Розетт права. Я не уважаю никого и ничего, сама смерть не заставит Сатану отступить. Моя беда, выложенная на столе добровольных служащих, омывается его кровью. Я встаю и беру ее на руки. Это тяжелое дитя, новорожденный с зияющей раной. «Баю-баюшки баю, баю деточку мою», — говорю я тихо, но младенец плачет еще сильнее. У него его тело и моя голова. Я прижимаю его к сердцу и укрываюсь в туалете, чтобы укачать ребенка.
«Победа над честолюбием позволяет нам заглянуть в глубины своего Я и дает нам одновременно с этим понимание Другого. На определенной глубине тайна другого не отличается от моей собственной».
Рене Жирар «Романтическая выдумка и романтичная правда»Я помню о Люке Вейссе. Я вновь раскрыла эту тетрадь в память о нем два года спустя после смерти Бертрана, два года спустя после событий, описанных здесь. Мне не нужно себя заставлять: я думаю о нем каждый Божий день. Ощущение утраты пришло на смену физической боли, словно мы все созданы так, что в любом случае должны страдать в ожидании маловероятной земли обетованной. Это отчаяние делает нас жаждущими.
Бегство Вейсса гнетет меня, но, может быть, это испытание — последнее, которому он нас подвергает, конец пути. Люк не дает о себе знать, чтобы испытать силу моей любви. Встретить меня — для него испытание больше того, которому он подвергает меня. Со мной Люк будет страдать, покинув свою Церковь, без меня он будет несчастлив, оставшись в ней. «Поддержите меня сладостями, дочери Иерусалима, укрепите меня яблоками, так как я болен от любви». Болезнь моя изменилась, но я по-прежнему плачу: Вейсс — моя тюрьма. Я хорошо себя чувствую, но я иду по замкнутому кругу. Если бы я не узнала Люка Вейсса, я бы умерла. Я живу в постоянной боли жизни без него. Восемнадцатого октября, в день Святого Люка, я нашла фиалки перед своей дверью. Фиалки осенью! Я уверена, что это знак от Люка Вейсса.
Бог? Ты произвел сенсацию в моей жизни. Я все время плакала. Я была тощая, я шла не в том направлении. Были все эти сложности, все эти ухищрения зла, все, что изобретало мое тело, чтобы с каждым разом еще увеличить переживаемую муку. Если наши жизни вечны — ты здесь. Мое выздоровление — это факт. Доктор Жаффе демонстрирует в разных комитетах мою историю болезни. Мы с ним друзья. Благодаря Волшебным Пальцам, женщине-хирургу из Вильжюифа, мне восстановили грудь. Теперь обе груди одинаковые, симметричные, то есть великолепные, и не только издали. Антуан вернулся ко мне. Теобальд — моя семья. Он предпочитает любить меня, как любят Мархизские острова: это далеко, но мы туда когда-нибудь выберемся. Я — это грустная история с хорошим концом, в общем, твой happy end. Мое искупление — тайна между тобой и мной. Вейсс не знает о нашем договоре, если только не догадывается.
Этот странный человек, которого ты поставил на шахматную доску Арденн, этот рыцарь, появившийся в Лабиринте, чтобы проводить меня до выхода, этот любовник, который доказал мне, что dead епd[22] ничего не значит, был ли он твоей турой, твоим конем, твоим королем?
Если ты существуешь, Вейсс думает обо мне каждый день. Если нет? Тогда ничего. Это гипотеза, конечно. Люк исчез из моей жизни с той самой ночи. Ты уже давно нас простил, Господи, да и потом с его стороны, по крайней мере, вины нет. Я не смогла дать твоему пастырю моего отвара, но он выпил немало водки, розовой, польской и перченой. Лично я считаю, что он не был пьян, но хорошо, у твоего служителя есть оправдание, и, надеюсь, нет угрызений совести.
Я начала писать «Князя Мира», нападая на Мелкого Беса, а заканчиваю, обращаясь к тебе. Ну и дорога! Мы крохоборничаем, замышляем заговоры, мы делаем вид, что верим в свои поступки. Ты подсчитываешь очки.
