Возвращается жених.
Остановившись в дверях, он сообщает невесте:
- Господин Бразович умер!....
Невеста, судорожно взметнув руки, падает без чувств. Не подхвати ее Тимея, она размозжила бы голову о мраморный мозаичный столик.
Лицо горделивой красавицы невесты сейчас белее, чем у Тимеи.
А Тимея, держа на коленях голову Атали, думает: "Вот ведь и подвенечное платье валяется в пыли!".
Жених по-прежнему стоит в дверях, долго глядя на лицо Тимеи, затем поворачивается и в наступившей суматохе незаметно покидает дом. .
Он даже не дал себе труда поднять свою невесту.
"И подвенечное платье валяется в пыли!".
Вместо брачного пира пришлось справлять поминки.
А вышитый невестин убор сменился траурным одеянием.
Черный цвет ставит на одну доску равно богатых и бедных. Атали и Тимея надели одинаковые платья: черные.
И если бы траур сводился только к необходимости ходить в черном платье!
Но с внезапной кончиной Атанаса словно целая стая зловещих птиц слетелась к его дому, подобно тому как перед пургой вся крыша надевает траур, облепленная черными воронами....
Первая тень от черных крыльев легла на него, когда жених вернул обручальное кольцо; он даже не явился на похороны, чтобы поддержать невесту, по пути на кладбище то и дело терявшую сознание. А ведь обычаи этого города требуют от близких - будь то господа или распоследние бедняки - смиренно, с непокрытой головой, пешком провожать гроб до самого кладбища.
Кое-кто строго осуждал господина Качуку за этот поступок; и даже то обстоятельство, что господин Бразович не выполнил условие и не дал наперед обещанные сто тысяч приданого, не оправдывало, по их мнению, жениха и вовсе не освобождало от каких бы то ни было обязательств. В подобных случаях люди непреклонны в своих суждениях и не принимают никаких оправданий.
А воронье продолжало слетаться на крышу обреченного дома. Кредиторы востребовали долги, и тогда рухнул весь карточный домик.
По слову первого же заимодавца, прибегнувшего к судебной тяжбу, дому Бразовича пришел конец. Лавина стронулась и неудержимо прокатилась до самого подножия склона. Выяснилось, что подозрения сбежавшего жениха имели основания: коммерческие дела господина Бразовича настолько были осложнены операциями, которые казались прибыльными, а в действительности принесли лишь убытки, ошибочными расчетами, скрытыми долгами и воображаемыми доходами, что после приведения их в порядок оказалось: всего имущества Бразовича не хватит для покрытия долгов. А ведь он сверх того растратил средства, вверенные его христианской совести и деловой чести: имущество сирот, пожертвования в фонд церковного прихода, больничную кассу, денежные залоги, внесенные его клиентами, общественную казну. Мутный, грязные поток захлестнул даже крышу дома, покрыв его позором.
Тимея тоже целиком лишилась своего имущества, ведь ее капитал не был вложен в недвижимость.
А затем нахлынули адвокаты, сенаторы, судебные исполнители, опечатали все шкафы, всю мебель и доме; они не интересовались у изнеженных дам, когда можно нанести визит, а врывались в любую пору дня, расхаживали по комнатам, как у себя дома, и во всеуслышание на чем свет стоит поносили усопшего, не стесняясь присутствия скорбящих женщин и не заботясь о том, что говорят слишком громко. Конфисковывали все, что ни попадется под руку, оценивая каждую вещь: картины в рамах или без рам и невестино платье без самой невесты.
Был назначен срок (и даже на воротах вывесили объявление), когда по решению властей будет пущено с молотка все имущество - все вплоть до искусно расшитого подвенечного платья. А когда будет продан и сам дом, нынешние его обитатели окажутся под открытым небом, и красавиц Атали негде будет голову преклонить.
Что же ей делать - осиротевшей дочери разоблаченного мошенника, лишенной всего, даже доброго имени? Ведь у нее в целом свете не осталось ни одного доброжелателя, да и сама она себе добра не желает.
Из всех сокровищ у нее сохранились лишь две ценные вещи, которые ей удалось утаить при конфискации: халцедоновая шкатулка и возвращенное женихом кольцо.
Халцедоновую шкатулку она спрятала в карман и ночью, оставшись одна, принялась разглядывать заключенные в ней сокровища - всевозможные яды. Однажды, во время путешествия по Италии, Атали, повинуясь странной прихоти, составила себе целую коллекцию ядов. Обладание этими сокровищами придало ей упрямства. Она вбила себе в голову, что при малейшем огорчении возьмет да и покончит с собой; эта причуда сделала ее тираном по отношению к родителям и жениху, чуть что не по ней, достаточно открыть халцедоновую шкатулку, а там только выбирай, какой из ядов быстрей подействует.
