— Может, я так и говорю, но вам не следует.
— Совершенно верно — я не произношу ничего подобного, пока нет рядом вас. Пока не вспомню словцо «Гриффин» или еще того хуже — «Гриффин Кинкейд». Вся эта мерзость — ваша: крутится, как облако нечисти, у вас вокруг головы — вж-ж, вж-ж, вж-ж…
Грифф переступил порог.
— Даже не спросите, как они? — возмутилась Мерси и вышла из закутка у раковины на середину кухни. — Не поинтересуетесь, живы или нет!
Гриффин повернулся, стараясь усмирить ее взглядом.
— А мы по вас скучали, сукин вы сын, — ее глаза затуманились слезами. — Забыли, что здесь вас ждут? Что здесь ваш дом?
Грифф ступил на лестницу и начал подниматься на второй этаж.
Мерси вернулась к раковине. Вывалила креветки в чистое чайное полотенце, сложила его краями и на одном краю обнаружила рисунок: Гриффин в костюме Фердинанда из «Бури», и перед ним на коленях Зои.
На коленях перед любимым.
Ну еще бы…
К Мерси подошел Уилл:
— Где он?
— Наверху.
— Он уезжает?
Мерси сгорбилась:
— Когда наконец до тебя дойдет? Он уже ушел от нас.
Мальчик повернулся и направился к коридору. Редьярд побежал за ним.
Мерси посмотрела вслед Уиллу и махнула рукой:
— Мне очень жаль.
Но мальчика уже не было в кухне.
Грифф положил на кровать чемодан и складывал в него белье, носки и носовые платки. Рядом ждали очереди рубашки поло, брюки и пара пиджаков на плечиках.
На пороге появился Уилл:
— Ты куда?
— Ухожу.
— Но куда?
— Не беспокойся. Со мной все в порядке.
— Ты даже не хочешь повидаться с мамой?
— Не теперь. — Грифф продолжал сворачивать вещи и набивать чемодан.
— А мама хочет тебя видеть.
— Мы с ней поругались.
Уилл прошел на середину комнаты. Вся одежда отца была выстирана — рубашки, белье, все… Он никогда не стирал сам. И Уилл тоже. Наверное, мужчинам не положено заниматься стиркой.
— А мы с тобой поругались? — спросил мальчик.
— Конечно, нет.
— Тогда почему ты уходишь? Ты нас больше не любишь?
Гриффин закрыл чемодан и щелкнул замками. Мгновение он молча смотрел на чемодан, потом произнес:
— Так иногда случается, Уилл… в семье, между друзьями, даже между теми, кто любит друг друга. Случается, и все.
Грифф сел на кровать.
— Иди сюда, — позвал он сына.
Уилл подошел.
Редьярд ждал на пороге.
— Нам надо отдохнуть, — продолжал Грифф. — Вроде как тебе на каникулах. Надо тебе… мне… маме. Отдохнуть друг от друга и побыть одним.
— Почему?
— Черт возьми, перестань спрашивать «почему?». Я не могу тебе ответить. Я не знаю никаких «потому что». Нам надо побыть одним — вот и все.
— Но ты не один. Ты с кем-то еще.
Гриффин закрыл глаза.
Это была сцена прощания. За свою жизнь он их насмотрелся вдоволь и знал, что следовало говорить. Расставание отца и сына, расстроенный сын не может получить ответа от отца… все то же вечное дерьмо, проклятый ублюдок бросает семью.
Ради бога, скажи же что-нибудь… Даже если это не твои слова, а дрянной текст из дрянного кинофильма или пьесы…
Скажи что-нибудь…
Он опустился на колени и заглянул Уиллу в глаза. Улыбнулся.
— Наступит день, — сказал он, — и ты поймешь. Возможно, когда самому придется уйти от тех, кого любишь. Но сейчас не сомневайся — я вернусь. Я тебя люблю, Уилл. Потребуется время — не знаю сколько. И мама тоже не знает. Но я вернусь, обещаю.
Гриффин обнял сына, прижал к себе, но тот не ответил на его объятие.
Грифф встал.
Погладил сына по голове.
Уилл отпрянул:
— Не надо.
Гриффин взял чемодан и пиджаки на плечиках и направился к двери.
Редьярд посторонился.
На пороге Грифф обернулся:
— Я тебя люблю. Правда.
— Нет, неправда, — отозвался сын.
Гриффин спустился по лестнице, на ходу бросил «до свидания» Мерси и, не придержав двери, вышел к «лексусу».
На кухне Уилл и Мерси слышали, как открылся, а затем закрылся багажник и хлопнула дверца.
Только один Редьярд видел, как отъезжала машина.
Мальчик схватил со стола креветку и съел.
— Хорошо, что мамы здесь не было.
— Да, — ответила Мерси. — Она на заднем дворе — увидела машину и оставила свою на улице. Беги к ней. Вот — отнеси ей стакан вина и скажи, что обед будет готов через полчаса.
