Эмма отложила в сторону недоеденный круассан и стряхнула крошки с колен. Боится? Да, у нее масса невысказанных страхов. К лицу хлынул жар, а тело напряглось. Ее сердце колотилось от сознания того, что Алан хочет ее сейчас так же сильно, как в тот вечер в бассейне. Это проявлялось в его напряженно застывшей позе и горящем взоре.
Встав с камня, Эмма немного прошлась и подставила лицо теплому ветру. Алан подошел сзади. Она чувствовала жар, исходящий от его тела. В этот момент она подумала: «Если он коснется меня, я пропала. Я признаюсь во всех своих грехах, раскрою всю ложь. Я растаю в его руках как теплый воск, как тогда, в бассейне».
Она прошла выше по склону, где ветер был резче и свежее.
— Посмотри на меня, — послышался сзади голос Алана.
Эмма медленно повернулась. Алан стоял среди высокой травы. Ветер трепал рукава белой рубашки и пряди черных волос.
— Я хочу любить тебя, — сказал он.
Она закрыла глаза, охваченная восторгом от этих слов и потрясенная ударом желания.
— Нет, — тихо ответила она.
Лицо его потемнело, сделалось почти жестоким.
— Я хочу знать почему.
— Мы договорились, что этот брак…
— К черту наши старые договоры! Бог мой, я начинаю уставать от этого бега по кругу, Эмма. Два глубоко отчаявшихся незнакомца… Но мы больше не чужие друг другу, Эмма. — Он поднялся по склону, разбрасывая ногами камешки.
Эмма попятилась.
— В свадебную ночь ты спросила меня, нравишься ли ты мне хоть немного. Другой мог бы солгать тебе. Мог бы наврать с три короба, наговорить всяких нежностей, лишь бы заполучить тебя в постель. Я не сделал этого. Теперь, если ты спросишь меня, я с радостью отвечу — да. Ты мне очень нравишься, Эмма. Я привязался к этой полоумной старой няньке, я очень привязался к твоему сыну. Когда-то ты сказала, что я стою того, чтобы меня спасти. Тогда я подумал, что ты ненормальная — меня уже не исправить. Но в последнее время… Боже, Эмма, я чувствую себя другим человеком. Мне нравится, как я живу. Нравится проводить время с твоим сыном и с тобой. Впервые за долгое время я чувствую надежду. — Он рассмеялся коротко, почти зло. — Я изливаю перед тобой душу, а ты стоишь как деревянная. Пожалуйста, не молчи. По крайней мере, подтверди, что у нас есть будущее.
Ей хотелось зажать уши руками. Лучше бы он сказал, что презирает ее. Тогда легче было бы жить с этой постыдной ложью.
Неожиданно Алан подошел к ней и крепко схватил за руку. Она попыталась отвернуться, но он повернул ее лицом к себе.
— Скажи мне правду, черт побери. Ты все еще любишь отца Хью?
— Почему наш разговор должен всегда возвращаться к нашему прошлому? — возмутилась она.
Алан лишь еще крепче стиснул ее руку.
— Потому что часть твоего прошлого делает тебя такой, какая ты сейчас. Потому что ты так крепко привязана к своему прошлому, что не можешь впустить меня, твоего мужа, к себе в сердце.
Она беспомощно посмотрела на него, не в силах что-либо ответить.
— Ты чувствуешь хоть что-нибудь, Эмма, или же он поработил тебя? Ты любила его так сильно, что пожертвовала своей жизнью, своей репутацией, своим сердцем… и поэтому больше уже просто неспособна любить?
Эмма по-прежнему хранила молчание, наблюдая, как в его полном мольбы взгляде отразилось отчаяние, которое затем сменилось бешенством.
Схватив за плечи обеими руками, он начал трясти ее, пока она не закричала:
— Перестань! Умоляю тебя, перестань!
— Умоляешь? Та Эмма Кортни, которую я впервые встретил, никогда бы ни о чем не стала умолять. Она бы расцарапала мне лицо. Бог мой, я бы предпочел быть женатым на развратнице, которая плясала с цыганами, чем на ледышке, в которую ты превратилась.
— Но ты не понимаешь, как все это безнадежно…
Наконец он отпустил ее, и Эмма отвернулась. Она стояла спиной к ветру, не оборачиваясь, обняв себя как можно крепче руками и моля, чтобы чувства, бурлящие внутри нее, не выплеснулись наружу. Где же найти решение? Ведь они не могут жить дальше в этом кошмаре.
Она оглянулась и увидела, что Алан спускается вниз, к лошадям. Она так хотела броситься следом за ним… Ей так хотелось признаться ему во всем…
Если бы только она не была уверена в том, что правда погубит ее.
Хью выскочил из-за двери, подпрыгнул и повис на плечах у Алана.
— Я поймал тебя, Черный рыцарь! — издал он воинственный клич.
