Не спуская взгляда с Курта, она пересекла танцевальную площадку, обходя танцоров, бросающих на нее недовольные взгляды.
В холле «Адлона» Макс попросил консьержа сообщить о нем фрейлейн Аните Бербер. Оттенок понимания проскользнул во взгляде мужчины, потеющего в своем пиджаке. Макс очень хорошо знал, что его беспокоило. Он сам однажды присутствовал в обеденном зале отеля, когда туда вошла, сверкая мехами и позолотой туфель на каблуках-шпильках, знаменитая танцовщица кабаре. Чулок на ней, к всеобщему удивлению, не было. Она заказала бутылку «Вдовы Клико», после чего сбросила шубку, под которой, как оказалось, тоже почти ничего не было из одежды. Макс не знал, чему удивляться больше: провокационному поведению женщины, делающему ее секс-символом Веймарской республики, танцовщицей и знаменитой актрисой, не брезгующей кокаином, морфином, любительницей как мужчин, так и женщин, которая танцевала голой в кабаре и позировала в элегантных нарядах для «Die Dame», или каменной непроницаемости метрдотеля, который просто накинул шубку на плечи клиентки и проводил ее до дверей?
Эта женщина, которой не было и тридцати лет, не боялась ни Бога, ни черта. Теперь, когда Отто Дикс[26] решил нарисовать ее портрет, она пригласила и Макса, чтобы он сделал несколько снимков, на которых она собиралась представить свой новый танцевальный стиль. Макс видел, как она изображает на сцене рождение, болезнь и смерть, проходя в танце почти по грани порока. Однако если в эпоху галопирующей инфляции и, как следствие, сексуальной неразборчивости Бербер пользовалась бешеной популярностью, то теперь, когда жизнь стала более стабильной и размеренной, для молодой эпатажной танцовщицы больше не было места. Именно этот переход в жизни Бербер более всего интересовал Макса. Своими снимками он собирался сорвать накрашенную маску с ее кошачьего лица, показав миру растерянность несчастной женщины, пытающейся скрыть под своими накрашенными ресницами полные одиночества глаза.
— Фрейлейн Бербер еще не прибыла, — ответил консьерж. — Господин барон желает подождать?
Макс не хотел ждать долго, тем более что знал от режиссеров: иногда она является на съемку с опозданием на полдня. Он купил несколько ежедневных газет в журнальном киоске, пачку сигарет и устроился в одном из кресел. Бронзовые слоники в фонтане извергали струи воды. Увидев сестру с зятем, он пожалел, что не удалился в более укромное местечко. Решительно, очень трудно остаться незамеченным в «Адлоне». Встретившись взглядом с Куртом Айзеншахтом, он покорно поднялся.
Мариетта, казалось, была не в своей тарелке. Ярко-красная помада не могла скрыть следы усталости на лице. Макс спросил себя, не заболела ли она. Как всегда, сестра бросилась ему на шею. Этот порыв был ему знаком. Он вспомнил сестру еще ребенком, ее капризы, которые заканчивались потоками слез и утешениями гувернантки. Позже настала его очередь бороться с ее капризами, во время которых молодая женщина пила, курила опиум или нюхала, правда редко, кокаин. Единственное положительное качество, которое Макс находил в Айзеншахте, — его бесконечное терпение по отношению к жене. Мариетта, казалось, черпала в супруге покой, которого не знала ранее ни с родителями, ни с другими знакомыми мужчинами.
— Привет, Курт, — поздоровался он, пожимая сильную руку зятя.
— Здравствуйте, Макс. Мои поздравления по случаю последней выставки. Я читал отзывы критиков в моих изданиях.
— Надеюсь, отзывы были искренними.
Айзеншахт улыбнулся.
— Успокойтесь, Макс. Вы мой шурин, но это не значит, что я буду вам льстить. Мое правило — правда и только правда на страницах моих газет, неважно, что это: политика или культура. Именно поэтому их так любят читатели.
Макс промолчал. По его мнению, все, что касалось политики и несло на себе отпечаток Айзеншахта, оставляло желать лучшего. В этих изданиях проповедовалось возрождение древней аутентичной Германии, построение общества со строгой иерархией. Писалось, что Запад деградирует, забыв о своих истоках и национальном происхождении. После освобождения из тюрьмы Гитлера его портрет был опубликован на первой полосе. Айзеншахт использовал свои издательства, чтобы пропагандировать только одну точку зрения. Он был умным человеком, который верил в рекламу и современные средства передачи информации, такие как радио или фотография. Тем более, что война, революционные потрясения, непрекращающиеся политические кризисы политизировали большую часть населения, которое чувствовало недостаток информации.
