— Джинкс! — Но Джинкс остановило нечто другое, нежели голос Эллин — сильный шлепок по ноге, и, будучи отпущенной, она села на пол и уставилась на красное пятно, которое быстро росло. Изумившись от такого обращения с ней, которого она никогда не испытывала, Джинкс подняла через некоторое время голову и пристально поглядела на Симона.
— Это лишь от того, что ты больше меня, — кипятилась она, ее рот округлился и сузился, как происходило всегда, когда в ней кипела ярость. — Но подожди только, пока я вырасту! Когда я вырасту, я убью тебя за то, что ты обижал мою мамочку!
Вытерев кулачками глаза, она высунула розовый язычок и слизнула слезы, катящиеся к ее рту.
— Мамочка, я не хочу здесь оставаться. — Встав, Джинкс подошла к ней и уткнулась лицом в ее юбку. — Поедем опять домой. Пожалуйста, мамочка. Я хочу уехать назад, в мой дом.
— Мы не можем этого сделать, милая. — Эллин обняла девочку, не осмеливаясь поднять голову и встретиться взглядами со своим мужем. — Это дом, который теперь только и есть у нас, и мы должны остаться здесь…
— Вы должны? — грубо прозвучало со стороны Симона. Его лицо слегка побледнело, а руки сжимались и разжимались, как будто хотели уничтожить какую-то непереносимую боль внутри него. — Это, видимо, твоя идея, но не моя. Ни ты, ни это твое распущенное отродье не останетесь в моем доме. Вы покинете его, как только я смогу организовать это!
Но, конечно, эта угроза была произнесена в момент вспышки гнева, и Симон не сделал попытки привести ее в исполнение. Он был женат, и по прошествии времени скоро стало очевидным, что он примирился со своей женитьбой. И, как Эллин догадалась, он выбрал свой путь, предоставив ей выбирать свой. Он часто отлучался из дома на неделю или больше, и в этих случаях Эллин охватывал своего рода покой. Она получала удовольствие от общения с Джинкс, которая с детской непосредственностью скоро забыла сцену, из-за ее вмешательства не ставшую такой ужасной, как ожидала Эллин. Все, что мог сделать Симон, — так это оставить их одних, что Эллин вполне устраивало.
Однажды вечером, уложив Джинкс в постель, она вышла на террасу и с испугом обнаружила там своего мужа, который стоял и смотрел в темноту на очертания тюрьмы, в которую ему наверняка хотелось упрятать Эллин. В профиль он выглядел почти дьяволом и когда повернулся, почувствовав ее присутствие, его лицо походило на маску ненависти, которая вызвала дрожь в позвоночнике Эллин. Она повернулась, чтобы уйти, но его грубый голос остановил ее, и она послушно сделала движение в его сторону, встав в некотором отдалении от него. Ее сердце учащенно забилось и одновременно заныло; эта ночь напоминала ту, что была на корабле, с высоко поднявшейся круглой луной, разливающей свет по окружающему их морю, мерцающему отблеском серебряных звезд. Сладкие запахи доходили с холмов, доносимые летним бризом, на который древние мореплаватели полагались в интересах удачного плавания. Он струился в волосах Эллин и ласкал ее щеки, прохладный и нежный, точно такой, как на судне, когда они с Симоном стояли на палубе в первые утренние часы.
— Как у тебя с деньгами? — последовал совершенно для нее неожиданный вопрос, когда наконец ее муж смог заговорить с ней.
— У меня еще есть немного от продажи мебели, — сказала она, раздумывая, какую сделала ошибку, выйдя сюда. Она обычно знала, где был Симон, и считала, что сейчас он работает в своем кабинете, потому что заметила, что там горит свет.
— Я выдам тебе деньги на расходы. Ко мне должны прийти друзья на обед вечером на этой неделе, и тебе нужно одеться. Обратись за этим к Гераклиону. Дендрас свозит тебя туда на машине. — Небольшая пауза — и тем же грубым тоном: — Я сообщил всем, что ты вдова, поэтому на всякий случай помни это. Пощади меня, и, Божьей милостью, ты вымолишь прощение.
— Хорошо, Симон.
Она стремилась скорее расстаться с ним, но боялась сделать это, потому что отчасти чувствовала, что он сам подаст знак, когда больше не будет нуждаться в общении с ней.
— Относительно твоей дочери. Может, ты ее устроишь в школу?
Эллин, прищурившись, взглянула на него, очень удивившись такому неожиданному интересу к ребенку, которого он до сих пор игнорировал, как игнорировал девушку, которую считал ее матерью.
— Я ее учу сама.
— В Сфакии есть школа. Ты лучше подготовь ее для поступления. Дендрас будет отвозить ее по утрам и привозить обратно.
— Это греческая школа?