Люк стремительно выбежал из кухни, окутанный ароматным облаком свежевыпеченного хлеба.
— Мадам! Месье! Вы как раз поспели к завтраку.
— Я не голоден, — буркнул Алан и опустил Хью на пол.
— Извините. Люк, может быть, позже, — сказала Эмма.
Она взяла Хью за руку, и они молча пошли по галерее к гостиной. Подойдя к двери, Эмма приостановилась и крепче сжала руку сына, внезапно охваченная дурным предчувствием.
Лаура сидела в своем кресле. Утреннее солнце изливалось сквозь сверкающие стекла, теплое, желтое, как свежее масло. Оно растекалось по лицу и закрытым глаза Лауры, по рукам, безвольно лежащим на коленях.
Эмма перевела взгляд на мужа.
Он стоял рядом матерью с книгой в руке и глядел вдаль, на вересковую пустошь.
— Бабушка спит? — шепотом спросил Хью.
Эмма закрыла глаза от внезапных жгучих слез.
— Пойди найди Дорис и Бена, — приказала она ласково, но твердо.
— Но…
— Быстро, Хью!
Мальчик побежал. Его торопливые шаги постепенно затихли.
Эмма молча подошла к Алану, который продолжал неотрывно смотреть в окно.
— Похоже, она умерла спокойно, — сказала она и очень неуверенно коснулась его руки.
Он напрягся.
— Мне ужасно жаль.
Он сделал глубокий, судорожный вдох, но на лице не отразилось эмоций.
— Мы только стали ближе… а она покинула меня.
— Она освободилась от боли.
— Она освободилась, — повторил он. — А как же моя боль? Никому никогда не было дела до меня и моей боли.
Его руки стиснули книгу так крепко, что побелели костяшки пальцев.
— Что, черт возьми, мне теперь делать? — прошептал Алан.
Решение увидеть графа Шеридана и просить его дать разрешение похоронить Лауру в фамильном склепе было опрометчивым. Эмма не подумала, какой нелепой покажется эта просьба человеку, который так плохо относился к матери Алана. И все же, как это часто случалось в последнее время, Ральф Шеридан уступил ей, хотя и крайне неохотно.
Эмма вернулась в Шеридан-холл с чувством облегчения, которое мгновенно обратилось в шок, едва она открыла двери дома.
— Он был как безумный, — заявила Молли, выметая осколки стекла, усеявшие пол в холле. — Видела я Шеридана всяким, но таким никогда. Пьян в стельку. Швырял вазы, ломал мебель, как бешеный. Ужас, да и только.
Эмма оглядела разгромленный холл с упавшим сердцем. Жан спокойно стоял среди этого разгрома и руководил уборкой. Какую же сильнейшую душевную боль должен испытывать ее муж, если дошло до такого. О чем она думала, оставляя его сейчас, когда он явно неспособен справиться с потерей?
— Где он сейчас? — спросила Эмма.
— Ушел на конюшню минут десять назад.
Эмма выбежала из дома и помчалась по кирпичной дорожке к конюшням. Бен стоял у двери, собираясь сесть на Ласточку.
— Постой! — крикнула Эмма, и старик оглянулся.
Тяжело дыша, она подбежала к нему:
— Куда уехал мой муж?
— Туда. — Бен махнул рукой в сторону пустоши. — Я еду за ним. Его нельзя оставлять одного в таком состоянии, девочка.
Эмма вырвала у него поводья.
Бен схватил ее за руку:
— Я не видел его таким с тех пор, как умер его отец. Даже и тогда он так не убивался. Тебе нельзя быть с ним одной, милая. Ты же знаешь, как этот чертов нрав может завладеть им.
— Он мой муж, — возразила Эмма. — Он не причинит мне зла. А теперь подсади меня. Бен Коулз, или мне искать подножку?
Бен неохотно подсадил Эмму в седло. Секунду спустя кобыла уже неслась вперед, вытянув шею, в направлении пустоши.
Инстинкт привел Эмму на Стоун-блафф. Лошадь Алана мирно паслась среди высокой травы. Эмма спешилась и, даже не привязав кобылу, пошла вверх по склону к вершине утеса. Она нашла Алана стоящим на краю. Он подставил лицо ветру и заходящему солнцу.
— Как ты узнала, где меня найти? — Голос его звучал невнятно.
Она спокойно подошла, встала рядом и протянула руку.
— Есть более безопасные места для скорби, — сказала она.
— Скорби? Из-за чего мне скорбеть? Из-за того, что Лаура мертва? Тысячи раз в жизни я желал ей смерти. Когда ее здоровье ухудшилось и я поместил ее в клинику, я представлял, как она умрет там, такая же одинокая и несчастная, каким сделала меня.
— Но ты любил ее, иначе не переживал бы так тяжело ее смерть.
Его темные брови сошлись на переносице.
— И ты простил ее, — добавила она.
