В конце концов Малинцин поняла, что мать обладала собственной мудростью, ведь все женщины знали: как червь ждет своего времени, затаившись в почве, чтобы вонзиться в пятку и потом добраться до сердца, так и все маленькие девочки платят цену молодости и учатся старению. Малинцин могла утешиться только мыслью о том, что худшее уже случилось с ней и теперь ей нечего бояться. Ничто не сможет ранить ее.
И все же это было плохим утешением. Более того, оно оказалось бесполезным, так как Малинцин не очерствела от унижений и неудач, наоборот, она стала уязвимой к обидам и каждая оплошность лишь увеличивала ее боль. Это она споткнулась, она порезала руку, она потерялась, возвращаясь с реки, она упала в воду по дороге, это ей нельзя было доверить тарелки, это ее тошнило без причины, она спала стоя, ей приходилось опорожнять кишечник по нескольку раз в день, это у нее начинал болеть живот, как только она ложилась на циновку, это она все время плакала.
Итак, прошло несколько лет, и, как ее ни натаскивали, Малинцин оказалась неспособна выполнять свои обязанности, она ни на что не годилась, и потому ее вновь отвели на рынок рабов. Существовал закон, сообразно с которым раба, выставленного на продажу в третий раз, могла купить для жертвоприношения гильдия торговцев или группа рабочих, не имевших пленных, чтобы ублажить богов. Когда она стояла на рынке, жалкая и несчастная, на нее почти не смотрели, но купившего ее богатого высокопоставленного майя с жестоким изгибом губ не волновала ее худоба. Он посмотрел на ее зубы, форму носа и глаз, а затем провел ладонями по ее детским бедрам.
— Говорят, она благородной крови, — сказал торговец.
— Это сразу видно, — ответил майя. — По подъему стопы и тому, как она держит голову.
— Она благородного происхождения, обучена языкам, знает науатль высшего сословия и майя-юкатек. Вскоре она достигнет зрелости и будет также знать, как ублажить мужчину.
В течение нескольких дней новый хозяин позволял ей подолгу спать, а по ночам другая рабыня, майя по имени Кай, приносила ей приправленный специями плов, мелко порубленное мясо, перемешанное с помидорами и завернутое в маисовые лепешки, кашу, разбавленную водой и подслащенную зернами ванили и медом. Эта рабыня — Кай, девушка-майя, — в отличие от Малинцин никогда не знала своих родителей. Она утверждала, что уверена в своем благородном происхождении: ее любящая мать умерла, а богатый отец зачах от горя вскоре после смерти супруги. Кай заявила, что это знание живет в ее костях и зубах, в ногтях и корнях ее волос. Она была рождена не для того, чтобы стать рабыней, но чтобы выйти замуж за мудрого и богатого мужчину, стать матерью воинов и мудрецов. «Но я и в самом деле принцесса», — хотела сказать Малинцин, но не сказала, потому что в другом доме все смеялись над ней.
Кай уже вошла в возраст цветения кровью и созрела для того, чтобы время от времени принимать сыновей хозяина на циновке, за что ей давали больше еды. Она делала это ночью, справившись со всей работой в кухне, и, вообще-то, это должно было оставаться секретом, но Малинцин, лежа в соседней хижине, все слышала — эти звуки были ей знакомы и она понимала, что они означают. Некоторые женщины не выходили замуж — они ублажали молодых мужчин, живущих в кальмекаках, казармах и проходивших воинское обучение. Малинцин слышала также о женщинах в столице, не обслуживавших юношей в кальмекаках или пленников. Нет, они ходили по улицам после захода солнца или плавали на каноэ по каналам и останавливались, завидев мужчину, чтобы спросить у него, не нужна ли ему ауианиме на ночь. Такие женщины раскрашивали лица, желтили зубы и не были скромными, как полагалось, они танцевали с мужчинами на празднествах. Но Кай вовсе не была наглой. Худенькая, как тростинка, она никогда не поднимала взгляда, ходила с опущенной головой, сутулилась и выставляла руки перед собой, будто защищаясь от ударов, которые могли на нее обрушиться.
В новом доме Малинцин поначалу боялась, что ее откармливают для жертвоприношения, а значит, ей следует оставаться худой и уродливой, как Кай, но она ничего не могла с собой поделать. Она много ела, крепла с каждым днем и к началу дождливого сезона впервые расцвела кровью, превратившись в миловидную девушку с широкими бедрами и большой грудью. Ее волосы вновь стали густыми и блестящими, Кай расчесывала волосы Малинцин каждый вечер, отчего они сияли. Ее губы были сочными и алыми, словно лесная орхидея, а кожа приобрела цвет шкуры оленя. Ее глаза, хотя и не косили, как у всех майя, были большими и красивой формы, черные, словно угли костра.
Во время первого цветения Кай предупредила ее:
— Маакс Каль, Лепечущая Обезьянка, никому не говори, что ты стала женщиной. Я покажу тебе, как перевязываться и мыться, чтобы никто ничего не унюхал.
