Последние несколько дней я думаю о дяде Викторе. Это он был тем человеком во сне, человеком, который пришел за Лео. Не уверена, что это что-то значит. Может быть, я думаю о нем, потому что дядя Виктор был первым — хотя и не последним — призраком, которого я увидела. Я точно знала, что он где-то на другой стороне реальности. И я всегда думала, что отринуть жизнь намного легче, если на другой стороне тебя встретит тот, кто тебя любит. А дядя Виктор полюбил бы Лео. Конечно, полюбил бы. Мне хотелось назвать сына Лео Фрэнк Виктор Кумалиси, но тогда бы все поняли, о ком идет речь. Я показала бы всем, кто такой Лео на самом деле. Может быть, я просто выдумываю все это и этот сон из-за того, во что я верю. Может, я думаю, что если Лео готов уйти, если он хочет этого, то кто-то его встретит. Он не останется в одиночестве.
Внезапно силы покидают мое тело, и мне приходится присесть на пороге, потому что я даже не могу встать и отпереть дверь.
Он должен проснуться.
Лео должен проснуться.
Я не готова отпустить его.
Он должен проснуться.
Должен проснуться.
Мередит сидит в моей гостиной на диване и пьет чай. Я никогда не понимала, почему у женщин возникают такие проблемы с их свекровями. Кэрол, например, избегает мать своего мужа, применяя изощреннейшие уловки. В такие моменты она становится похожа на генерала, разрабатывающего план военной кампании. Она использует своих детей как шпионов, выясняя планы своей свекрови, а потом уходит как раз в то время, когда свекровь собирается навестить ее. Еще она уезжает в гости к своей семье в Шотландию на все праздники — дни рождения, Рождество, Пасху. И все это для того, чтобы не пересечься с матерью мужа.
Дайане приходилось чуть ли не обращаться к психотерапевту всякий раз, как к ней приезжала ее свекровь: та полностью подрывала ее самооценку.
А моя свекровь святая. Она сама воспитывала Мэла всю жизнь, научила его ответственности, дала ему понять, в чем состоит смысл жизни. Если бы не она, Мэл, возможно, и не остался бы со мной. И не принял то самое решение.
И все же у нас с ней сложные отношения. Полагаю, Мередит — что-то вроде предупреждения, ниспосланного мне судьбой. Седовласого предупреждения ростом один метр семьдесят пять сантиметров.
Когда Мередит чем-то занята, я поглядываю на нее, изучаю ее мягкие черты, ее тело и думаю о том, что если я не буду осторожна, если я не удержу Мэла, то превращусь в нее. Превращусь в одинокую женщину, вынужденную полагаться на доброту ближних. Всякий раз, как я вижу Мередит, я ухожу от нее исполненная решимости все исправить. Я не хочу остаться одна и сидеть дома, ожидая, пока придет кто-то, кто вдохнет в меня жизнь.
После того ужина, когда я поняла, что это Мередит рассказывает Мэлу о Нове и… и обо всем остальном, я решила, что поговорю с ней. Я хотела навестить ее, сделать вид, что это лишь визит вежливости. Но для этого пришлось бы ехать по восточной части Лондона, а там я рискую встретить родителей Новы. Конечно, я много раз встречала семью Кумалиси, они были на моей свадьбе и показались мне милейшими людьми. Они, без сомнения, приняли бы меня, но мысль о том, что придется вести с ними светскую беседу сейчас… Ну, может, в этом мире и есть отважные женщины. Я таких не встречала — наверное, все свое время они проводят, голыми руками разрывая крокодилов и свежуя тигров, — но знаю, что я не одна из них. Я не видела родителей Новы уже восемь лет, с тех самых пор, как… Ну, как все это случилось. И я подумала, что лучше пусть так будет и дальше. С Мередит я встречалась у себя или дома у Виктории, в Бирмингеме, и прикладывала все усилия для того, чтобы случайно не столкнуться с Кумалиси.
Наливая себе чай, я внимательно слежу за Мередит, уютно устроившейся у меня на диване. Ее длинные седые локоны собраны в пучок на затылке, карие глаза смотрят спокойно, рот едва приоткрывается, чтобы принять порцию чая или печенья. Кажется, что Мередит хочет слиться со своим окружением, каким бы оно ни было. Она ни в коем случае не хочет выделяться.
Я вздрагиваю. Это же я! Я сижу здесь с копией себя, только старше. Если большинство женщин испытывает влечение к мужчинам, похожим на их отцов, то Мэл женился на копии собственной матери.
Мы с ней похожи. А это значит, что я могу спросить у нее все, что угодно, и она мне ответит. Ответит честно, насколько это вообще возможно.
— У вас нет с собой фотографий Лео? — спрашиваю я.
