23.
Едва зайдя в номер, они скидывают свои окровавленные одежки. И разгуливают голенькими, как так и надо. Я раздеваться не тороплюсь. Достаточно хорошо их знаю, чтобы приготовиться к очередным сюрпризам. Как они мне отомстят?
Прислоняюсь спиной к стене, складываю руки на груди и жду. А больше-то ничего не остается. Ио придирчиво расчесывает волосы. Фэриен, облачившись в халатик, не спеша, подходит ко мне. Началось...
- Ждешь наказания? - он внимательно изучает свои ногти.
- А что - не надо ждать? - спрашиваю скорее для поддержания разговора, смысловой нагрузки мои слова не несут.
Они ведь уже решили, что именно будут делать.
- Какой ты наивный... - тянет Фэриен.
- Какой есть, - отвечаю мрачно.
- Пожалуй, не буду тебя за это наказывать. Я тебя понимаю.
- Я тоже понимаю, - говорю, - себя.
Он усмехается, окидывая меня взглядом:
- Тебе так нравится дерзить?
- Тяжелое детство, - я краток и отменно мрачен.
Мне не нравится этот разговор. Мне не нравится, когда надо мной вот так посмеиваются.
А он продолжает:
- Удивляюсь, как ты вообще какое-либо время продержался подле твоего Бога, с твоим-то характером.
- Видимо, и ЕМУ я казался "интересной игрушкой".
- Только ОН перестал с тобой играть, - едко колет меня Фэриен.
- А может, ОН никогда со мной и не "играл"? - я вкладываю совсем другой смысл в это слово.
- Гордыня - смертный грех, - напоминает мне он.
Вот тут я откровенно улыбаюсь:
- В моем арсенале все десять!
На что улыбается он:
- Только пользы от твоего арсенала нет.
Бурчу едва слышно:
- Смотря кому...
К нам подходит Ио:
- Не умничай!
Естественно, это она говорит мне. Кто виноват? Невестка!
Ио продолжает:
- Иначе могу изменить свои намерения обойтись без наказаний!
- Сколько угодно! Я весь к вашим услугам! - а голос у меня и правда дерзкий... пожалуй, я нарываюсь...
Она насмешливо улыбается:
- Тебе что, нравится, когда тебя ломают? Когда тебя вынуждают подчиниться? А то что-то не пойму твоего поведения... чего добиваешься?
Усилием воли заставляю себя остыть. Мое поведение действительно выглядит так, будто я нарываюсь, чтобы меня унизили. Не нужно мне этого. И отвечаю совершенно спокойно:
- Просто не надо мне угрожать... это меня злит.
Она целует меня в щеку:
- Я знаю.
Кажется, мне повезло. Инцидент исчерпан. А потом она начинает расстегивать пуговицы на моей рубашке, и я понимаю, что ни фига не исчерпан. Только не могу понять, неужели то, что я разбил машину вместе с ними, настолько возбуждающе?
Вообще-то люблю, когда меня достают из одежды, как конфетку из обертки. Когда я стою, расслабив руки, а на мне одну за другой расстегивают пуговицы, и при этом лукаво смотрят мне в глаза. Потому что возникает иллюзия, что мое тело привлекательно, что меня хотят попробовать на вкус, как ту же конфетку, что сам факт моего присутствия действует на кого-то возбуждающе... Понимаю, что дело во мне... мне нравится, когда кто-то любит до меня дотрагиваться, нравится осознавать, что кто-то испытывает ко мне симпатию... видимо, слишком долго я был этого лишен.
Но она лишь сняла с меня грязную рубашку и отправила в душ. После чего я обнаружил их в спальне совершенно обнаженных. Нет, все-таки я не ошибся с самого начала. Они обжимались, чуть прикрывшись тонким покрывалом. А я вошел в спальню в одном полотенце. И сразу отступил назад, в гостиную. Но меня уже заметили и позвали.
- Я что-то устал, - сказал нейтрально.
Ио засмеялась:
- Ты еще скажи, что у тебя голова болит!
- Нет, правда - я не робот.
- А мне робот и не нужен. Сюда иди!
Я иду... смотрю на ее грудь и его, и думаю, что буду их сейчас целовать... и завожусь мгновенно.
И был секс... я снова находился "между" и плавился в неге и сладости... и он был сильным и мужественным, а она - слабой и нежной... а я - ни тем, ни другим. Я стал мужчиной для нее и женщиной для него... одновременно... и мой оргазм был ярким и многоцветным, как радуга. Мне сложно это сравнить с чем- либо, разве что, действительно - с радугой... плавный переход цвета... изменчивое марево. Так и я - испытал целую гамму ощущений - от радостно-оранжевого до сложного темно-синего.
Вероятно, это неправильно и непонятно - сравнивать оргазм с цветом... я могу еще - с музыкой... и тогда могу сказать, что испытал смесь тяжелого рока и легкого джаза.
