— Ля-ля-ди-да-ля-ди-да-ди-да, — запела старуха с удовольствием и сжала свою рюмку.
— Давайте чокнемся! — крикнула она. — Все вместе чокнемся!
Мы все четверо чокнулись и выпили. Джордж налил вина в тумблер[24] и выпил до дна. Он был возбужден, и вся его энергия, обычно сдерживаемая, вдруг выплеснулась наружу.
— Выпьем, тетушка! — завопил он, поднимая бокал. — Выпьем за то, чего вам хочется, вы сами знаете, за что!
— Я знаю, что была такой же храброй и пылкой, как все, — крикнула она. — Посмотрим, как у тебя это получится. По-моему, все будет в порядке. Договорились? Давайте еще чокнемся.
— Договорились, — сказал он, прежде чем прикоснулся губами к своему бокалу.
— О чем договорились? — спросила Мег.
Старая леди громко засмеялась и подмигнула Джорджу, который встал и губами, мокрыми от вина, звучно поцеловал Мег, сказав:
— Речь шла об этом.
Мег утерлась большим фартуком и почувствовала себя страшно неловко.
— Ну так пойдем, бабуля? — попросила она.
— Как мне быть, Джордж?
— Не уходи, тетушка.
— Ух-ху-ху, — проворчала старая леди. — Ладно, не будем делать ошибок! Бери свечу, Мег, я готова.
Мег принесла большой подсвечник. Билл принес деньги в жестяной коробке и передал их в руки старой леди.
— Иди тоже спать, парень, — сказала она уродливому, сморщенному слуге. Он сел в углу и начал стаскивать с себя сапоги.
— Подойди и поцелуй меня на прощанье и скажи «спокойной ночи», Джордж, — сказала старуха, а когда он так поступил, она что-то прошептала ему на ухо, от чего он громко рассмеялся.
Она плеснула виски в свой стакан и предложила слуге выпить. Потом, с трудом подняв себя, оперлась на Мег и пошла наверх.
Когда-то она была крупной женщиной, это можно было заметить и сейчас, но на нее становилось жалко смотреть, когда рядом находились такое восхитительное создание, как Мег. Мы слышали их медленные шаги по ступенькам. Джордж сидел, покручивая ус и усмехаясь половиной рта. Его глаза блестели немного по-детски, как будто он пережил новые для него ощущения. Потом он плеснул себе еще виски.
— Послушай, хватит! — предупредил его я.
— Чего ради? — ответил он тоном испорченного ребенка и рассмеялся.
Билл, который некоторое время сидел, разглядывая дырку в носке, осушил свой стакан и, грустно сказав: «Спокойной ночи!», заскрипел наверх по лестнице.
Наконец спустилась Мег. Я встал и заявил, что нам пора уходить.
— Я закрою за вами двери, — сказала она, чувствуя себя как-то неловко.
Джордж встал. Он ухватился за край стола, чтобы сохранить равновесие. Посмотрев на Мег, он сказал:
— Пойди сюда, — и кивнул ей головой. — Подойди сюда, я желаю кое о чем спросить.
Она посмотрела на него с недоумением, но по-прежнему сохраняя улыбку. Он обнял ее одной рукой и, глядя ей в глаза и приблизив к ней свое лицо, сказал:
— Позволь поцеловать тебя.
Не сопротивляясь, она подставила ему свои губы, уставив на него свои карие глаза. Он поцеловал ее и прижал к своему телу.
— Я хочу жениться на тебе, — сказал он.
— Давай! — ответила она мягко, то ли с радостью, то ли с сомнением.
— Я намерен это сделать, — повторил он, прижимая ее все крепче к себе.
Я стоял в открытых дверях и смотрел в ночь. Мне казалось, что это длилось очень долго. Потом я услышал голос старухи сверху:
— Мег! Мег! Отправь его домой. Давай скорей!
Тишина. Тихое бормотанье. Потом голоса раздались рядом со мной.
— Спокойной ночи, мой мальчик, счастья и удачи тебе! — прокричал голос старухи. Джордж быстро поцеловал Мег на прощанье в дверях.
— Спокойной ночи, — тихо сказала она, глядя нам вслед.
Потом мы услышали грохот тяжелых засовов.
— Знаешь, — начал он и прочистил горло. Его голос был хриплым и приглушенным от возбуждения. Он попытался снова произнести: — Знаешь… она… такая замечательная.
Я не ответил, но он на это не обратил внимания.
— Проклятье! — взорвался он. — Почему я ее отпустил!
Мы шли молча… его возбуждение как-то стало ослабевать.
— А как выгибается ее тело… какое оно красивое. Когда ты смотришь на нее… То чувствуешь… Одним словом, ты понимаешь…
Допустим, я понимал, но не обязательно же было говорить об этом вслух.
