- Я не могу сделать этого по нескольким причинам. Во-первых, нет у меня ни отступных денег, кои я мог бы присовокупить к своему предложению, ни капитала, чтобы накупить такую уйму зерна и муки. Кроме того, я не испытываю желания участвовать в подкупе и уж настолько-то смыслю в деловых расчетах, чтобы сообразить, что я не сумею покрыть ни расходы по поставке хлеба, ни вознаграждение за дружескую услугу.
Господин Качука поднял его на смех.
- Да, Мишка, коммерсант из тебя липовый! Но ведь у нас по-другому дела и не делают. На собственном капитале и гроша прибыли не наживешь. Это - мелкое торгашество. Главное тут - протекция, а протекция тебе будет обеспечена, уж об этом я позабочусь. Мы с тобой добрые приятели со школьных времен, так что можешь на меня положиться. Говоришь, нет у тебя отступных? Приложи расписку об отданных Бразовичу под залог десяти тысячах, она сгодится в качестве гарантии. Научить тебя, что делать дальше? Поедешь попять в Алмаш и скупишь объявленное к продаже зерно. Первоначальная его стоимость сто тысяч, а если ты объявишь за него десять тысяч форинтов, оно наверняка тебе и достанется. Таким образом у тебя уже будет десять тысяч мер пшеницы. С Бразовичем ты расплатишься его же собственным десятью тысячами форинтов, уже данными им в качестве залога, и тем самым безо всяких осложнений расквитаешься с ним. Затем посулишь двойную плату всем мельникам в округе, чтобы они немедля перемололи тебе все зерно на муку. Ты тем временем договоришься с пекарями, и тогда всю муку сразу же можно пустить в дело - выпечь казенный хлеб. За три недели все эти запасы разойдутся, а если кое-где хлеб выйдет и похуже качеством, то уладить это недоразумение по-свойски - пара пустяков. Значит, через три недели ты выручишь на этой сделке по меньшей мере семьдесят тысяч чистыми. Поверь, если бы я седел такое предложение твоему хозяину, он бы за него обеими руками ухватился. Удивляюсь, как он своим умом не дошел до этого.
Тимар задумался над этим предложением. Оно и впрямь звучало заманчиво.
Заработать за три недели шестьдесят - семьдесят тысяч форинтов - без малейших усилий и наверняка. В первую неделю хлеб будет чуть слаще на вкус, чем обычно, на второй неделе - с горьковатым привкусом, а на третьей будет отдавать затхлостью. Но кто слушает жалобы солдат, да и вообще военные - народ ко всему привычный.
И все же Тимар содрогнулся, прежде чем испить сию горькую чашу.
- Ох, Имре, - вздохнул он, коснувшись руки бывшего однокашника. - Где только ты освоил эту науку?
- Где? - переспросил тот, посерьезнев. - А там, где ей обучают. Удивляют тебя мои слова, верно? А я теперь многое нахожу естественным. Когда я вступил на воинское поприще, я был полон иллюзий. Теперь они развеялись в прах, а вернее, даже праха не осталось. Мне казалось, что это поприще дает простор геройским подвигам и рыцарским поступкам, и мысль эта согревала мне душу; но вскоре я увидел, что жизнь состоит сплошь из спекуляций, а всеми государственными делами движут чьи-либо частные интересы. Я прошел курс инженерных наук с блестящим успехом. Когда я получил назначение в Комаром, меня прямо-таки распирало от гордости - какие откроются возможности для применения моих военно-инженерных знаний. А знания нужны были только для одного: для спекуляций. Мой самый первый проект военных укреплений эксперты признали превосходным, однако он не был принят; мне дали понять, чтобы я подготовил проект, который потребует сноса некоторых улиц города. Составил я такой проект. Ты, наверное, помнишь ту часть города, на месте которой сейчас огромный пустырь. Ну, так этот пустырь обошелся в полмиллиона. Кстати, и у твоего нанимателя, Бразовича, стояли там дома-развалюхи, за которые он заломил такую цену, как за дворцы. И это называется фортификацией! Ради этого осваивал я военно-инженерные науки! Так постепенно наступает разочарование и начинаешь свыкаться с обстановкой. Должно быть, ты слышал анекдотическую историю - она сейчас передается из уст в уста. В прошлом году, года его высочество кронпринц Фердинанд посетил нас, он сказал коменданту крепости: "Я полагал, что эта крепость черная!" - "Отчего же ей быть черной, ваше высочество?" - "А оттого, что в расходах на фортификацию десять тысяч форинтов ежегодно списывается на чернила. Я и решил, что здесь чернилами красят крепостные стены!" Все рассмеялись. На том дело и кончилось. Пока мошенничество не всплыло, о нем помалкивают, а если всплывает, то смеются. Тогда отчего бы и мне не посмеяться? И ты смейся! Или ты предпочитаешь поносить весь белый свет из дверей лавчонки и торговать трутом ради прибыли в два крейцера в день? Я- то лично порвал с прекраснодушными мечтами. Поезжай, приятель, в Аламаш и скупи затонувшую пшеницы. У тебя еще есть время до десяти часов вечера завтрашнего дня подать предложение на поставку хлеба. А сейчас возница ждет, отправляйся. Да поторопись обратно.