Мальчик взял стакан и уже собрался идти на веранду.
— Уилл, — позвала его Мерси.
Он обернулся.
— Не задавай ей вопросов. Дай возможность с этим справиться. Может быть, когда-нибудь потом. А пока… ни слова.
— Хорошо, мэм.
Мерси улыбнулась:
— Знаешь что? Ты ведь не называл меня «мэм» с трех лет.
— Вырвалось, — пожал он плечами.
— Я понимаю. Но все равно спасибо.
— Угу, мэм.
— Ну давай, будь молодцом.
Уилл ушел.
Редьярд заскулил было у двери, потом вздохнул и лег перед порогом.
Мерси оперлась о стол руками, нависла над креветками, пару раз моргнула и выпрямилась.
— Н-да… — проговорила она. — Как-нибудь обойдемся. Полагаю, больше ничего не поделаешь.
Когда Уилл принес Джейн стакан вина, она сказала:
— Спасибо.
Мальчик уже собрался уходить.
— Почему ты не отвечаешь «пожалуйста»? — спросила она.
— Мерси велела, чтобы я ничего не говорил.
— Понятно… Но все равно спасибо.
Уилл вернулся в дом и вновь занялся пазлом.
Джейн глотнула вина, закурила девятнадцатую на сегодня сигарету и откинулась на подушку.
Она слышала все, что Грифф сказал Мерси, и все, что Мерси ответила Гриффу, — и одобрила ее слова. Все до единого.
Потом она слышала, как хлопнула дверь, завелся мотор, «лексус» уехал.
Ушел.
Свершилось.
Кончено.
Ну и ладно…
Все это было слишком знакомо. Слишком напоминало ее собственное бегство из Плантейшна. Когда же это было? В тысяча девятьсот восемьдесят каком-то… Какая разница? Убежала, и все.
Собрала чемоданы в полночь — знала, что уедет в час тридцать на заказанном заранее такси. Последний поезд из Плантейшна в Новый Орлеан. Забронированный номер в гостинице. На следующее утро — самолет в Нью-Йорк и потом Нью-Йорк — Торонто. Все обеспечено местным транспортным агентом. Как можно дальше на север…
Последняя трапеза: Джейн — на своем твердо установленном месте сбоку, Мейбел — в дальнем конце, во главе стола. Джошуа подает креветки по-креольски с рисом, зеленый салат, земляничное печенье и взбитые сливки — всегда с коричневым, а не с белым сахаром. Вино. Кофе. Любимое Мейбел «Коинтро». Апельсиновое.
— Мама?
— Да, дорогая.
— Я собираюсь уехать.
— Уехать откуда?
— Из Плантейшна. Из Клауд-Хилл. От тебя.
— Ора Ли, радость моя. Невозможно просто так взять и уехать. Из дома, от семьи. Так не делают. Клауд-Хилл — это история, история семьи Терри. А ты наследница всего, что нам дорого. Последняя из своего поколения, кто унаследует славу прошлого. Ты не можешь уехать. Если тебя не будет, у Мейбел никого не останется. Никого. Ни единой души. Все мои предки умерли и похоронены. Твоя сестра Ретта, и Гарри, и Луций уехали. Ора Ли, у меня ничего не останется. Ничего — и это после всех усилий, которые я приложила, чтобы дать вам жизнь. О нет, ты не уедешь.
В этот момент Джейн отложила вилку. Ей почудилось, будто креветки смотрят на нее с тарелки и говорят: «Видишь, что с нами произошло? Мы погибли!»
— Мама, я художник, — проговорила она, умоляя небо ниспослать ей нужные слова. — Мне здесь нечего делать. Мне надо ехать туда, где я смогу работать.
— Думаешь, я не знаю, что ты взяла билет в Нью-Йорк, где окажешься одной из десяти тысяч людей с одинаковыми целями и устремлениями? Думаешь, я этого не знаю?
Джейн решила не упоминать Торонто.
— И что ты там собираешься делать? Голодать?
— У меня есть доход, который оставил мне папа. Со мной все будет хорошо.
Над ней склонился Джошуа:
— Вы закончили, мисс Ора Ли?
Джейн едва дотронулась до еды.
— Да, спасибо, Джош. У меня просто нет аппетита… передай Лорелей, все было превосходно.
— Хорошо, мэм. — Джошуа забрал ее тарелку и отправился к дальнему концу стола.
— Вы, миссис Терри?
Ее тарелка была безукоризненно чистой.
— Спасибо.
Джейн переждала, пока Джошуа не скрылся в кухне:
— Лорелей готовит отменные креветки.
— Это ее работа, — веско отозвалась Мейбел. — Единственная причина, почему я ее наняла. Не люблю креолов, но она знает свое дело. Это все, что имеет значение на кухне.
Она мяла в руках салфетку: складывала, разворачивала и опять складывала.
— Почему ты хочешь меня бросить? — голос прозвучал осуждающе. — Искусство, желание стать художником — это не ответ. Почему ты бежишь от себя самой?
