- Ясное дело, неважный! Уж до того скверный, что хуже некуда.
- И в Интендантскую комиссию не жаловались?
- А что толку жаловаться? Вся Интендантская комиссия была мной подкуплена.
- А как же с комендантом крепости. С фельдцейхмейстером уладилось?
- Все они у меня в кармане! - хвастливо заявил Михай, хлопая себя по карману, в котором уместилось столько влиятельных особ.
Глаза господина Бразовича хищно блеснули и словно бы больше обычного налились кровью.
- И этот хлеб из подмоченной пшеницы ты скормил солдатам?
- Скормил. А проглоченный кусок молчит.
- Что верно, то верно. Но и ты, Мишка, помалкивай. Мне ты можешь открыться без опаски, я тебе только добра желаю, но если об этом кто из твоих недругов прознает, тебе, брат, несдобровать. Тогда удаче твоей конец и с домом на улице Рац придется расстаться, так что уж ты лучше никому не рассказывай.
Тут Тимар, словно человек, спьяну сболтнувший лишнее, вмиг перепугался и стал заклинать господина Бразовича - даже руку ему поцеловал, - чтобы тот сохранил его тайну, не пускал его по миру. Бразович заверил его, чтобы не беспокоился, мол, он-то, Бразович, никому не проговорится, лишь бы Тимар сам свою тайну не выболтал!
Затем хозяин дома вызвал лакея, наказав ему с фонарем проводить господина Тимара до дома, да следить, чтобы дорогой с ним чего не приключилось. И под руку поддерживать, ежели голова закружится.
Лакей, воротясь, доложил, что насилу довел господина Тимара до дома; тот все песню затянуть пытался, норовил зайти в чужие дворы, а дверь собственного дома не признал. Дома его сразу же уложили в постель, и добрый господин тотчас уснул.
А Тимар, едва только лакей Бразовича ушел, встал с постели и до самого утра писал письма. Пьян он совершенно не был.
Тимар был уверен, как в завтрашнем дне по численнику, что Бразович немедля донесет обо всей этой истории, и знал -кому.
В ту пору - возможно, теперь это не так - основным принципом государственного хозяйствования было: "stehlen und stehlen lassen" "кради и красть давай другим". Успокоительный, миролюбивый принцип!
Однако в противовес этой разумной системе был выдвинут французский принцип (что поделаешь, у французов все не так, как у немцев!), звучавший следующим образом: "ote toi, que je m'y mette". Или в вольном переводе: "поди прочь, дай поживиться и мне!".
При дворе разные влиятельные лица соперничали между собою и, дабы обратить дойную корову к себе, старались ее же собственными рогами отогнать счастливца от подойника и возвратить bona vacca9 своему ведомству.
Существовали, к примеру, три дворцовых канцелярии, кроме того allgemeine Hofkammer fur Finanz- und Handelsangelegenheiten, а также oberste Justizstelle, затем Hofkriegsrath, сверх того Censur-und Polizeihofstelle, geheime Haus,-Hof-und Staatskanzlei и, наконец, Generalrechnungsdirectorium10.
Посему и сообразительности требовалось ровно столько, чтобы выведать, которое из колесиков этой сложнейшей машины надобно повернуть, чтобы открылся сундук, куда честному гражданину можно запустить руку. Чем можно поживиться и где, как, с чьей помощью, на каком основании, каким образом и когда? Кто чей друг и чей недруг, у кого какое слабое место и от кого зависит, чтобы дело приняло нужный оборот? Если вы в состоянии ответить на эти вопросы, значит, вам удалось постичь важнейшую из наук.
Для Тимара не оказалось неожиданностью, когда через несколько дней после дружеской пирушки у Бразовича, его вызвали в комаромскую крепость и некий господин, назвавшийся Oberstfinanzgeheimrath, то бишь тайным советником по финансам, объявил, что он, Тимар, пока задержан для строжайшего расследования и должен передать ключи, чтобы обеспечить доступ к свои бумагам и книгам счетов.
История эта наделала немало шума.
Тайна Тимара оказалась достоянием Дворцовой финансовой палаты, которая постоянно соперничала с Военным советом. И вот сейчас представился великолепный случай выявить чудовищные злоупотребления, втайне совершаемые в недрах военного ведомства, и лишить последнее привилегии на продовольственные поставки. Это наступление было поддержано и тремя дворцовыми канцеляриями, в защиту Военного совета выступила лишь Дворцовая полиция; в конце концов Государственная канцелярия возбудила дело против военного ведомства, и тотчас же была отряжена комиссия со строжайшим наказом: никому пощады не давать, Интендантскую комиссию целиком упразднить, коменданта, генерал фельдмаршала призвать к ответу, поставщика взять под арест, провести уголовное расследование и выяснить все окончательно. Ведь в доносе столь убедительно изложены все обстоятельства дела.
