Мой мир полнился серостью.
Я должна была остановить это.
Я должна была победить серость.
Конечно, никто не понимал меня. Это происходило с ними, я видела, как серость проникает в их жизнь, но они этого не замечали. Или не хотели замечать. Они притворялись, будто все в порядке. Они стояли у принтера, болтали, смеялись. Они притворялись, что не чувствуют серости, навалившейся им на плечи. А я видела эту серость. Я смотрела на них. Я хотела, чтобы они заметили ее и что-то с ней сделали. Я смотрела на серость и хотела, чтобы она исчезла. Серость уже захватила мою жизнь, я не хотела, чтобы такое же произошло с ними.
Я им не говорила. Я должна была им помочь. Показать им, как нужно бороться с серостью. Я надевала на работу красный. Желтый. Зеленый. Я красила ресницы синим. Я красила губы алым. Я надевала красное платье. Я надевала желтые туфли. Я надевала зеленый шарф. Я показывала им, что они не должны поддаваться серости. Даже я, та, чей мир уже захватила серость, может бороться.
Я не подходила им. Вот что они сказали. Сказали, когда «освободили меня от обязанностей». Я была отличным менеджером в течение пяти лет, но сейчас меня явно интересовало что-то другое. Вот что они сказали. Они выплатили мне большую премию и пожелали удачи во всех моих начинаниях. Но это было неважно. Я и так уже проигрывала битву с серостью. Дома я могла сосредоточиться на своей битве. Я могла победить.
Если бы мне не пришлось заботиться о других, я вспомнила бы, почему серость начала наступление на мой мир. Тогда я могла бы справиться с ней. Я могла бы победить, если бы у меня только было время.
На кладбище было много серости. Оно тянулось на долгие мили. Я бродила там, глядя на надгробия. Читая надписи. Глядя на тех, кто уже проиграл битву. Читая, как их битва описывалась лишь парой строк. Жизнь, сжатая до пары строк на надгробии. Это казалось мне неправильным.
На надгробиях нужно писать, как жили эти люди, как они умерли, какое значение они имели для мира. Какой смысл во всем этом, если в конце ты получаешь лишь пару слов, выбитых на камне? Слов, лишенных смысла.
Я подолгу стояла у надгробий со словами «любящая мать». Я такой не стану, верно? Если серость победит, они не напишут такого обо мне. А что они напишут обо мне? Какие слова я хочу получить на надгробии? Хочу ли я вообще, чтобы обо мне что-то писали?
Я хочу, чтобы все вновь стало нормально. Я хочу, чтобы все вновь стало хорошо. Разве это так много? Я хочу нормального. Может, это и много. Может, все дело в том, что Лео появился на свет не вполне нормально. Может, все это происходит из-за того, что Лео никогда и не должен был стать моим сыном.
ДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЫНЬ!
ДЗЗЗЗЫНЬ! ДЗЗЗЗЫНЬ!
ДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЫНЬ!
Я открыла глаза, вскинувшись ото сна. Свет был включен. Я уснула над книжкой по психологии, которую конспектировала. Пуховое одеяло, прикрывавшее мои ноги, сползло на пол. Я посмотрела на часы. 2:07. Почему я проснулась? Я что-то услышала? Или мне что-то приснилось? Со мной такое случалось. Иногда я вскидывалась ото сна, не понимая, где я нахожусь и что происходит.
ДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЫНЬ!
Я выпрямилась, сбросила одеяло и, поправив халат, побежала в коридор к домофону.
— Это я, — сказал Мэл.
— Ох! — Я нажала на кнопку домофона, впуская его.
Мэл не приходил ко мне в два часа ночи — вернее, просто после полуночи — уже много лет. Он редко делал это после того, как познакомился со Стефани, и никогда с тех пор, как они съехались, а потом и поженились.
Дело было не в том, что я стала не нужна Мэлу, и не в том, что ему не хотелось бы прийти, если у него было настроение или возникали какие-то мысли, которыми он срочно хотел поделиться со мной. Просто я уже давно объяснила ему, что Стефани такого бы не одобрила. Кейт был не против ночных визитов Мэла, особенно если сам в это время был на дежурстве, — это означало бы, что я дома не одна. Но Стефани была не так уверена в моей дружбе с Мэлом, как Кейт.
Даже сейчас она иногда смотрела на меня искоса, и я понимала, что она подозревает меня в том, что я хочу отнять у нее Мэла. Волны ее недоверия расходились по комнате, и мне казалось, что я вижу их воочию.
Открыв дверь, я увидела Мэла и поняла, что он пришел сюда не просто так. Он едва стоял на ногах, волосы торчали во все стороны, галстук съехал набок, верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Синий в полоску пиджак и брюки покрылись пятнами. Темными заскорузлыми пятнами. Это была кровь.