И все же пошли сплетни. Каждый в этом доме был шпионом. Малинцин подозревала, что Кай рассказала обо всем другу детства Лапе Ягуара, мяснику, а мясник сказал повару, а тот — своей первой жене, а та — хозяину. Дом был полон слухов. Все четыре хозяйских сына вернулись с обучения, и сейчас слуги и рабы говорили лишь о том, что юноши вскоре отправятся на войну.
В тот вечер, когда завершилось ее цветение, Малинцин вывели из хижины, нарядили в новый куитль и красивую чистую уипилли с вышивкой у шеи. Ей позволили надеть ожерелье из белых ракушек, сверкавшее на ее темной коже, словно луноцвет, а ее густые волосы подняли расческой из колючек кактуса, так что они возвышались надо лбом, как капюшон ящерицы. Затем ее привели в комнату старшего сына хозяина и заставили возлечь с ним. Он знал, что делать, но заплакал от страха и стыда и забился в угол комнаты, закрыв ладонями лицо. Малинцин тоже расплакалась, испугавшись, что ее продадут вновь. И все же следующей ночью второй сын хозяина возлег с ней и лишил ее невинности. Ей не было больно, но, когда он лежал на ней, она отвернулась, слушая кузнечиков и пение ветра в деревьях, и думала о том, какую вкусную пищу ей дадут завтра утром. Она поступала примерно так же, когда супруг ее матери прикасался к ней и заставлял ласкать его: притворялась спящей и вспоминала истории, что рассказывал ей отец.
Теперь Малинцин купалась каждый день, а вечером надевала прекрасные одежды. Иногда к ней приходил один из братьев или даже сам хозяин, а иногда — высокопоставленные гости, проезжие ацтекские купцы и чиновники, люди того же статуса, что ее отец. Она выучила много диалектов майя, и ее знание языка науатль пригодилось для того, чтобы производить впечатление на благородных гостей из мешика. Она никогда не покрывала лицо и зубы пыльцой и не наносила на тело раскраску. Уши ей прокололи, но не заставляли царапать их во время праздников, как и делать надрезы на ногах, чтобы те кровоточили, не заставляли ублажать богов. Ее кожа должна была оставаться гладкой, и потому Малинцин натиралась утиным жиром, смешанным с алоэ. Девушку часто просили играть на дудках, сделанных из костей оленя, петь, читать стихи, изредка — исполнять танец змеи. Кай показала ей секретный прием, необходимый для выживания.
— Прямо перед тем, как все начнется, каждый раз бери кусочек высушенной живицы деревьев северного побережья, что растут в районе Ольмека, скатай этот кусочек в шар, расплющь его и расположи у входа в лоно. Хотя мужчина и не помещает ребенка в живот женщины, ибо лишь боги способны на это, его семя требуется для того, чтобы ребенок вырос. Для нас с тобой беременность хуже смерти, так как означает изгнание, лишение крыши над головой и смерть в джунглях в одиночестве.
Малинцин теперь стала выше, чем Кай, и даже выше, чем Лапа Ягуара, друг Кай. Лапа Ягуара родился столь уродливым, что убил мать при рождении, а когда отец увидел младенца — его деформированные руки и раскроенную до носа губу, — он продал ребенка и уехал в столицу. По крайней мере, так говорили. Лицо Лапы Ягуара было круглым, как солнце, а ладони даже больше лица. Он говорил, что может задушить ягуара одной рукой, если придется. Нос Кай был узким, словно клюв попугая, с маленькой горбинкой у основания, и ее лицо светилось умом, на нем всегда читались любопытство и заинтересованность. Хотя ничего не было известно о ее родителях, очевидно, кто-то заботился о ней, так как в детстве к ее голове прикладывали дощечки, чтобы выпрямить и удлинить лоб, а глаза сделали косыми, как то было принято у майя. По традиции родители вешали какой-нибудь маленький предмет прямо перед лицом ребенка, чтобы глаза начали косить.
Малинцин цвела кровью уже более пяти лет, если считать в соответствии с традиционным календарем — по двадцать дней в месяце, по восемнадцать месяцев в году, да еще пять дней на время тьмы, — а по христианским меркам ей исполнилось девятнадцать, когда ее хозяин, сыновья хозяина и все люди в городе вновь отправились на войну. За последние годы случилось несколько войн, стычек с соседними городами, «цветочных войн», затеянных, чтобы заполучить пленных для жертвоприношения. Впрочем, эта война была другой: без торжественного представления оружия со стороны врага, без официального провозглашения дней и ночей, отведенных для ритуальных церемоний. Мужчины взяли луки и стрелы, по обычаю сложенные в центре города, позабыв о головных уборах, боевой раскраске, стихах и танцах. В полумраке перед рассветом воины отправились в бой. Прошел день, два. Женщины оставались в овальных домах, крытых соломой; они молились о том, чтобы их мужчины сражались отважно, а если их возьмут в плен, чтобы они столь же отважно погибли. На третью ночь вернулся касик, вернулся с поражением: его головной убор перекосился, голени были расцарапаны и окровавлены, а лицо покрылось потом и грязью. За ним ковыляли остатки разбитого войска — раненые, искалеченные, изувеченные.