Вы не поймете... и я не понимаю... а рассказать, правильно передать то, что ощутил - не могу... двумя строчками этого не описать, да я и не мастер. И вообще не только о моей гипернасыщенной сексуальной жизни хочу вам поведать.
Я пытаюсь рассказать о том, что со мной происходит, со всеми более-менее печатными подробностями. Хотя бы - чтобы кто-нибудь изменил бы обо мне свое мнение. Или попытался понять меня. Мою боль, мое одиночество, вынудившее меня радоваться даже такому извращенному вниманию к моей персоне.
Я... никого не призываю пробовать мой опыт на себе. И, в общем, тоже без особой радости приобщился к этому... думаю, мне не нужно никому напоминать обстоятельства.
И потом - это просто сопутствующие события. Понимаю, звучит так, будто я оправдываюсь.
Но я... всего лишь откровенен.
Энжи сидит на дешевом пластиковом стульчике у фонтана, пьет сок. Сплошная демократия. Ей не идет ни эта общественная кафешка, ни стул, ни стол, ни пластиковый же стаканчик в ее руках. Она напряжена, агрессивна и дьявольски красива.
Я добивался этой встречи два дня. Как? Очень просто - я ее преследовал. Ха! Вздохнуть ей свободно не давал! Сфокусировал на ней все внимание, объяснив Ио и Фэриену свою почти полную медитацию почти правдой - раскрыл некоторые свои карты, рассказав им, как я могу ее искать, как могу просматривать город людскими глазами.
Пришельцы маялись в номере гостиницы, время от времени тормоша меня и требуя развлечений и секса. Я давал им и то и другое, а потом возвращался обратно.
Врал им, говоря, что не нахожу ее, а на самом деле не спускал с нее глаз. Два дня я видел только ее и ничуть не был разочарован. Не заметил ни единого некрасивого жеста или какой-нибудь банальной глупости. Нет. Она была безумно, безумно, безумно хороша! И тогда, когда я подглядывал из дома напротив за ней, принимающей ванну, глазами тринадцатилетнего мальчишки, и тогда, когда она красила губки новой помадой в бутике, а я смотрел на нее глазами излишне завистливой чужой красоте продавщицы.
И все это время пытался с ней поговорить.
В первый раз, когда парень, на которого она уже положила глаз, вдруг поменялся в лице и спросил, не хочет ли она поговорить с некоей ручной собачкой, называемой Люцифером, она с перепугу чуть не убила парня. Но сдержалась. Потому что дело происходило в людном месте. Поэтому она завела наивного меня в место менее людное и убила уже там.
Потом, когда встреченные люди через одного стали говорить ей, что хотят сказать ей нечто очень важное, она поначалу психовала, начала метаться по городу, но я уже знал ее слишком хорошо, я уже ее чувствовал.
Через два дня она согласилась. Для меня это была удача, и в то же время - огромный риск. Я дождался, когда вконец измучавшиеся Ио и Фэриен бросили меня в номере отстраненно сидящим в позе лотоса (смешное название, всегда хотел это сказать, да только никто меня не слушал), и назначил ей встречу.
Она в ответ слегка коснулась длиннющим острым когтем подбородка парня, через которого я с ней говорил в тот момент, погладила его тем когтем, чудом не отрезав ему голову, и оскалилась:
- Давай, приходи, не пожалеешь!
И вот - пришла, сидит, меня ждет. Опять одета в черное. Нет, малышка, ты слишком консервативна в одежде. Один и тот же стиль. Впрочем, ей идет.
Небрежно говорю ей:
- Привет, ты перепутала кафе.
- Они все тут одинаковые, - возражает она.
- Нет, - говорю, - некоторые лучше.
- Мне все равно! - в ее голосе слышны визгливые нотки. Она нервничает.
Присаживаюсь рядом, достаю сигарету, закуриваю:
- Как жизнь?
- Ты меня искал для того, чтобы о жизни спросить? - ее ноготки стучат по поверхности стола.
- И для этого тоже.
- Выкладывай, чего тебе надо?
- Грубиянка, - безразлично заявляю я.
- Вся в тебя!
А и правда, думаю, вся в меня. Яблочко от яблоньки...
- Чего ж ты грубишь папочке?
- Да пошел ты! - она вскакивает, расправляет крылья и взмывает вверх.
Она только одного не учла, мышь летучая, что вверху вовсе не открытое небо, а купол "Глобуса". Был. Потому как она проделала в нем приличных размеров дыру.
Меня обдает ветром и осыпает битым стеклом.
Вижу перепуганные лица посетителей кафе, понимаю, что народ находится на грани паники и заявляю:
- Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера!
После чего все вокруг облегченно выдыхают и расслабляются, начиная искать взглядом скрытую камеру. Стряхиваю осколки с плеч и пепел с сигареты и встаю со стула. И натыкаюсь взглядом на фанатика, на того самого, на Константина Петровича. В этот раз его челюсть отвисла ниже, чем в прошлый.
