5
Осенью 1942 года Кембридж, штат Массачусетс, заметно опустел. Старшекурсники в большинстве своем ушли в армию. Остались только калеки и больные. Джонасу, конечно, не с чем было сравнивать, но он чувствовал, чего лишился Гарвард: во-первых, искрометности юности и оптимизма, а во-вторых, уверенности в том, что преемственность поколений сохранится и в дальнейшем.
В аудиториях и кампусе царствовали печаль и сомнения. И институт в целом, и каждый студент в отдельности вроде бы понимали, что Гарвард выстоит, но не могли поручиться, что так оно и будет. Каждый студент верил, что уж он-то переживет войну, но в душе осознавал, что многие с нее не вернутся.
Учеба давалась Джонасу легко. Он записался в класс английского языка, а по существу, английской литературы, класс математики, класс европейской истории, начиная с эпохи Возрождения, класс французского языка и класс философии, преподаватель которой весь первый семестр отвел на изучение «Республики» Платона. За исключением последнего предмета, все остальное он в том или ином виде изучал в Академии. После сдачи первых экзаменов в Гарварде поняли, что у них учится необычайно одаренный студент.
На первом курсе физкультура была обязательным предметом для всех студентов, и Джонас, чтобы не принимать участия в непонятных ему американских играх, вроде футбола и бейсбола, записался в секции плавания и тенниса. Тренеры не могли на него нарадоваться, хотя и понимали, что через год он от них уйдет.
Тренер по плаванию с трудом находил желающих специализироваться в баттерфляе. Почему-то студентам этот стиль не нравился. Джонас, который научился плавать в Академии; признавал только кролль, а остальные стили полагал странными, не видя между ними различий. Но когда тренер предложил ему плавать баттерфляем, он согласился. Через несколько недель Джонас был лучшим среди первокурсников. Он выиграл институтские соревнования, а затем и межинститутские, на этот раз не очень представительные, поскольку многих хороших пловцов со старших курсов забрали в армию. Врученные ему медали он послал в Кордову.
Каждую неделю он получал от матери два письма, дед писал ему раз в месяц, изредка приходили письма от отчима, еще реже — от сводных брата и сестер, которые обычно писали одно письмо на троих. Матери он писал на английском, остальным — на испанском. Сосед по комнате поражался его способности легко писать на двух языках. Надо отметить, что с той же легкостью Джонас писал и по-немецки и по-французски.
В общежитии он жил в одной комнате с Джеромом Рабином, евреем из Бруклина, первым евреем, которого он увидел, Джерри находился в том же положении, что и Джонас. И его должны были призвать осенью сорок третьего года.
Как-то разговор зашел об их планах на будущее.
— Я собираюсь попроситься во флот, — говорил Джерри. — У них есть специальная программа, рассчитанная на девяносто дней. Через девяносто дней после того, как меня заберут, я получу звание энсина[22]. Слушай, а тебе разве надо идти в армию? Ты же мексиканец.
— Я гражданин Соединенных Штатов, — отвечал Джонас. — Мой отец — гражданин США, следовательно, я тоже. Мне важно сохранить американское гражданство.
— Они не смогут отнять его у тебя, — резонно заметил Джерри.
— Но я не хочу, чтобы в будущем кто-либо упрекнул меня в том, что я увильнул от армейской службы. Мне это может помешать в жизни.
— Ты, похоже, все продумал, — усмехнулся Джерри.
— И обсудил с мамой, отчимом и дедом.
— А с отцом?
— Я никогда его не видел.
— Извини. Мне не следовало спрашивать. Я не хотел лезть в чужие дела.
— Я не обижаюсь.
— Ну… давай сменим тему. Поскольку нас обоих заберут следующей осенью, на все про все у нас есть только год.
— Я… тебя не понял.
Джерри Рабин широко улыбнулся. Юноша он был веселый и потом признался Джонасу, что поначалу принял его за жуткого зануду. Невысокого росточка, хрупкого телосложения, с мелкими чертами лица, смуглый, он мог похвастаться разве что красивыми черными глазами.
Выдвинув ящик стола, Джерри достал квартовую бутылку и два маленьких стаканчика. Разлил спиртное, протянул один Джонасу.
— По капельке, — пояснил Джерри. — Поможет нам в подготовке нашей кампании.
Джонас осторожно пригубил темную жидкость. Впервые он пробовал продукт перегонки. Вино за обедом он пил с десяти лет, но его отчим и дедушка никогда не предлагали ему бренди, как, впрочем, и послеобеденную сигару. Вкус виски показался ему отвратительным.