— Понимаешь… я вижу сны… мне снятся женщины… понимаешь… это всегда Мег, она смотрит так нежно, так изгибается всем телом…
Он начал волочить ноги. Когда мы подошли к железнодорожному переезду, он споткнулся и чуть не рухнул, но удержался, потому что я вовремя подхватил его.
— Господи! Сирил, неужели я пьян? — спросил он.
— Не слишком, — ответил я.
— Нет, — пробормотал он. — Не может быть.
Однако ноги снова стали волочиться, его стало качать из стороны в сторону. Я крепко держал Джорджа за локоть. Он сердито что-то бормотал. Потом медленно произнес:
— Я чувствую себя так, что готов упасть и уснуть прямо здесь.
Мы все время спотыкались бредя вдоль железной дороги. Он становился все тяжелее. Когда мы подошли к ручью, то перешли его вброд. Уже во дворе я предупредил его, чтобы он держался прямо. Он постарался ступать более уверенно, и мы вошли на ферму. Тут он всем весом повалился, начал развязывать краги. И вдруг уснул, я побоялся, что он нырнет сейчас вперед головой, и снял с него краги, потом мокрые ботинки и шарф. Я растолкал его, хорошенько встряхнув, чтобы снять пальто. Я услышал скрип ступенек и сразу подумал, что это его мать. Но в дверях возникла Эмили в длинной белой ночной рубашке. Она посмотрела на нас темными глазами, полными ужаса, и прошептала:
— Что случилось?
Я тряхнул головой и посмотрел на ее брата. Голова снова упала ему на грудь.
— Он ранен? — спросила она, ее голос прозвучал громко.
Он поднял голову и посмотрел на нее тяжелым и сердитым взглядом.
— Джордж! — сказала она со страхом. Он злобно продолжал смотреть на нее. — Он пьян? — прошептала она, отшатнувшись, и обрушилась на меня. — Ты его напоил?
Я кивнул. Я тоже начинал сердиться.
— О, если мама проснется! Я должна немедленно уложить его в кровать! О, как ты мог!
Этот свистящий шепот рассердил и его, и меня. Я схватил Джорджа за ворот. Он захрипел что-то невразумительное. У Эмили даже перехватило дыхание. Он сердито посмотрел на нее, и я испугался, что он начнет сейчас буянить.
— Иди наверх! — шепнул я ей. Она покачала головой. Я видел, как он тяжело переводил дыхание, как на его шее набухали вены. Я был рассержен ее непослушанием.
— Ступай же, наконец, — велел я грозно, и она ушла, все еще колеблясь и оглядываясь назад.
Я убрал его шарф и пальто, позволив ему немного задремать, пока я снимал свои ботинки. Потом поставил его на ноги и, подталкивая сзади, стал медленно втаскивать его по лестнице наверх. Я зажег свечу в его комнате. Из других комнат не доносилось ни звука. Я раздел его и уложил в постель. Укрыл сверху ковриком из телячьей шкуры, поскольку ночи стояли холодные. Почти сразу же он тяжело задышал. Я перевернул его на бок и подложил ему подушку под голову. Он выглядел как усталый ребенок, этот мой спящий друг. Я немного постоял, потом огляделся по сторонам. Почти до самого потолка, который, кстати, был довольно низок, громоздился резной шкаф красного дерева. У кровати стоял стул. У окна — маленький желтый шкафчик с выдвижными ящиками. Вот и вся мебель, если не считать коврика из телячьей шкуры на полу. В одном из выдвинутых ящиков я заметил книгу. Это был Омар Хайям, сборник стихов дала ему Летти, когда проводила в школе для детей свои Дни Хайяма, маленькая книжка стоимостью в шиллинг, с цветными иллюстрациями.
Я задул свечу и посмотрел на него снова. Когда я спускался по лестнице, из своей комнаты высунулась Эмили и прошептала:
— Он лег?
Я кивнул и прошептал ей: «Спокойной ночи». Потом я с тяжелым сердцем отправился домой.
После этого вечера на ферме Летти и Лесли еще больше сблизились.
Они плыли по течению, по этой странной реке ухаживаний, то сближаясь, то расходясь в стороны. Он все время чувствовал себя неудовлетворенным после каждой попытки сблизиться с ней. Постепенно она уступала и подчинялась ему. Она сооружала вокруг себя и Лесли занавес, своеобразную ширму, отгораживавшую их от повседневной действительности. Они играли в эту игру, как дети. Она не обращала внимания ни на что, как араб, сидящий в своем шатре и не желающий обозревать взглядом окружающую его пустыню. Так и она жила в своем маленьком шатре повседневных удовольствий и забав.
Случайно, только изредка она выглядывала из своего шатра и пыталась постичь окружавший мир. Тогда она садилась за книги и ничто не могло оторвать ее от них. Или же сидела в своей комнате целыми часами, уставясь в окно. Он же сердился, как испорченный ребенок, которому отказывают в его просьбе.
