— И все-таки — что ты о ней думаешь?
— Как и ты, я в ней сомневаюсь.
— Как и я?
— Ты колеблешься, дорогой, я это вижу. И вот еще что…
— Да? — в нетерпении поторопил сын. — Продолжай!
— Связав с ней свою жизнь, ты не сможешь продолжить наш род. Очень скоро она будет слишком стара, чтобы иметь детей.
— Мы с ней тоже обсуждали нашу дряхлость.
— Речь о ее дряхлости, дорогой, не твоей. Мужчина в тридцать восемь куда как моложе своей ровесницы.
За дверью воцарилось молчание, и я уже собиралась улизнуть к себе — залить слезами белоснежную крахмальную наволочку, когда мать вновь подала голос:
— А куда исчезла эта прелестная девочка, леди Аннабелла Пилкингтон-Понсоби?
— Что? Леди А.?
— Я держу фотографию, где вы с ней сняты вместе в поместье ее родителей, на столике у своей кровати. Вы буквально светились от счастья, дорогой, и она тебя безумно любила. Я каждый день молилась, чтобы ты взял ее замуж.
— Мам, мы всего лишь друзья.
— Как раз друзья и дарят нам счастье, дорогой. Не стоит заблуждаться, думая, что найдешь счастье с девушкой только потому, что она не такая, как мы, и у нее длинные ноги.
* * *
За месяц до моего знакомства с Родителями, вопреки нашим очевидным разногласиям, Девственник заговорил о семейном союзе и четырех наследниках (напрочь забыв о том факте, что в мои почти сорок и один ребенок стал бы чудом). Замечу, Девственник тогда не дал мне понять, что пока не готов воплощать слова в действия. Напротив, он даже спросил, где бы мне хотелось устроить свадьбу.
— Смотря с кем жениться, — ответила я.
— За кого выходить замуж, — исправил Девственник. Долг по отношению к языку был исполнен, и Девственник добавил: — Предположим, за меня.
Да ну?
После визита к Родителям, однако, он ни разу не упомянул ни о свадьбе, ни о детях, ни о переезде в отчий дом. Зато склонность к исправлению моей речи постепенно превращалась в манию. Но чем настойчивее он толкал меня к идеальному языку, тем упорнее я сопротивлялась, особенно если послушание придало бы мне сходство с героиней пьесы времен короля Эдуарда. Неотступное соблюдение Девственником традиций доводило меня до бешенства. Теперь эта несгибаемость казалась мне не очаровательной чудинкой, как прежде, а верностью мировоззрению его матери. Девственник был противоречив по натуре: всегда готов проявить инициативу, но не способен завершить начатое. Со временем мы стали довольствоваться в постели быстрым объятием и подобием поцелуя, лишь бы не смотреть в лицо страшной правде: быть на высоте положения Девственнику не под силу. И, засыпая рядом с ним, спиной к спине, я всякий раз вспоминала слова его матери: «Как и ты, я в ней сомневаюсь».
Случалось, что у меня с языка рвался вопрос, не влияет ли мнение матери на его эрекцию, но уже в следующую минуту брал страх, что подобный разговор станет пресловутой последней каплей для Девственника, а значит, и для наших отношений. И я прикусывала язык.
Проезжая однажды по Вестминстерскому мосту на обратном пути из театра, я собиралась выразить свое восхищение ночным Лондоном, но поняла, что мои восторги пропадут даром. Девственник присутствовал в салоне машины материально, но не духовно.
— Ты в порядке? — Мне пришлось повторить вопрос дважды.
— Со мной все хорошо, дорогая.
— Такое впечатление, что ты где-то далеко.
— Дорогая, со мной все хорошо.
Он был мрачен и, вперив невидящий взгляд перед собой, не обращал внимания на широкую темную ленту воды под нами, мерцающую бликами от фонарей.
— Это все спектакль. Не пьеса, а чистейший депрессант. Космическая черная дыра. — Уныние не повлияло на его безупречный выбор слов.
— Уверен, что это никак не связано с замечанием твоей мамы?
— Каким замечанием? — рассеянно отозвался он и продолжил, будто и не слышал вопроса: — Думаю, дело в не…
— Несварении? — встряла я, поскольку ресторанный ужин тем вечером переварить было не проще, чем пьесу.
— Нет, диспепсия меня в последнее время не беспокоила.
— Тогда в чем дело?
— В неуверенности, — бесцветно отозвался он.
Одно из двух: либо Мама вычислила колебания сына по отношению ко мне раньше, чем он сам, либо посеяла зерно сомнения. В любом случае я заполучила рохлю вместо мужчины. Остаток пути мы проделали в молчании, и едва входная дверь закрылась за нами, его руки тисками сжали мои плечи, а лицо вмялось в мою шею. Повисшее на мне мертвым грузом тело давило к земле.