— По-английски ты говоришь в совершенстве, — продолжал Джерри. — Но, похоже, тебя не научили некоторым словам. Ты знаешь, что означает «факаться»?
Джонас кивнул:
— Да.
Думал он об остатке темной жидкости в стакане. Допивать не хотелось. Не хотелось и показывать Джерри, что виски он пил впервые.
— Ты когда-нибудь пробовал?
— Нет.
— Я, между прочим, тоже. А не хочется идти на войну, где тебя, возможно, убьют, не узнав на практике, что же это такое. Вот почему мы должны провести кампанию, в результате которой в нашу комнату заглянут девушки. А уж там мы получим вкусненькое, то есть пофакаемся. Слово это имеет массу синонимов. Старайся никогда его не употреблять. Зачем шокировать людей. Мы говорим «вступать в половые отношения». Мы говорим «заниматься любовью». Мы говорим «укладываться в койку». Все, что угодно, лишь бы избежать слова «факаться».
Джонас улыбнулся:
— В моем образовании обнаружился зияющий пробел.
Впрочем, многое из того, о чем говорил Джерри, он уже слышал в Академии. Джонас допил виски.
— Я буду очень тебе благодарен, если ты продолжишь мое обучение.
Джерри вновь наполнил стаканчики.
— Между ног у нас болтается пенис. Ужасное слово, не правда ли? Его заменяют другими: шланг, инструмент, игрунчик. У девушек есть влагалище, еще один отвратительный термин. Парни называют это место «кант». Но ни в коем случае не употребляй этих слов при дамах. Они могут хлопнуться в обморок или закатить истерику. Об этом вообще не следует говорить. Разве что с друзьями.
Джонас засмеялся:
— У нас есть столько забавных слов, а произнести их мы не можем.
— Так или иначе, мы девственники, — уточнил Джерри. — Не знаю, как ты, но я намерен как можно быстрее излечиться от этой болезни.
— А почему ты не излечился раньше?
— Семья. Окружение. А ты?
— Полагаю, по тем же причинам. Откровенно говоря, у меня и нет знакомых девушек.
— Скажи мне, что ты написал в анкете в графе «Религия»?
— Ничего. Мне сказали, что заполнять ее не обязательно.
Джерри изобразил вселенскую печаль.
— Почему тебя не записали католиком? Тогда ты ходил бы в церковь и клуб молодых католиков, где мог встретить не просто девушек, но наивных девушек.
Джонас пожал плечами. Он уже начал чувствовать, как воздействует виски на человека.
— Девушки, Джонас! Разве тебе не нравится смотреть, как перекатываются их упругие ягодицы при ходьбе?
— Ну… я как-то не присматривался… слишком уж.
— Так начни! Начни присматриваться. Смотри на задницы. На титьки. Сконцентрируйся на главном. Мы должны попасть в дамки до того, как наденем форму.
Когда Джерри узнал, что Джонас не может уехать домой на рождественские каникулы (ехать далеко, а в условиях войны достать билеты практически невозможно), он пригласил Джонаса к себе. Тот согласился и прожил две недели в еврейской семье в Бруклине. Впечатления остались незабываемые. Кроме того, он немного выучил еще один язык — идиш.
Ни Джонасу, ни Джерри не удалось к тому времени достигнуть поставленной цели. Они по-прежнему оставались девственниками. Но, следуя рекомендациям Джерри, Джонас начал повнимательнее приглядываться к девушкам. По иронии судьбы в поле его зрения попала и Сюзан, сестра Джерри. Он отметил размер ее груди. Оценил, как она виляла бедрами при ходьбе. Он так увлекся своими исследованиями, что ему даже пришлось одернуть себя: очень уж вызывающе все это выглядело. Лежа в кровати в комнате для гостей, он представлял себе, как Сюзан стучит в дверь, входит, раздевается, ныряет под одеяло. В реальной жизни он к ней не прикоснулся. Она же была сестрой его друга! Но фантазии грели ему душу и тело.
Пришла весна, а их желания так и не претворились в реальность. Джонасу пришла в голову здравая мысль, что они очень уж откровенно выказывают свои намерения. Девушки, с которыми они встречались, знали, чего они хотят. А вот сами девушки этого не хотели.
Наконец в апреле Джерри убедил двух девушек заглянуть в их комнату в общежитии. Поскольку официально девушки туда не допускались, им пришлось подняться по пожарной лестнице, залезть в окно и через холл проскользнуть к юношам. Такие сложности, кстати, отпугивали многих девушек.