— А ты в курсе, что Курт купил на выставке несколько твоих работ? — гордо спросила Мариетта.
— Нет, не в курсе, — ответил Макс, не зная, стоит ли радоваться по этому поводу.
— Скрытность иногда полезна, — пробормотал Айзеншахт с деланно простым видом.
— Для меня это очень лестно. Я знаю, что у вас и так очень знаменитая коллекция.
— Что делать, мой дорогой. Мне нравится ваш стиль. Геометрия форм, драматизм лиц. У вас есть определенная идея силы, идея порядка, которую я разделяю. Вы обладаете настоящим чувством реальности. Видно, что вы не случайно стали фотографом. Это призвание.
Макс, который, сам того не желая, был приятно тронут комплиментом, смущенно опустил глаза. Как раз в это время звякнул колокол на входе. Мариетта повернулась на звук.
— Смотрите, это Анита Бербер, — сказала она обрадованно, готовясь к новому зрелищу. — Она замечательная!
— Увидим, — холодно сказал Айзеншахт. — Не думаю, что ее вульгарные поступки достойны хоть какого-то интереса. Она и так довольно долго занимает слишком много места на сцене. Пора бы ей исчезнуть, да так, чтобы о ней забыли. До скорого, Макс.
Взмахнув рукой Максу, он взял под руку супругу, пославшую брату воздушный поцелуй.
В то время как Макс смотрел на актрису, молодой швейцар сообщил ей, что ее ожидают. Бербер обернулась в сторону Макса, и ее короткая шелковая накидка соскользнула с плеч. Польщенный Макс был очарован ее кокетливой улыбкой.
Положив пеньюар посреди ванной комнаты, Ксения проверила температуру воды. Указатель уровня жидкости показывал, что надо спешить, ванна наполнится через несколько минут. С удовлетворенным вздохом она погрузилась в душистую воду по самый подбородок. Пар заполнял комнату. Чего ей больше всего не хватало в Париже, так это именно ванны. Даже двери туалета, замок которых был сломан, надо было постоянно придерживать рукой.
Теперь, оказавшись в «Адлоне», она принимала ванну по два раза в день. Жак Ривьер заказал простые комнаты для десятка моделей, которых привез с собой в Берлин, но даже эта маленькая комната в «Адлоне» с желтыми шторами, мебелью из красного кубинского дерева, гравюрами с видами Берлина вызвала у Ксении давно забытые воспоминания.
Ей не понадобилось много времени, чтобы стать одной из самых видных моделей Дома моды Ривьера, из тех, кого называли летучими, так как они принимали участие в заграничных показах. Ее научили правильно ходить, поворачиваться, кружиться. Поскольку высокомерный вид был ей к лицу, то она часто использовала его для защиты от нескромных взглядов. Ксения вспомнила уроки хороших манер в детстве, учебники, рассказывающие, как правильно держать голову, делать реверансы во время визита в императорский дворец. Правда, судьба распорядилась совсем по-другому. В течение долгих лет она прогуливалась не с веером и белыми перчатками, застегнутыми до локтей, а с револьвером в кармане. Она носила военные френчи, бриджи, сапоги. Тем не менее тяга к красивым вещам вернулась легко. Слишком легко, как она сама иногда говорила. На первых порах девушка чувствовала себя униженной, когда от нее требовали показать ноги или выпрямить спину. Ривьер сделал несколько примерок специально для нее. Закалывая булавками ткань, он дотрагивался до плеча, груди или бедер. Ксения научилась стоять без движения часами, в то время как портные летали вокруг нее, словно стрижи. Ее и критиковали, и делали комплименты, зачастую бесцеремонные. Она поняла, что в глазах портных и модельеров ее тело является просто инструментом. Нельзя сказать, что ей это не нравилось, так как упрощало очень многое.
Она услышала, как двойные двери в комнату отворились, после чего раздался веселый женский голос:
— Только не говори мне, что ты опять в ванной. Так у тебя кожа размокнет.
— Оставь меня в покое, Таня. Разве я тебя упрекаю тем, что ты объедаешься пирожными? Если и дальше будешь продолжать в том же духе, то не сможешь надеть ни одного платья и попадешь в немилость.
— Бог мой, ты правда так думаешь? — забеспокоилась молодая соседка по комнате, разглядывая свое отражение в высоком зеркале.
— Я пошутила, Танюша, — крикнула Ксения. — Ты спрашивала Ривьера, к которому часу мы должны быть готовы?