Мне всегда было любопытно, и хотя я скрывала свои чувства от Мэла (дым, кривые зеркала, пространства отражений, непроглядная завеса), я пыталась найти хоть какую-то информацию о Лео в Интернете, а когда мне это не удалось, мое любопытство начало граничить с одержимостью.
Лицо Мередит на мгновение меняется. Она хмурится. Едва заметно, но хмурится.
«О господи, нельзя было ее спрашивать, — понимаю я. — Она мирилась со мной все эти годы, она даже не упрекнула меня в том, что я натворила, но она меня не простила».
Все еще хмурясь, она осторожно ставит на стол чашку и блюдце из сервиза, который сама подарила нам на свадьбу, и тянется к сумке. Я подарила ей эту сумку на прошлое Рождество — черно-коричневая замшевая сумка с золочеными застежками и змейкой. Я видела, как она натянуто улыбнулась, когда развернула подарок. Я чувствовала ее разочарование, когда она поцеловала меня в щеку, принимая поздравления. Мередит ненавидела эту сумку. Наверное, сегодня она впервые ею воспользовалась. Как и я впервые воспользовалась ее сервизом. Мы такие мошенницы, все время пытаемся обманом добиться расположения друг друга.
Из сумки Мередит достает объемистый бумажник. Я вижу фотографию, сделанную на нашей свадьбе: мы с Мэлом, смеясь, убегаем от танцующего в воздухе конфетти. Еще один снимок — почти такой же, но сделанный на свадьбе Виктории, сестры Мэла. Мередит перебирает банкноты — десять фунтов, два фунта, четыре фунта — и достает еще три фотографии. Она смотрит на снимки — нежно, будто смотрит на самого Лео, а не на его фотографию.
А потом Мередит протягивает снимки мне.
У меня перехватывает дыхание.
«Он такой красивый!»
Мое сердце сжимается от нежности, когда я вижу его в первый раз. Мне на глаза наворачиваются слезы, образ Лео расплывается. Я жмурюсь, но его лицо по-прежнему стоит передо мной, я помню каждую его черту.
«Какой же он красивый!»
Мое сердце словно разрастается, наполняется… наверное, это можно назвать любовью. Внезапной, неудержимой любовью к этому мальчику, которого я никогда не видела.
«Какой же он невероятно красивый!»
Я опускаюсь на колени перед кофейным столиком, смотрю на разложенные передо мной фотографии — они чем-то похожи на карты Таро, они показывают мне, каким могло бы быть мое прошлое, мое настоящее и мое будущее. Я осторожно касаюсь кончиками пальцев первого снимка — Лео в школьной форме. Слезы застилают мне глаза. И вновь мое сердце сжимается. «Мой малыш».
Он унаследовал огромные, поразительные глаза Мэла. Его кожа цвета кофе с молоком — результат смеси генов Мэла и Новы. Его рот — удивительно четко очерченные губы — тоже, должно быть, от нее. Овальное лицо — от Мэла. Его темные волосы курчавятся, как локоны Мэла, только у Мэла они светлые, точно медвяные.
«Мой малыш».
Он должен был стать моим. Моим малышом.
Лео улыбается, галстук в сине-зелено-белую полоску съехал набок, одна кудряшка торчит прямо над ухом. Он смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, поэтому снимок кажется немного асимметричным. Мне становится интересно, что же Лео такое увидел. Что-то, что было для него важнее объектива камеры. У Мэла есть такая же фотография — на ней ему тоже около семи лет, галстук съехал, кудряшка торчит над правым ухом, а маленький Мэл всматривается во что-то рядом с объективом.
Я касаюсь второго снимка. Тут на Лео ярко-зеленый костюм супергероя. Костюм ему великоват, рукава свисают до середины ладони, штанины слишком длинные, зато пластмассовая грудь выпирает вперед, подчеркивая рельефные мышцы пластмассового же пресса. Лео как раз пытается застегнуть красный пояс и с изумлением смотрит в камеру, будто удивленный тем, что фотограф занимается какими-то глупостями, вместо того чтобы помочь ему. «Эй, почему ты не помогаешь мне застегнуть ремень? — написано у него на лице. — Как я могу быть супергероем с расстегнутым ремнем?»
На третьей фотографии Лео около четырех лет. Он запрокинул голову и хохочет. Похоже, он только что услышал лучшую шутку в своей жизни и теперь захлебывается от смеха. Точно так же смеется Мэл на нашем свадебном снимке.
Слезы текут по моему лицу, и одна из слезинок капает на край третьей фотографии. Влага тут же пропитывает уголок снимка, разрушает его. Я хватаю с подноса салфетку, смахиваю слезинку, но фотография уже испорчена. Я чувствую резкий химический запах.
