Эдна Миллей - Любовный хлеб

Разъятье рук твоих подобно смерти.
Ужели без тебя умру опять?!
Нам не дано на этой хрупкой тверди
Двукратно жить, двукратно умирать.

Томясь у Времени в узде суровой,
К нам в дверь стучит его гонец — рассвет.
Но Время не подвергнет муке новой
Меня на гребне самых горьких бед.

Когда ты розами и рожью станешь,
Видением печальным появлюсь
Там, где любила, там, где в вечность канешь.
Над прахом незабвенным я склонюсь,

Воздену руки и уйду украдкой,
Как ныне, на исходе ночи краткой.

О сладостное острие, любовь,
Когда, твоим вторжением убита,
Я принималась плакать вновь и вновь,
То ливнями, то мраком ночи скрыта,

Когда, казалось, свет прогонит прочь
Дожди и слезы долгой этой ночи,
Когда под пенье птиц, сменяя ночь,
Взошло светило, ясный день пророча, —

Откуда, сладостное острие,
Любовь, мне было знать, что боль такая
Наполнит сердце кроткое мое,
Взаимность и признанья отвергая?..

Я бы тогда на зов не прибежала
Того, кто так любил меня — так мало…

Когда под старость по морозным жилам,
Ликующая прежде, наша кровь
Безмолвно потечет, не с прежним пылом,
И мы поймем, что ей не вспыхнуть вновь,

Утешимся одним: ведь мы молчали
Об этом в юности, в расцвете сил,
Когда мы времени не замечали
И спали крепко, как во тьме могил.

Любимый мой, когда копьем Аврора
Ударит, клича утро над землей,
И мы встаем, бывало, слишком скоро
И отстраняем дерзкий свет дневной,

Не хмурься, если скажут знатоки,
Что так недавно были мы близки…

Когда, как мирт, прах увенчает нас,
Глаза навеки нам закроет мрак,
А в жизни, полной смеха и проказ,
Мудрец рассудит, что было не так;

И молодежь в морской волноворот
Вплывет, еще не скроена судьбой…
Кто за монетками на дно нырнет?
Они, любимый, но не мы с тобой.

Пусть те счастливцы — им дышать дано —
Не дразнят наших теней в тишине
Тем, что любовь изолгалась давно,
Что верить не во что тебе и мне.

Пусть нас молчанием почтят особым —
Мы верили в любовь и перед гробом.

Ты говоришь: «Жизнь к нам обоим зла».
Ты говоришь: «Свет нашу страсть клянет;
Она себе пристанище нашла
Не лучше, чем гнездо, что чайка вьет;

Нежнее чайка пестует птенца
Между волной и жестким тростником;
И море так не школит огольца,
Как нас двоих клеймят людским судом.

Ты так добра, хоть и дерзка на вид,
Тебе любовь мала с недавних пор…
А я так слаб и так неделовит —
Мне не найти жилья наперекор

Дождю…» О голос раненый, уймись!
Ступай; без лишних слов со мной простись.

Болящая Любовь, не бей крылом!
Ты смертна — поневоле смерть зови.
Все лучше, чем быть жалким существом,
Влачащим перья гордые свои.

Взрыхляя клювом глинистую грязь,
Истерзанная, слабо стонешь ты —
Не так, как чайка, что с волной взвилась,
Не так, как ястреб, павший с высоты.

Хоть ты караешь дерзкий жест и взгляд
Своею красотой, что не в чести,
Никто не знает нрав твой и наряд.
Оставь бескрылой землю мне, лети!

Но там, в отливе дымчато-узорном,
Пусть тает белый лебедь о бок с черным…

Не оставайся, Лето, в этой чаще.
Тебе здесь, Осень, не бродить, не рдеть.
Пусть не встревают запах трав пьянящий,
Кизила созревающего медь.

Молчи и ты, Весна! Пусть дрозд не будит
Боль и желанье в сникнувшем уме!
Тебе сюда, Весна, пути не будет —
Отныне здесь царить одной Зиме.

Приди, Зима! Пусть холода вернутся.
Не покидай вовеки этих мест.
Пускай под мокрым снегом ветки гнутся,
Пусть саранча трещит в полях окрест!

Реви, буран, во мраке что есть силы!
Прощай, припорошенный берег милый…

Ты снова одинока? Если так,
Опять найди себя и дверь запри.
Приди в Пенаты; что до прочих благ —
Достань их из угла, с них пыль сотри.

Вот Брамс, вот Чосер; шахматы возьми
И разыграй классический дебют.
На дыбе жухлый разум распрями —
Пусть мысли гибкости ему вернут.

Я брошена, наверное, к добру.
Однако фолиантов разговор
Так сух, что меркнет свет; не разберу,
Что в сникшей воле — отдых иль укор?

Без твоего, без моего лица
Дням громким нет ни смысла, ни конца.

Тверда я в выборе своем: твой нрав,
Твой гнев поколебать его бессильны.
Люби меня иль нет, на это прав
Ты не имеешь до плиты могильной.

Приязнь свою, присутствие свое —
Все, чем дарил, — ты взять обратно можешь:
Тебя и сердце стойкое мое
Связала нить; ее не уничтожишь.

Не думай, в сердца самой сердцевине
Хочу я поцелуя твоего,
Хочу воды, которую в пустыне
Впитал песок. Не более того.

Благослови меня прощальным даром,
Но знай: я не склонилась под ударом!

Спускаюсь вниз той горною тропой,
Что вверх вела меня тогда, давно.
Со мной — лишь память о тебе; мне в зной,
В погожий день вернуться суждено.

Я сбросила твоей любви полон;
Вниз по тропе к полям иду опять.
Но все кремнистей, круче этот склон —
Трудней возвратный путь одолевать.

Смеркается. Звенят колокола.
Струятся трели в воздухе густом.
Я к травоносным пастбищам сошла —
Весной сгоняют скот сюда гуртом.

Быть может, здесь, среди равнин, есть кров,
Откуда горных не видать снегов.

Коль ты с годами вспомнишь, может быть,
Когда тяжка лишений кабала,
Когда весельем скорби не прикрыть
И не помогут лесть и похвала;

Когда во мнении людском падешь
И сломишься, ты, может быть, тогда
Припомнишь, чем был для меня хорош,
Каким любила я тебя всегда.

Мне гибельной косы не избежать —
Отправлюсь, как и все в извечный путь.
Моя любовь останется — как знать? —
Чтобы достоинство тебе вернуть.

Так, наболевшей памятью скорбя,
Среди людей ты вновь найдешь себя.

Разбившись только раз, перестает
Собою сердце быть; теряет силу
Любой обет, зарок; оно — банкрот,
Свободе обреченное постылой.

Отныне только долг владеет им,
Лишь этот хлам. А совесть, боль, желанья,
Надежды — все развеялось, как дым.
Разбившись, сердце просит подаянья.

Как это просто, как неслышен звук
Разбившегося сердца, всем известно:
Сдает оно — и мир рисует круг,
Вослед — луна, светла и бестелесна.

Полгода как ты сердце мне разбил;
Весь мир об этом, если б знал, забыл.

Умолкни, изнуренная могила!
Мне так отрадно здесь — я не спешу.
Глодай свои бока! Я довершу
Бесстрашно все, что встарь не довершила.

Презрев твое суровое горнило,
Произведу героя, согрешу,
Но умереть себе не разрешу —
Моя пора еще не наступила.

Свой смертный час покамест пережду.
На время отстраню я встречу эту.
Когда я в землю нехотя сойду,

Сгорев при жизни, брошу самоцветы
Да горсть костей могиле на еду:
Пускай зияет, голодом отпета!