— Ты расстроен? — спросила я, пытаясь приподнять его голову. Мне нужно было увидеть его глаза, но он отводил взгляд.
— Я что-то сам не свой. — Он наконец отклеился от меня и, упорно глядя в пол, примостился на краешке дивана.
Я вдруг поняла, что в моем присутствии Девственник иначе и не садился. Я связалась с человеком, решительности которого не хватало даже на то, чтобы устроиться поудобнее.
— Чаю хочешь?
— С удовольствием, дорогая. — Он поднял голову, не иначе как из благодарности за смену темы, но тут же уронил вновь.
— И давно это у тебя? Чувство неуверенности?
— Не знаю. О чувствах я не думаю.
— Никогда?
— Во всяком случае, намеренно. Чувства не настолько важны. По-моему, твоя вера в важность чувств ошибочна. Чувствами наслаждаются те, кому больше не о чем переживать. — Он обжег меня взглядом.
— Если этим ты хочешь сказать, что чувства — это отличительный признак развитой цивилизации, то их можно назвать достижением человечества.
Мы замолчали. Он снова уставился в пол. Ей-богу, создавалось впечатление, что кто-то умер.
— Ты несчастлив, верно? — сказала я, констатируя очевидное.
Ответа пришлось подождать.
— Я помню, когда был счастлив в последний раз. Я шел от дома к метро, — наконец сказал он тихо, задумчиво.
— Когда это было?
— Во вторник исполнилось ровно четыре недели.
— Предположим, сейчас ты очутился бы дома и тебя ждала бы прогулка к метро. Ты был бы счастлив?
— Не знаю.
Я протянула ему чашку с чаем (почти кипяток, без молока, лимон нарезать потолще).
— Спасибо, дорогая. — И вдруг: — Возможно, я был бы счастлив, если бы мы просто встречались.
— То есть?
— Ну… встречались. Скажем, раз в неделю.
— Раз в неделю?
— Ну… или два. Откуда мне знать, как часто положено приглашать девушку на свидание?
Он поставил меня в тупик. Похоже, все было сказано. Без единого слова мы отправились в постель.
* * *
Назавтра, открыв глаза, я прижала ладони к животу под простыми белыми трусиками. Без двадцати шесть утра я была разбужена толчком из самых глубин моего тела. Впервые в жизни. Глядя на лицо Девственника в неярком свете утра, я вспоминала вчерашний разговор. Достойный экземпляр давал задний ход. Его устраивали еженедельные свидания, не более того. А мои яичники взбунтовались, распаленные мучительной близостью идеального семени.
«Слышать ничего не желаю ни о каких свиданиях», — взывало ко мне мое чрево. Оно ведь безжалостно, ему плевать на приличия, брак, даже на Любовь. Ему и на Девственника, собственно, плевать — за исключением спермы.
Но как ни стремилось мое чрево к исполнению биологического долга и как ни услаждали слух речи Девственника о наследниках, мне требовался лишний довод. Накануне вечером, во время ужина перед театром, пока Девственник набирался негатива для грядущей депрессии, я наблюдала за прелестным ребенком: по уши в желтом фруктовом пюре, он азартно жевал бумажную скатерть. Материнский инстинкт — на поводу которого я не пошла — подсказывал мне схватить дитя, умыть, расцеловать и вручить маме.
«У тебя может быть такой же», — нашептывала первобытная частичка моего мозга, страдавшая по таким моментам, да чтобы длились они не пять минут в ресторане, а пока ребенок не научится есть, не размазывая пюре по лицу.
Девственник шевельнулся во сне. Мне хотелось поговорить, но было страшно представить, что мы можем сказать друг другу.
— Прошлой ночью ко мне не шел сон, — произнес он вдруг, не открывая глаз. — А ты спала как младенец, и от этого было еще хуже.
— Зато сейчас я не могу уснуть. — Невесть откуда взявшиеся слезы заструились по моим щекам.
— О-о! Не плачь, лапуля, — сказал он и обнял меня.
Несмотря на рыдания, сотрясавшие мое тело, на задворках сознания зудело недоумение насчет «лапули». Ничего подобного я от Девственника не слышала, это было слово не из его словаря.
— Знаешь, я подумала… Дальше так продолжаться не может. Ты прав. Давай будем просто встречаться. Раз в неделю.
— О-о, дорогая.
Он пододвинулся, согревая меня мягким теплом. Мы поцеловались, слившись губами, его руки заскользили по моему телу, и мы занялись любовью в первый раз за месяц: наилучшее начало конца. А потом, когда мы переводили дух, соприкасаясь щеками, плывя на волнах дремы, между нами словно возникла связь, какой прежде не было.
