И, наконец, он знал, что Ида никогда не стремилась выйти замуж, предпочитая всегда оставаться любовницей: казалось, она была рождена для этой роли…
И вот тогда, когда его печаль начала понемногу рассеиваться, появилась жизнерадостная и безумно привлекательная Эдит. Эдит была прежде всего девушкой, мечтающей ощутить себя женщиной. Похоже, она не смогла бы или не захотела довольствоваться мелкой, двусмысленной ролью любовницы, какой довольствовалась ее мать. Первый же разговор с нею дал Жофруа понять, что аппетит Эдит неутолим: для нее мужчина — или все, или ничего. У нее был слишком цельный характер, чтобы довольствоваться ложным положением. Видимо, она имела право быть требовательной, поскольку в ней угадывалась решимость отдать мужчине, которому она будет принадлежать, всю себя. А может быть, став женой, она окажется любовницей, сравнимой разве что с Идой? Было бы удручающим, если бы она не унаследовала темперамент той, чьей неосознанной копией являлась.
Если он собирается совершить безумие и сделать ей предложение, то не будет ли лучше полностью скрыть прошлое? А вдруг Эдит узнает однажды обо всем от своей матери или из уст доброжелателей? Весь Париж был в курсе их романа. Именно Ида, затаившая, видимо, к нему ненависть, может рассказать ей обо всем. Ее месть, если она захочет мстить, окажется изощренной и беспощадной, она расправится с ним руками собственной дочери, от права на которую еще, очевидно, не отказалась. То, что она укрылась за границей, свидетельствовало, что есть вещи, которые Ида никогда не сможет ему простить. Она, конечно же, предпочтет скорее вызвать скандал, нежели наблюдать, как ее Жофруа строит свое счастье с ее дочерью.
Можно только гадать, какой оказалась бы реакция Эдит, узнай она об этой их связи, уже став его женой. Не лучше ли во всем сознаться при первой же возможности? Разве девушка не дала понять, что симпатизирует ему? К сожалению, между симпатией и любовью существует дистанция, пересечь которую у Эдит, узнавшей о его прошлом, может не хватить ни мужества, ни желания. Подобные опасения можно было бы отбросить, полюби она его с первого взгляда там, в бассейне. Ответить утвердительно на такое предположение Жофруа пока не мог.
Так и не сумев заснуть, он с чувством облегчения встретил занимавшийся рассвет. Наконец-то всего через несколько часов он сможет набрать номер, по которому не звонил вот уже целый год: Бальзак 18–32. С волнением подождет, пока в трубке не послышится нежный голос. Может быть, тогда он вновь обретет былую уверенность? Нежный голос… Чем больше он прокручивал в памяти звучание этого голоса, слышанного накануне, тем больше ему казалось, что он любит его уже долгие годы… В голосе Эдит были те же ласкающие нотки, что и у Иды.
…Эдит обрадовалась его звонку и без всяких колебаний приняла предложение отужинать вместе. В завершение раз говора она сказала:
— Заезжайте за мной на авеню Монтень… Вы же должны хорошо знать адрес.
И со смехом повесила трубку.
В восемь часов вечера лифт остановился на шестом этаже: Жофруа хорошо знал и эту лестничную площадку, и залитую солнцем квартиру с широкими оконными проемами, вбирающими ароматы садов на Елисейских полях. Поменяла ли Эдит ультрасовременную, но уютную обстановку, придуманную Идой, среди которой он провел многие счастливые часы?
Войдя в подъезд дома, Жофруа почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Когда он нерешительно нажимал на кнопку звонка, его указательный палец слегка дрожал.
Когда дверь открылась, Жофруа остолбенел: перед ним стояла Лиз — прежняя горничная Иды. Она тоже смотрела на него в тупом оцепенении, и он понял, что Эдит, естественно, не назвала ей имя молодого человека, который должен за ней зайти. Стоя друг напротив друга, Лиз и он не могли произнести ни слова. В этом молчании чувствовалась растерянность визитера и нескрываемая ненависть прислуги. Нарастающая неловкость была снята появлением в вестибюле улыбающейся Эдит.
— Вы что, не осмеливаетесь войти, Жофруа? Я и не предполагала, что вы такой стеснительный! Заходите скорее, выпьем что-нибудь — это вас взбодрит.
Она потащила его в гостиную, где он сразу же отметил, что все прежние вещи стоят на своих местах. У него слегка закружилась голова: неужели ему предстоит пережить все заново?
— Что с вами? — спросила она. — Вы так бледны!
— Ничего страшного, уверяю вас, — ответил он, залпом выпив предложенное ему виски.
