Она совершенно забыла, что внутри той женщины, которая ухаживает за Пьером, нашла себе пристанище другая — проститутка и убийца. Ей пришлось вспомнить об этом на следующий же день.
Не в силах скрыть замешательство, к Северине обратилась ее горничная, кроткая девушка, которая служила в доме с самого начала их семейной жизни.
— Я не хотела беспокоить мадам, — сказала она, — пока мадам оставалась в больнице и в первый день возвращения… Мадам видела газеты?
— Нет, — сказала Северина, и это было правдой.
— В самом деле, мадам? — продолжала с облегчением горничная. — Если бы мадам видела портрет убийцы…
Северина не прерывала ее, но слушать уже перестала. Прислуга узнала Марселя на фотографии в газете.
Северине показалось, что комната, мебель, эта продолжающая что-то говорить женщина (до нее смутно донеслось: «золотой рот») вдруг стали совершать равномерные колебательные движения. Колебания захватили и ее саму. Ей пришлось сесть.
— Мадам потрясена так же, как и я, — заключила горничная. — Я не хотела никому ничего рассказывать, не поговорив с мадам, но теперь я предупрежу следователя.
Как же Северина пожалела об этом злосчастном возвращении: в Центральной больнице, вдали от людей и от своего прошлого, она имела что-то вроде права убежища. Что за безумное ослепление заставило ее поверить в то, что она ушла от невидимых щупалец? Они сжимают ее снова. Разве ей мало уже выпавших на ее долю страданий? Какая им нужна еще дань?
— Правда же, мадам, ведь надо предупредить его? — спросила горничная.
— Разумеется, — прошептала Северина, не отдавая себе отчета в том, что говорит.
Она тут же поняла, что последует дальше: направленное против нее расследование, обвинения в сообщничестве, тюрьма и Пьер, наполовину сбросивший свой саван плоти и вдруг узнавший все те тайны, ради сокрытия которых она заставила его заплатить такую дорогую цену. Какая злая насмешка!
— Подождите… Нет, не надо! — вскричала она.
Удивление прислуги, ее недоверчивый вид вернули Северине немного хладнокровия.
— Да, ваше… наше свидетельство… — заставила она себя исправиться, — оно ничего не потеряет за каких-нибудь два… три дня. Сейчас пока я не могу отойти.
— Как мадам будет угодно, но меня и так уже мучают угрызения совести оттого, что я столько ждала.
И снова у Северины появилось ощущение, которое, как она наивно полагала, уже не должно было к ней вернуться, — ощущение затравленного зверя. Снова она чувствовала себя преследуемой, попавшей в тупик, зависимой. Причем на этот раз ее преследовал не один человек, а целая свора, выдрессированная обществом для этой цели. А кто же будет ухаживать за Пьером, улыбаться ему, развлекать его, кормить?
Теперь она не хотела для себя ничего, кроме этого скромного удела, и вот ей отказывают и в этом.
В голову пришла мысль о смерти, и в этот момент она действительно устремилась бы всей душой навстречу холодной избавительнице. Но тут ей показалось, что в комнате Пьера, послышался какой-то шум.
«Я пойду до конца, — прошептала Северина, — и им не удастся причинить ему вреда».
Она позвонила Юссону и попросила его приехать.
— Это мой сообщник, — размышляла она. — Он это знает. Он поможет мне.
С первых же слов Северины Юссон весь обратился в слух.
— Дело более серьезное, чем вы думаете, — сказал он. — Видно, что вы не читали газет. Полицейские взяли след.
— Мой?
— Почти… Рот этого парня делает его заметным… Так что у Анаис кое о чем рассказали. Установить, что Марсель приходил каждый день к одной и той же женщине и ради нее одной, оказалось не так уж трудно. По фотографиям, которых мне не удалось избежать, Анаис и другие узнали и меня. Напрашивалась мысль, что между моим визитом и вашим исчезновением существует какая-то связь. Короче, был сделан вывод, что Марсель бросился на меня из-за какой-то женщины из дома свиданий. С другой стороны, один полицейский и прохожие утверждают, что в момент покушения видели, как какая-то женщина побежала и села в машину, которую другие прохожие в свою очередь заметили стоявшей перед сквером с включенным мотором с двенадцати до половины первого… Пресса переполнена такого рода деталями. Здесь есть все необходимое, чтобы подхлестнуть любопытство: нападение среди бела дня… Марсель и все его прозвища… таинственный автомобиль и особенно эта женщина… Нет ни одной газеты, которая не вынесла бы в заголовок имени Дневной Красавицы.