Я отпрянула, чувствуя, как тошнота подступает к горлу, как в желудке все переворачивается.
— Со Стефани произошел несчастный случай, — хрипло прошептал Мэл. — Она в больнице.
— Я приготовлю тебе поесть, — сказала я, проводя его внутрь.
Я знала, что Мэл мне больше ничего не расскажет, потому что больше ему ничего не известно. Мы привыкли говорить на такие темы. Из-за случаев с тетей Мер мы знали, что необходимо сразу же сообщить важную информацию. Если бы Мэл знал, что со Стефани все будет в порядке, он сказал бы мне об этом. Если бы он знал, что она не выживет, он сказал бы мне об этом.
Но он знал только то, что со Стефани произошел несчастный случай и теперь она в больнице. Вот и все.
Я не стала спрашивать его о том, что случилось, о том, почему он весь в крови, был ли он там, когда это случилось. Все это было неважно. Мэлу нужно было успокоиться. И ему нужно было поесть.
Я поставила вариться рис, а Мэл прислонился к холодильнику в углу кухни. Все это время я дышала ртом, чтобы не чувствовать этот тошнотворный металлический запах крови. Я разморозила овощи, открыла банку с томатным соусом, поджарила лук, добавила к луку соус… И говорила, говорила, говорила. О своей работе, о ссоре с Кейтом (мы помирились уже через пару часов), о том, что я думаю расстаться с ним. О том, что кто-то ворует деньги из кассы в ресторане. Я говорила и говорила. Я вообще много говорю. Я много говорю, потому что давно уже поняла, что в моменты кризиса Мэлу нужно, чтобы кто-то развеивал тишину.
Мы так и не сели ужинать.
Тарелки с едой стояли на деревянном столике в кухне, а я сидела на диване. Мэл, свернувшись калачиком, улегся рядом со мной, положив голову мне на колени. Я перебирала его волосы и говорила, говорила, говорила. В какой-то момент мы оба уснули.
Я сразу заметила, какие у него глаза.
Глаза, исполненные боли. Агонии. Я сразу поняла, что что-то случилось с его матерью. Бедный Мэл! Я попыталась подняться, чтобы подойти к нему, утешить, сесть к нему на колени, обнять, прижаться к нему. Показать ему мою любовь.
Но я не смогла. Не смогла сдвинуться с места. Что-то меня удерживало.
Повернув голову, я увидела на своей руке ремень. Ремень, удерживающий меня на кровати. А на запястье были бинты. Я посмотрела на вторую руку. То же самое.
Я откинулась на кровати, уставившись в белый потолок. Вздохнула. Ах да. Точно. Я здесь.
Мэл все еще смотрел на меня. Я чувствовала, как его взгляд касается моего лба, моего носа, моих губ — так Мэл обычно касался меня кончиками пальцев, прежде чем поцеловать.
«Не понимаю, почему ты испугался», — подумала я. Я не могла произнести это вслух. Нас подслушивали. Подслушивали каждое наше слово, все записывали, все драматизировали. Даже самые банальные реплики, над которыми можно было бы посмеяться в другой ситуации, тут превращались во что-то вроде Святого Грааля.
Я знала, о чем думает Мэл. «Что?»
Не почему. Что. Он знал почему, теперь он думал… Что? Что спровоцировало меня? Что заставило меня поступить так? Мэл знал, почему я это сделала, но он не знал, что послужило причиной. Да, вот что хочет узнать мой любящий муж. Не почему. Что.
— Я нашел шоколад. И сигареты, — сказал он так, словно нашел у меня тяжелые наркотики или что-то в этом роде.
Женщинам нужно иногда полакомиться шоколадом. Это всем известно. Это ничего не значит. И раз я курила не в доме, не заставляла Мэла вдыхать дым, то что ему до этого? Это всего лишь сигареты, а не гашиш или что-то в этом роде. Что-то в этом роде…
— Я должен был заметить. Должен был заметить эти знаки. Но я так закрутился на работе, так старался получить повышение, что не заметил, насколько сильно тебе нужен серотонин и никотин. Прости меня.
«Ты всегда так драматизируешь?» — мысленно спросила его я. Он говорил так, словно все было важно.
— Почему ты не сказала мне, что ушла с работы?
«Я не говорила тебе, потому что знала, что ты отреагируешь именно так. Ты не поймешь, если я расскажу тебе о серости. Расскажи я, и ты подумал бы, что что-то не так. И отвез бы меня сюда».
— Ты полтора месяца притворялась, что ходишь на работу, Стеф. Я не понимаю почему. Если тебе там не нравилось, я поддержал бы твое решение об уходе.
«Нет. Ты начал бы следить за каждым моим шагом».