Если бы удалось доказать, что Тимар подсунул солдатам хоть краюшку скверного хлеба, его песенка была бы спета.
Однако доказать ничего ну далось.
Комиссия денно и нощно трудилась более недели. Вызывали свидетелей, заставляли их клясться, допытывались так и сяк, прибегали к помощи комитатской управы, но тщетно: против Тимара не свидетельствовал никто.
Следствие установило, что Тимар все подмокшее зерно распродал мельникам, земледельцам, владельцам фабрик, откормщикам скота; ни одна ложка порченой муки не попала в солдатский хлеб. Выспросили самих солдат, те тоже в один голос утверждали, что сроду не доводилось им есть такого вкусного хлеба, каким две недели кормил их Тимар. Не выступило против него ни одного обвинителя, ни единого свидетеля обвинения, так что не было никаких оснований подозревать его в подкупе военных властей. Ведь они отдали заказ тому, кто по самым дешевым ценам поставил наилучший товар. В конечном счете дело обернулось им на руку. Господа военные почувствовали себя кровно задетыми сим расследованием, они звенели саблями, грозя потребовать сатисфакции, и попавшая впросак комиссия с перепугу взяла свои обвинения обратно, оправдала подозреваемых и без оглядки сбежала из Комарома. А Тимара, принеся ему глубочайшие извинения, выпустили на свободу и вынесли вердикт: это же золотой человек!
Первым, кто бросился приветствовать освобожденного узника, был господин Качука, который прилюдно подчеркнуто долго тряс ему руку.
- Дружище, ты этого дела так не оставляй! Надо требовать полной сатисфакции. Представь себе, даже меня заподозрили в получении взятки. Поезжай в Вену и требуй удовлетворения. Доносчика следует примерно наказать. И теперь, - эти слова он произнес шепотом, - можешь быть уверен, что здесь больше никому не удастся вышибить тебя из седла. Так что куй железо, пока горячо!
Тимар заверил приятеля, что последует его совету.
А при встрече с господином Бразовичем и ему сказал то же самое.
Господин Бразович донельзя расстроился из-за несправедливости, учиненной его другу Мишке. Кто же этот гнусный злодей, посмевший его очернить?
- Кто бы он ни был, он за это жестоко поплатится! - пригрозил Тимар. - Клянусь, коли у него есть свой дом в Комароме, он его лишится, чтобы впредь было неповадно такие шутки шутить. Послезавтра еду в Вену требовать у Дворцовой канцелярии удовлетворения.
- Поезжай, поезжай! - поддержал его Бразович, а про себя подумал: "И я там буду!".
И отбыл в Вену днем раньше, чем Тимар, а там, использовав свои давние связи, подготовил ему (правда, ценою неимоверных затрат) достойный прием: стоило только Тимару войти в уготованный ему лабиринт, и он бы никогда из него не выбрался. Из Дворцовой канцелярии его отошлют в Дворцовую палату, оттуда переправят дело в Высшее юридическое управление, оно втянет в разбирательство Управление полиции, которое в свою очередь препроводит истца в Тайную государственную канцелярию. И человек, столь опрометчиво решившийся искать справедливости, постепенно озлобится, произнесет какие-нибудь необдуманные слова, а то, глядишь, и пропечатает о своих мытарствах в газете, - тут-то его и схватит с поличным Дворцовый цензурный комитет... Под конец бедняга сам взмолится, чтобы его отпустили с миром, и больше уже никогда в жизни близко не подступится ни к одной из дворцовых служб.
Пусть себе ищет правды дружище Михай, кол и он такой простак.
Однако Тимар теперь уже был отнюдь не простак.
Он давно перехитрил обоих своих советчиков.
С первого же шага хитрость, глубоко скрытая в его натуре, дала себя знать.
Тимар научился хитрить с тех пор, как позволил навязать себе первый шаг, и хорошо усвоил золотое правило: никогда не говорить о том, что собирался делать.
Примерно так же обстоит дело с женским целомудрием. До первого грехопадения вся девичья натура исполнена неведения, невинности, чистоты до самых глубин. Однако стоит перешагнуть этот рубеж, и все кристально-прозрачное нутро оказывается взбаламученным, и учителей более не требуется: женское естество уже само умеет все и даже способно изобрести кое-что новенькое.
Уже то, как он оставил с носом своих преследователей у Панчева, позволяло предполагать в Тимаре некоторые таланты. Правда, тогда он поступил так ради другого человека без всякой выгоды для самого себя. Он выполнил, что ему было поручено: обманул преследователей.
