— Куда они идут? — поинтересовалась Саша.
Рука Габриэля под ее ладонью чуть дрогнула.
— Это беженцы.
— Разве война не закончилась?
— Да, подписано соглашение о перемирии, у страны теперь новый президент. Он — хуту. И большинство постов тоже принадлежит хуту…
Саша вопросительно посмотрела на Габриэля, не понимая, хорошие это новости или плохие.
— Значит, у тебя сейчас нет работы? — осторожно спросила она.
Габриэль засмеялся:
— Политика и женщины друг друга плохо переносят. Думаю, это конкуренция! — Он ласково коснулся губами ее плеча. — Нет, у меня есть работа. Как раз потому, что я уважаю женщин больше, чем политику. Я работаю на очень хорошую женщину, настоящего специалиста. Агата тоже хуту, но хорошо относится к тутси. Премьер-министр считает, что все должны быть руандийцами, не важно, хуту или тутси.
— Ты работаешь на премьер-министра? — Саша не на шутку была удивлена.
— О, у меня очень маленькая должность. — Габриэль сантиметра на три раздвинул большой и указательный пальцы. — Но моя мама очень гордится мной.
— Я тоже тобой горжусь, — весело сказала Саша и без перехода добавила: — Значит, нам будет где жить?
— Нет, моя принцесса, мы будем жить у мамы. Пока. Но я обещаю, что у тебя будет свой дом.
Саша замолчала. Глядя в теплые любимые глаза, было нестрашно слушать обещания, которые, как известно, расточаются мужчинами с непринужденностью прорвавшейся канализационной трубы.
Машина въехала в черту города, но Саша этого не заметила. Убогие глинобитные хижины с крытыми соломой крышами: Одноэтажные домики, неуловимо напоминающие российские пригородные дачные постройки. Неширокие улицы с двумя полосами движения и ни одного светофора. Вскоре появились признаки настоящего города: красивые автомобили, ухоженные, правда, сплошь одноэтажные дома, витрины магазинов (некоторые были разбиты) и снова множество военных.
Странное чувство раздвоения реальности: напряженный воздух, будто вибрирующий от нарастающего чувства опасности, и уютная атмосфера в хрупкой скорлупке автомобиля. Становилось понятным, почему Саше пришлось добираться до Кигали кружным путем. Она хорошо запомнила только первую промежуточную посадку в Каире. Первое столкновение с другим континентом. Но то была не Африка, а всего лишь древние распахнутые ворота в другой мир. Настоящая Африка была здесь. Сквозь напускной европейский лоск столицы просвечивало живое, израненное войной черное тело.
Оказывается, в Африке тоже бывают дожди!
Они шли по ночам, добросовестно барабаня по черепице, иногда навевая сны, а чаще — пробуждая воспоминания о далекой родине.
— Ты приехала в самый мокрый сезон, — смеялся Габриэль, укутывая Сашу. А она сбрасывала с себя ненужное одеяло и выходила на улицу. Ей хотелось ощутить прикосновение мокрых, вовсе не холодных освежающих капель. Габриэль выходил следом, они садились за стол на открытой веранде и смотрели на огни ночного Кигали. Дом Жозианны — матери Габриэля — находился на холме, и оттуда открывалась панорама на спящий город. Дрожащая ночь окутывала все таинственной пеленой, в ней плавали далекие смутные огоньки, напоминающие пламя свечи. Во влажной темноте раздавались странные звуки. Саша долго принимала их за птичьи крики, пока Габриэль не спросил, нравится ли ей… лягушачий концерт.
Однажды тишину разорвал сухой треск. Саша подняла удивленное лицо, удерживаясь от предположений, так как не желала снова попадать впросак. На лицо Габриэля легла тень, словно он вдруг отодвинулся в тень пальмы. Саша придвинулась. Страх холодной лапкой скользнул за пазуху, сразу стало зябко и неуютно.
— Моему брату Жану Пьеру предложили работу в горах. Там есть кофейная бельгийская плантация. Я хочу, чтобы ты поехала туда и взяла с собой Мишеля. Мама поедет с вами.
— Я не хочу никуда ехать. Я только что приехала!
— Саша! Ты понимаешь, что это были выстрелы?
— Какие выстрелы?
— Сейчас. Эти звуки…
— А! А я думала, что это снова какая-то африканская лягушка.
— Ты — моя маленькая девочка… Я не могу оставить вас здесь. Сестра, другие родственники говорили мне, что я должен оставить тебя в России. Сейчас в Руанде очень опасно…
Саша слушала Габриэля, сжав под столом руки. Было невыносимо думать, что какие-то посторонние люди могли повлиять на ее судьбу.