- Я подумаю, - уклончиво ответил Тимар.
- Подумай, подумай! Ведь и несчастную сироту облагодетельствуешь, если за ее утраченное имущество вернешь ей десять тысяч форинтов. А иначе у нее и сотни форинтов не останется после вычета расходов за разгрузку судна.
Эта мысль запала Тимару в память.
Словно чья-то рука подтолкнула его вперед. Fata nolentem trahunt - судьба против воли влечет.
Вскоре он, снова закутавшись в плащ, сидел в крестьянской телеге, и четверка резвых лошадей рысью мчала по ухабистой мостовой. Город спал мирным сном. Лишь у ратуши раздавались мерные выкрики ночного стражника: "День прошел, и слава богу. Завтра новый день грядет!" А на крепостных башнях перекликались мокнущие под осенним дождем часовые: "Кто идет?" - "Дозор!" - "Проходи!".
Каким - то хлебом их сегодня кормили?
На следующий день Тимар вместе с прочими торговцами и мельниками и в самом деле принял участие в скупке затонувшего зерна.
Те предлагали бросовые цены - по нескольку грошей за меру. Тимару наскучило торговаться за каждый грош, и он выкрикнул, что дает десять тысяч форинтов за весь судовой груз. Услышав это предложение, все покупатели бросились врассыпную, так что их и не созвать было обратно. Чиновник, проводивший торги, трижды ударил молотком и передал Тимару в собственность весь судовой груз.
Все согласились на том, что Тимар спятил: куда девать этакую пропасть подмоченного зерна?
А Тимар, связав вместе две шлюпки, скобами прикрепил их к палубе затонувшего судна и приступил к разгрузке.
В положении судно по сравнению с минувшим днем произошла перемена: кормовая часть еще глубже ушла под воду, зато носовая вынырнула, а одна из двух кают и вовсе успела обсохнуть.
Тимар обосновался в этой каюте и распорядился начинать трудную работу.
Палубу судна вскрыли и с помощью лебедки принялись по одному вытаскивать мешки, складывая их возле каюты, чтобы стекла вода, а затем грузили их в третью шлюпку и свозили на берег; там была разостлана рогожа - на нее высыпали зерно, разравнивая его тонким слоем. Тимар тем временем рядился с мельниками, уговаривая их немедля приступить к помолу.
Погода благоприятствовала его плану: веял ветерок и зерно быстро сохло. Вот только бы работа шла так же быстро!
Затем Тимар прикинул в уме: всю свою скудную наличность он, пожалуй, ухлопает на оплату работников, и если затея не удастся, его ждет нищенская доля.
Янош Фабула тот так и напророчил ему: после этакой неразумной сделки судовому комиссару только и останется, что натянуть последний мешок себе на голову да прыгнуть в Дунай.
Тимара одолевали мысли одна другой беспокойнее, и не было им конца-края.
Целый день до самого вечера смотрел он, как мешок за мешком прислоняли к стенке каюты. На всех мешках стояло оттиснутое черной краской одинаковое клеймо: колесо с пятью спицами.
Все же разумнее было бы беглецу не закупать эту пшеницу, а обратить деньги в золото да спрятать в суме. Неужели только из-за нее он подвергался столь упорному преследованию? Стоил о ли бежать, скрываться, принимать яд?
Работа кипела чуть ли не до самого вечера, а вынуто было из воды не более трех тысяч мешков.
Тимар посулил грузчикам двойное вознаграждение, если они продолжат работу. Пробудь зерно под водой еще ночь, из него вряд ли получится хлеб. Грузчики с удвоенным рвением принялись за дело.
Ветер разогнал облака, и на закатном небе опять появился полумесяц. Он был красным, как и небо.
- Ну что ты преследуешь меня? - сказал про себя Тимар и повернулся к месяцу спиной, чтобы не видеть его. Но едва он отвернулся и стал пересчитывать вытащенные из воды мешки, как перед ним опять возник красный полумесяц - на одном из мешков.
Там, где на всех остальных мешках стояло клеймо в виде колеса с пятью спицами, на этом была иная торговая марка: полумесяц, оттиснутый киноварью.
Тимар вздрогнул всем телом. Тело, душу, сердце охватил леденящий холод.
Вот оно что! Значит, вот о чем были последние слова умирающего. Но он то ли не проникся достаточными к нему доверием, то ли не успел высказать все до конца. Что же скрывается там, за этим полумесяцем?