— А что еще, что еще? — спросила Северина.
— Вот в основном и все из того, что направлено против вас. В вашу пользу говорит то, что, несмотря на поиски, ни машины, ни ее шофера не нашли, а главное — это молчание Марселя. Молчание героическое, потому что, дав показания, он почти снял бы с себя вину. Но он не проговорился, это чувствуется. Но если улики в общем собираются правильно, то психологический след ведет совершенно не в ту сторону. До настоящего времени полиция, юстиция, пресса убеждены, что Дневная Красавица… вы извините меня…
— Говорите же… Что мне до всего этого.
Он пришел в восхищение от того, что ради любви к Пьеру она отбросила все, относящееся к ней самой (хотя тот парень, сутенер, не рискует ли он, ради любви к ней, быть приговоренным к каторге?), и продолжал:
— Для всех Дневная Красавица является публичной женщиной, а поскольку вы не оставили на улице Вирен никаких сведений о том, кем являетесь в действительности, то маловероятно — разве только что-нибудь непредвиденное, — чтобы кому-то удалось установить связь между ней и вами. Но вы же понимаете, что, если ваша прислуга скажет хоть слово, если хотя бы одна ниточка приведет сюда, все будет раскрыто.
— Но я буду отрицать… я скажу, что она лжет… что это месть… и я…
— Сейчас тот самый момент, — сказал Юссон, беря ее ладони в свои руки, — когда вы должны сохранять самообладание. Одной вашей горничной, может быть, и не поверят, но вас узнает Анаис, узнают другие.
— Шарлотта… Матильда… — прошептала Северина, — и… все эти мужчины.
Она стала ронять имена, словно внимая некой ужасной молве и превращаясь всего лишь в ее эхо: Адольф… Леон… Андре… Луи и другие, еще и еще.
— И все это будет в газетах, — медленно произнесла Северина, — и Пьер прочитает, потому что он уже может читать, я так этому радовалась!
Она вдруг усмехнулась, причем усмешка ее странным образом вдруг напомнила усмешку одного наполненного золотыми зубами рта, и сказала:
— Она ничего не скажет.
Северина захотела высвободить ладони, которые Юссон все еще держал, но он сжал их сильнее и сказал:
— Марсель сейчас в тюрьме, а вы сами не можете…
В самом деле. Она хотела, и она тоже…
— Понимаете, — продолжал Юссон, — а что, если дать много денег?
— Нет. Она у меня работает уже давно. Я ее знаю. Я предпочитала, чтобы меня окружали честные люди.
— Но тогда…
Юссон отпустил руки Северины и ушел, не попросив провести его к Пьеру.
После традиционного визита профессора Анри Северина позвала горничную. Сказала, что врач рекомендовал ей подольше не выходить из дома, и попросила не давать показания или, по крайней мере, отложить их.
Все, чего ей удалось добиться от горничной, которая, как Северина чувствовала, явно подозревает ее, было обещание ничего не предпринимать в течение недели.
В предшествующие преступлению дни Северина думала, что ничто не сможет превзойти ее муки. Однако теперь убедилась, что в страдании пределов не существует. Каждый час приносил ей непредсказуемые терзания, она все больше понимала, насколько велика потребность Пьера в ней.
Жалкая улыбка, радость, загоравшаяся у него в глазах, когда он видел ее, были когда-то, в больнице, подарками для нее, а теперь превращались в ужасные удары. Что с ним будет, когда ее арестуют? Когда узнает он, почему и как она с помощью подобранного в доме терпимости любовника не только надругалась над его любовью, но и отняла у него могучую силу и молодость? Ну как было бы хорошо, если бы Юссон сразу рассказал ему о своем открытии!
Тогда, чтобы выстоять, у Пьера были здоровое тело и любимая работа. А она… она бы умерла или, если бы у нее не хватило на это духа, могла бы уйти к Марселю. Грязь беспутного существования погребла бы ее в своих недрах. На улице Вирен она слышала рассказы про женщин, затянутых этой трясиной, погрузившихся в пучину деградации: когда-то у них была интересная, красивая жизнь, а потом — алкоголь, наркотики…
Алкоголь, наркотики… она бы тоже к этому пришла: она почувствовала это по той тяге к ним, которая появилась у нее в тяжелые последние дни. Но она не имела права помышлять о них. Когда она была с Пьером, ей приходилось казаться веселой и безмятежной, а с ним она была теперь постоянно. Он не настаивал на присутствии Северины, он даже не просил об этом, но когда она выходила из комнаты, от скованного неподвижностью лица Пьера исходила мольба, устоять перед которой было невозможно.