— Тогда ты должен поехать с нами!
— Извини. Я должен тебе сказать. Бельгийцы предложили работу мне, но я отказался. Работа с премьер-министром очень важна для меня. Она — настоящий лидер, только такие люди, как Агата, смогут привести страну к согласию. Она — хуту, но в ее аппарате работает много тутси. Я считаю, что все должны иметь равные права, и потому согласился работать на Агату, хотя многие мои соплеменники считают, что это предательство «дела тутси».
Безнадежно заныли руки. Саша обняла Габриэля, положила голову ему на плечо. Возможно, все это и было очень важно… для страны, но не для Саши.
— Если все так хорошо, почему ты хочешь, чтобы я уехала?
— Ненадолго. Пока все не успокоится.
— Я сделаю, как ты хочешь, — сказала Саша и отвернулась.
Утром Габриэль уехал на работу. Саша осталась одна. Последняя попытка навести должный порядок, когда она, засучив рукава, взялась за мытье полов, закончилась неудачей. Она жутко напугала слуг и переполошила свекровь. Вечером за общим ужином Жозианна сидела опустив глаза до тех пор, пока Габриэль не пояснил:
— Саша, мама просит не делать больше работу, которую должны делать слуги.
Жозианна подняла голову и радостно кивнула.
Саша потрясенно кивнула в ответ.
— A что я должна делать? — спросила она Габриэля перед сном. — Домом заниматься неприлично. Слуги готовят еду, ходят на рынок. Мишель спит с няней. Она же его одевает, кормит.
— Ты в любой момент можешь забрать ребенка к себе.
— Хорошо. Но я же не могу сложа руки сидеть целый день!
— Ты можешь учить язык, заниматься собой.
Саша улыбнулась. Сестра Габриэля Шарлиз начинала утро с макияжа, приведения в порядок ногтей, бровей, рук и ног (с Сашиной точки зрения — уже безупречных). Наблюдая за неспешными ленивыми действиями новой родственницы, невозможно было отделаться от мысли, что находишься в гареме в «неприемные часы». В отсутствие господина женщины должны заниматься ревизией принадлежащих ему прелестей. Холить и лелеять нежные тела, умащивая их благовониями и натирая маслами. Все, что они имели, напрямую зависело от умения нравиться, и потому красавицы относились к своим телам как к действенному оружию и были так же заинтересованы в его боеготовности, как и настоящие солдаты. И те и другие склонны заниматься «матчастью» соответственно уровню притязаний на победу в решающей схватке.
Шарлиз уже готовилась к свадьбе. Избранника привела в дом старшая сестра — Элизабет, а она вращалась в «нужных кругах». Но все матримониальные планы рухнули вместе со старым режимом. Дипломатическая миссия ООН оставила Руанду, как только начались беспорядки, и бельгиец Ровенель уехал. Он по-прежнему звонил «дорогой Шарлиз», но надежда увидеться таяла с каждым днем. Для того чтобы выехать, нужны были деньги и, как говорила Жозианна, приданое. Просить деньги на дорогу у будущего мужа не представлялось возможным. На мать не оказывали никакого влияния уверения, что белый жених берет красотку Шарлиз просто так.
— Ты не музунгу, ты должна соблюдать приличия. Только белые могут себе это позволить!
Весь этот переполох губительно повлиял на характер Шарлиз, она часто срывалась на домашних и только с Габриэлем была ровной и доброжелательной. Зато Саша вызывала в молодой женщине настоящее раздражение.
— Она приехала сюда без копейки денег, и мой брат принял ее! Почему я должна сидеть здесь, когда меня ждет мой жених! — кричала она матери.
— Потому что ты не музунгу, ты не белая голодранка! — отвечала мать.
И тут рассвирепел Габриэль:
— Женщины! Оставьте меня в покое! Никто не смеет обсуждать мою жену!
— Она тебе даже не жена! — сердито бросила Жозианна.
Габриэль замолчал и покрутил головой так, будто у него внезапно свело шею.
— Прости меня, Господи, — произнес он вполголоса, подошел к матери, обнял и ласково сказал: — Ты самая умная женщина на свете! Ты обязательно полюбишь Сашу так же, как я. Только осел мог забыть, что мы еще не женаты.
Другой рукой брат привлек к себе сопротивляющуюся сестру, обнял обеих:
— Я приглашаю вас на регистрацию брака месье и мадам Габриэль Комба. И еще, — добавил он, — мама, пусть наступит мир хотя бы в нашей семье, если нет мира в Руанде. Я куплю Шарлиз билет до Брюсселя, а ты отдашь ей бабушкино золото. А если музунгу этого покажется мало, значит, он недостоин моей сестренки.