Если тебя нет, история моя здесь кончается. Но я купила Люку часы «Этерна». Вдруг он появится тогда, когда я не жду? Какое пари! Кошки готовы переехать. Я выбросила коробки Франс-Иммо и прикрепила на свое окно газовую ткань, такую жатую-мятую из «Исси-Миак», которая мне так идет, — и я жду. Люк Вейсс вернется на Песах, Шавуот, Рош га-шану или к праздникам Иом Киппура? Может, он сегодня приедет. Вообще-то, пятница и воскресенье — мои счастливые дни. Ты знаешь блюз Билли Холидея «The Man I Love»? Рекомендую тебе. Почти так же прекрасно, как «Очи черные». Люк увидит белый парус: он поймет, что у меня все хорошо. Я услышу его голос по телефону, если только не узнаю его шаги, когда в следующий раз буду в церкви.
Католики, евреи, мусульмане, буддисты, агностики, атеисты, — какой тебе от этого прок, Господи? Ты любишь черные глаза; ни одни черные глаза не сравнятся с твоими по сиянию, но многих они вдохновляют. Поэтому я полюбила и до сих пор люблю Люка Вейсса: у него твой взгляд. Что же до Франка Мериньяка, он тоже любит «Очи черные», — видишь, как все сложно. Насчет Алисы я его понимаю. Нам необходимо верить. Большая разница между Люком и Алисой в том, что Люк существует. Его видели в Сомали, в Чечне.
Завтра — день Поминовения Усопших. Мне с каждым днем все больше не хватает Мод, Бертрана и Сиамки: печаль траура возрастает со временем. «В конце пути кто не заторопится к вечности?» — говорят твои книги. Я не тороплюсь. Но пока я страдаю без Люка! Хотелось бы уточнить, каковы сроки страданий.
Я живу в ощущении возрастающей ирреальности. Дни, недели, месяцы составляют лишь один день, осенний день. Песни, огни, толпа, лицо, взгляды, голос, но день все тот же. Сон этот не кончается, в этом — его единственный недостаток. Недостаток качества. Он вечен, он не хочет кончаться. Хотя я знаю, что надо бы проснуться, но убаюкивает ритм, мягкая привычка. Утешаешься тем, что говоришь себе: даже если он не существует, — это хороший день. С солнышком, с хорошим октябрьским солнышком или ноябрьским, по крайней мере, и толпы маленьких лисят за колоннами.
Сердце Мод до того вышло из моды, что скоро станет авангардным, — ты знаешь людей. Ты, наверное, питаешь слабость к знахарке: я не могу иначе объяснить то, что со мной произошло. Можно вылечиться от рака, но можно ли излечиться от себя самого? Ты меня здорово поймал. Подумать только, что я могла целую жизнь прожить без Люка! Ты мне скажешь, что я тогда бы умерла, и тем не менее.
Я решила прекратить писать этот дневник, пора. Скоро я узнаю финальное слово. Наступает час истины. Невозможно больше рассуждать, разглагольствовать, надеяться, спорить, пророчествовать, возражать; невозможно ни молиться, ни умолять — ничего больше невозможно.
Телефон звонит. Может быть, это Люк. Я готова! Я полна доверия, золотой Бог из Шайо. Мы будем слушать «Очи черные». Ты узнаешь первые такты и разделяешь мою грусть. Мое самолюбие подверглось жестокому испытанию, но мне наплевать на внешние приличия. Я задаю себе вопросы. Смысл жизни, смерть, добро, несчастье — в общем, все, что держит нас на плаву. Если ты тут, Господи, я должна сделать признание. Вейсс вылечил меня от всего, но нет никого, кто мог бы вылечить меня от Вейсса.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Живи в системе, умри в системе (англ.).
«Все о Еве» (англ.).
«Леди из Шанхая» (англ.).
«Ты знаешь, что такое безнравственность» (англ.).
Перевод с французского А. Ревича.
Быстро (нем.) — Героиня намекает на окрик, которым подгоняли заключенных в фашистских концлагерях.
Анку — персонификация смерти в бретонском фольклоре.
Псалом 97.7–9.
В последний момент (лат.).
Буквальный перевод строчки Рембо: «О замки! О семена времен! Недостатков кто не лишен?»