— Конечно, но английский в ней изучают.
— А разговор? Я считаю, Джинкс совсем не может говорить по-гречески.
— Я не ожидаю, что она может, — с ноткой сарказма ответил он. — Но она быстро выучит его. — Симон строго взглянул на Эллин. — Если ты и она собрались остаться здесь, тогда она, по крайней мере, должна выучить греческий. Джинкс будет в обществе греков, когда станет старше, ее друзья будут греки.
— Да. Я допускаю, что будут.
Симон казался более дружелюбным. Он снова уставился на крепость, ветер трепал его черные волосы, луна освещала лицо. Эллин чувствовала досаду, сожаление и одиночество. Казалось, сердце ее остановилось, пока она разглядывала его, и впервые она ощутила легкое раскаяние, что так сильно увлеклась желанием отплатить ему не только за его грехи, но и за грехи Кита. Что хорошего из этого вышло? Чего она достигла своими поступками? Правда, она получила все и ничего не дала взамен; она имела богатого мужчину… но каким-то образом события в целом начинали раздражать ее.
В день званого обеда Джинкс была исключительно озорной, и с привычным ей буйством совершила прыжок с третьей ступеньки на коврик, на котором она заскользила по холлу, с треском врезавшись во входную дверь. Эллин узнала об этом, когда, услышав рев, прибежала из комнаты отдыха, где листала журнал. Из носа Джинкс текла кровь, а рукой она держалась за локоть.
— Джинкс, милая, что ты сделала? — Нагнувшись, Эллин взяла ее на руки и потащила наверх в спальню, где уложила.
— Ты, бедный ребенок! Как это случилось с тобой?
— Я каталась на коврике, — всхлипнула Джинкс. — Ох, моя рука, она горит… — Она замолкла и разразилась новым ревом от боли. — Почему она горит?
— Потому что ты скользила по полу и упала.
Вздыхая, Эллин пошла в ванную комнату, где в шкафу хранилась аптечка первой помощи, и после того, как обработала и перевязала раны ребенку, дала Джинкс слабое снотворное и отправила спать на все послеобеденное время. К чаю Джинкс проснулась с сияющими глазами и, смеясь, сказала, что голодна. Эллин посидела с ней, почитала и успокоилась, увидев, что Джинкс не сильно пострадала от столкновения с дверью.
— Что мне с тобой делать? — спросила она с легким укоризненным покачиванием головой. — Когда же ты в самом деле научишься себя вести? А как ты разговариваешь? Все эти жаргоны, которые ты подхватила в школе, в Англии, должны быть забыты, поняла?
— Я пытаюсь не говорить этого, но так выходит.
Большие глаза искрились шаловливой ухмылкой, но, заметив недовольное выражение лица Эллин, Джинкс сползла к краю кровати и обвила руками ее шею.
— Можно я поцелую тебя, мамочка?
В ответ Эллин сама поцеловала ее в щеку и прижала к себе. Ей казалось невероятным, что она могла бы относиться с такой любовью к какому-нибудь другому ребенку. Эллин просто обожала Джинкс.
— Пойдем, — сказала она наконец, — время чая, а ты только что говорила, что голодна. Мы вместе попьем чай во внутреннем дворике. На свежем воздухе.
— Хорошо, — Джинкс взглянула на свою забинтованную руку, когда вставала с постели, затем подошла к зеркалу взглянуть на пластырь на своем лбу:
— Я похожа на раненого солдата, правда?
— Ну конечно. А мне нужно тебя одеть…
— Из-за того, что у меня рука перевязана?
— Да…
Подскочив к креслу, где была кучей свалена ее одежда, Джинкс схватила ее и притащила в кровать. Эллин удивленно смотрела на нее. Она спросила:
— Что это значит?
— По сравнению с обидами? — Джинкс подхватила изящную розовую юбку и натянула себе на голову. — Это значит: все не имеет значения.
— Ты научилась этому в школе?
— Да, наверное, — Джинкс нахмурилась и потрогала свою забинтованную руку. — Карлос Лукна сказал это мне. Он мой школьный товарищ. Но я поколотила его вчера очень крепко, потому что он подсмеивался надо мной в классе, когда я не могла понять учителя. Я научила его не смеяться надо мной, он ревел, как будто я сильно его ударила.
— Джинкс, — сказала Эллин строго, глядя, как она одевается, — если кто-нибудь придет сюда жаловаться на тебя, я буду очень сердиться. Папе это совсем не нравится, поэтому прекрати драться с маленькими мальчишками.
— Он не мой папа! Я не люблю его, и он не любит меня.
Неожиданно Джинкс ударилась в слезы. И лишь когда она начала говорить, Эллин поняла, что ребенок тайно беспокоится из-за их отношений с Симоном.
