взорвать эту страну изнутри, разжечь костер такого же безумия, какой бушевал во Франции, и во время этой заварухи таскать каштаны из огня.
Четвертый год Франция непрерывно воевала, и вот — новая война… Мысли у меня были самые мрачные. Я так любила Италию… И те дни, что мы путешествовали верхом по тосканскому побережью, были как счастливый сон… У меня сжималось сердце, когда я думала, что сюда идет Бонапарт, чтобы огонь его пушек и дым от выстрелов застил это синее небо, чтобы цветущие города превратились в пепелища, чтобы трупы лежали на выжженных равнинах, чтобы были ограблены богатейшие музеи Флоренции, того мирного города, где я сейчас сижу на балконе… И я не сомневалась, что очень скоро мы почувствуем, как флорентийцы, да и все прочие итальянцы, обычно такие благожелательные, изменят отношение к нам с Александром — к нам, французам, соотечественникам тех людей, что идут завоевывать Италию.
Правда, еще не было ни одного сражения, и австрийская армия, противостоящая французам, не казалась слишком слабой. Напротив, военная биография Бонапарта не давала никаких причин для уважения и восхищения. Генеральские эполеты новоявленный главнокомандующий заработал не в сражениях с иностранными армиями, а подвигами против мятежных французов. Его называли «генералом из алькова», «корсиканским интриганом», «военным из прихожей». Он женился на Жозефине де Богарнэ, любовнице Барраса, зная, что она таковой остается, — внешне это выглядело как чисто карьеристский поступок, попытка приблизиться к Директории и через свою жену влиять на Барраса, задающего там тон. Я ни разу не видела Бонапарта, но слышала, что некоторые остряки прозвали его gringalet — «замухрышка», да и вообще все его прошлые поступки вызывали у меня глубочайшую неприязнь.
Словом, все позволяло надеяться, что Бонапарт будет немедленно выбит из Пьемонта и полетит назад вверх тормашками.
И все-таки… Зачем эта война? Кому она нужна, кроме агрессивных, жестоких, честолюбивых мужчин, которые мнят себя умными, а сами глупы, как табуретки?!
Я отложила газеты, приказав себе больше не думать о вещах, которые ничуть от меня не зависят, и подумала о другом. Александра целый день не будет — он, попав во Флоренцию, не мог думать ни о чем другом, кроме здешних собраний живописи. Вчера я полдня сопровождала его, пока, наконец, картины не стали мелькать у меня перед глазами и я не сдалась. Сегодня герцог продолжал свои изыскания, а я осталась в гостинице. Но зачем мне сидеть здесь весь день?
Мои мысли снова и снова возвращались к матери. К роскошному надгробию из белого каррарского мрамора, установленному неизвестной богатой дамой. Кто она? У меня даже не было пищи для догадок. Я не знала ни одной знакомой своей матери, я вообще ни одной женщины во Флоренции не знала.
Кроме… Я вспомнила свою странную беседу с королем Неаполя. У него случайно вырвалось имя, и эта случайность теперь показалась мне настоящей удачей. Анджела Лоредано… Да, именно так он сказал. Есть ли возможность ее найти? Я бы могла встретиться с ней сегодня! Если и не она установила надгробие, то уж во всяком случае она знала мою мать — так говорил Фердинанд.
Я не спеша оделась, надела шляпу, вставила в уши крошечные бриллиантовые сережки, взяла дамскую сумочку… И, убедившись, что выгляжу изящно и привлекательно, заперла за собой дверь.
Направляясь к выходу, я, пока спускалась по ступеням и шла через двор, дважды спросила — у хозяйки гостиницы и у привратника, — не слышали ли они о некой синьоре Лоредано, которая жила или живет во Флоренции. Они в ответ пожимали плечами.
Тогда, пройдя вдоль галереи Корсини и церкви Санта-Тринита, я повернула к реке. Здесь я встретила полицейского и задала ему тот же вопрос.
— Нет, я совсем не знаю такой дамы, синьора. Может быть, вам следует обратиться к начальнику полиции.
Я подумала, что это будет слишком хлопотно, и подозвала извозчика. Честно говоря, я уже стала подозревать, что мои поиски обречены на неудачу: все-таки я ничего не знала об этой женщине, кроме ее имени. Король, может быть, солгал, а может быть, этой Анджелы Лоредано нет во Флоренции. Или она сменила имя — судя по тому, чем она занималась тридцать лет назад, у нее могли быть для этого причины.
Но я все же спросила у извозчика:
— Не знаете ли вы здесь, во Флоренции, синьоры Лоредано?
Он покачал головой.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, не знаю.
Коляска ехала по Понте Веккьо — мосту, пересекавшему Арно, — и я, приказав извозчику остановиться, сошла. В конце концов, не было никакого смысла в том, чтобы ездить по Флоренции и глядеть по сторонам. На Понте Веккьо было множество богатых ювелирных лавок, я зашла в одну из них. Хорошенькая продавщица, очень приветливая, разложила передо мной целую коллекцию вышитых золотом кошельков, золотых табакерок, чёток, сережек, браслетов, бриллиантовых пуговиц, жемчужных булавок и прочих дамских безделушек, — и я не могла не ответить на ее любезность. Я купила кое-что для себя, для Авроры, приобрела легкие алмазные сережки для своих близняшек — когда-то же они им понадобятся… Если эти вещи были не так уж нужны мне, то останется хотя бы память о Флоренции.