И вот настал час великого искушения! Жизнь простиралась перед нею безрадостной пустыней. Отец сделал свою дочь нищей, а жених бросил свою невесту.
Атали, встав с постели, раскрыла шкатулку, перебирая яды один другого соблазнительнее.
И тут вдруг поняла, что боится смерти! Сердцу пока еще не достает силы решиться на крайний шаг.
Атали задумчиво разглядывала в зеркале свое отражение. Как она хороша! Нет, у нее не хватит смелости загубить такую красоту.
Она захлопнула шкатулку и спрятала ее вновь: все равно она не в состоянии принять какой бы то ни было из этих ядов.
Она извлекла другое свое сокровище: обручальное кольцо, и в нем тоже яд, еще более губительный. Этот убивает душу, и этого яда она не боялась испить полную чашу. Ведь она любила человека, которому дала это кольцо, и не просто любила, но была предана всей душой.
Шкатулка с ядами - плохой советчик, а кольцо - и того хуже.
Атали начала одеваться. Некому было ей помочь, все слуги покинули дом. Госпожа Зофия и Тимея спали в комнате для прислуги; все парадные помещения были опечатаны. Атали не стала будить спящих и оделась сама.
Насколько ночь вступила в свои права, Атали не знала; великолепные напольные часы заводить перестали - к чему, ведь их все равно пустят с молотка, - и теперь одни показывали утро, другие - день.
Который бы ни был час, неважно. Атали отыскала ключ от входной двери и украдкой выбралась из дому. Все двери за собой она оставила незапертыми. Что ту можно украсть?
Она в одиночку двинулась по темным улицам. А между тем комаромские улицы в те времена тонули в благопристойном мраке: чуть мерцающий фонарь у статуи Святой троицы, другой у ворот ратуши и тритий у здания гауптвахты - вот и все городское освещение.
Атали торопливо шла к "Англии", а это место пользовалось дурной славой: темный парк, отделяющий город от крепости, где по ночам околачиваются женщины с размалеванными лицами и всклокоченными волосами, ища здесь пристанища после того, как их выгонят из прибазарных кабаков. Атали наверняка придется столкнуться с этими "ночными феями", когда она будет проходить мимо "Англии". Но барышня их не боится. Яд, которым напитало ее обручальное кольцо, лишил Атали страха перед этими беспутными созданиями. Человек страшится грязи лишь до тех пор, покуда сам хоть раз в нее не ступит.
На углу "Англии" несет вахту часовой. Надобно укрыться от его внимания, чтобы не окликнул: "Стой! Кто идет?".
К угловому дому со стороны рынка пристроена аркада; днем тут торгуют хлебом. Под сенью аркады Атали незаметно пробиралась вдоль дома, второпях споткнувшись обо что-то. Поперек галереи валялась пьяная баба в лохмотьях. Разбуженная толчком, она обрушила на Атали поток брани, но та лишь переступила через лежащую и пошла дальше.
Атали почувствовала облегчение, свернув за угол в парк; когда скрылся из виду фонарь перед зданием гауптвахты, деревья укрыли ее в своей глухой тени.
Средь кустов сирени светилось окно. Свет этот, как путеводная звезда, вел Атали к жилищу капитана.
А вот и калитка ворот, украшенный двуглавым орлом. Атали взялась за кольцо с львиной головой; рука ее дрожала, не осмеливаясь опустить кольцо. Наконец она все же постучала.
На стук вышел денщик и отворил калитку.
- Дома капитан? - спросила Атали.
Малый с ухмылкой махнул рукой, давая понять, что барин дома. Он не раз видел Атали и немало двадцаток перешло в его ладонь из ее прелестных ручек, когда он по поручению своего господина доставлял красавице барышне букеты цветов или ранние фрукты.
Капитан еще не ложился, он работал.
Комната была обставлена скромно: ни одного лишнего предмета и какого-либо намека на роскошь. По стенам развешаны карты, на столах разложены книги и инженерные инструменты; входящего поражает строгий военный порядок, а также запах табачного дыма, насквозь пропитавшего собою мебель, книги и пол: горечь его ощущается, даже если в данный момент в комнате не курят.
Атали никогда не бывала в квартире капитана. Тот дом, куда жених ложен был ввести ее в день свадьбы, конечно, был обставлен по-другому, но на него вместе со всей мебелью кредиторами в тот же день был наложен арест. В эту комнату Атали лишь изредка заглядывала через окно, когда после обеда под присмотром матери прогуливалась здесь под звук и духового оркестра.