— Вам уже лучше?
— Намного лучше, спасибо…
— Вы ведь приходили сюда раньше, когда здесь жила моя мать?
— Да, конечно.
— Когда я уезжала из Соединенных Штатов, она сама посоветовала мне устроиться в этой квартире, которую у нее хватило благоразумия сохранить за собой. Я ей за это очень признательна. Подумайте, где бы я, приехав в Париж, смогла быстро найти хорошее жилье? У Иды есть качество, которое нельзя у нее отнять, — вкус. Я не обнаружила ни одной несуразицы в интерьере этих комнат и чувствую себя здесь как дома.
Жофруа не нашел что ответить, сознавая, что имел возможность оценить это жилье задолго до ее приезда.
— Моя мать оказала мне и другую ценную услугу, поручив присматривать за квартирой своей верной Лиз: она просто настоящее сокровище!
— Вы хорошо уживаетесь с ней?
— Можно сказать, я ее просто не ощущаю. И это хорошо. Лиз действительно очень сдержанна и неболтлива.
— Но о своей бывшей хозяйке она с вами иногда беседовала?
— Она действительно попыталась это сделать на второй день после моего приезда… Однако я ей дала понять, что терпеть не могу сравнений, и она больше не настаивала. Впрочем, что бы я могла узнать нового о моей матери? Только то, что «мадам принимала гораздо больше гостей, чем мадемуазель», что «мадам редко просыпалась до обеда и никогда не возвращалась раньше двух-трех часов ночи» или что «мадам умела лучше составить меню»?
— Лиз вам ничего не говорила обо мне?
— С какой стати! Может быть, то, что я скажу, разочарует вас, но, видимо, вы были для нее всего лишь одним из завсегдатаев мадам. Конечно, если бы утром я ее предупредила, что господина, который за мной заедет, зовут Жофруа Дюкесн, это, может быть, и воскресило бы в ней какие-то воспоминания… У нас в США не принято держать прислугу в курсе своих дел: им прилично платят за добросовестное исполнение обязанностей, а остальное их не касается.
— Это хорошее правило. Однако мне кажется, что Лиз не очень жалует меня.
— Вас, Жофруа? Какая глупость!
— Она меня часто здесь видела, но, несмотря на это, мы никогда не испытывали симпатии друг к другу. Такое впечатление, что эта угрюмая женщина искренне ненавидела всех приятелей Иды.
— На ее месте я вела бы себя так же. Общеизвестно, что моя мать окружала себя довольно странными личностями.
— В таком случае почему вы меня принимаете?
— Но вы совсем не такой… Так куда же вы меня сейчас поведете? Просто обожаю маленькие бистро на левом берегу Сены…
— И там, кстати, открылось новое заведение, довольно уютное.
— Выпьете еще на посошок?
— Нет, спасибо.
— Тогда подождите одну минутку — я только возьму меховую накидку. Весенние вечера в Париже прекрасны, но довольно прохладны.
Оставшись один в комнате, Жофруа огляделся. Да, тут все было как прежде, кроме одной детали… На круглом китайском столике слева от дверного проема когда-то стояла прекрасная фотография Иды. Это была совсем юная Ида, какой он ее никогда не знал, и очень схожая с только что вошедшей в его жизнь Эдит… Фотография исчезла.
Во время ужина в бистро они болтали обо всем и ни о чем: о тех мелких ежедневных событиях, которые заполняли до сего дня их существование на разных континентах. Он узнал названия колледжей и университета в Пенсильвании, в которых она училась. Ей же стало известно, что после защиты диссертации по праву он открыл юридический кабинет, клиентура которого быстро выросла. Выяснилось, что Жофруа не придавал большого значения материальной стороне жизни, тогда как Эдит, по примеру всех американских девушек, находила очень важным, что мужчина способен прилично зарабатывать на жизнь.
Несмотря на взаимные откровения, оба чувствовали незначительность всех этих фактов; самым важным было то, что они смогли найти друг друга.
Наконец он решился:
— Эдит, есть одна вещь, которую я не могу больше от вас скрывать. Вчера вы спросили, был ли я влюблен в вашу мать. Так вот, я был больше чем влюблен… В течение трех лет ваша мать была моей любовницей, и мы жили вместе в той самой квартире на авеню Монтень… Рано или поздно, если мы будем продолжать встречаться, вы бы об этом узнали, хотя бы даже от Лиз, недолюбливающей меня. Я предпочитаю, чтобы вы узнали правду от меня. Это все.
Во время признания на лице девушки не промелькнуло и тени удивления. Спокойным голосом она произнесла:
