Маневр удался, и мяч попал точно в корзину, даже не задев обруча, на котором висела сетка.
— Хороший бросок, — одобрительно бросил Ли, перехватив отскочивший от стены рикошетом мяч и стукнув им пару раз о землю.
Расс, тыльной стороной ладони поправив все время сползающие на кончик носа очки, подбоченился и окинул взглядом остальных.
— Странно, что копы не заставили ее признаться. То есть это ее дело, конечно, но я бы нисколько не удивился, если бы они заинтересовались, с чего это она так упорно не хочет говорить, кто отец ее ребенка. Просто-таки тайны мадридского двора, честное слово! Тем более мы с вами живем в такое время, когда насилие можно встретить не только на улице, но и в семье.
— Говори за себя, хорошо? — буркнул Ли, приготовившись сделать бросок из-под корзины.
Грэхем без труда перехватил мяч на лету, ускользнул от Ли в сторону, вернулся, высоко подпрыгнул и красивым броском уложил мяч в корзину. Потом попытался забросить его уже из-под корзины, промахнулся и перебросил мяч Рассу.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — досадливо отмахнулся Расс. Он поймал мяч, но не двинулся с места. — Судите сами: она, естественно, знает, кто отец ребенка, но хочет сохранить его имя в тайне. В это самое время некто забирается к ней в дом, чтобы уничтожить картину, ту самую, что ее покойный муж, которого она, безусловно, любила, даже не любила, а боготворила, на которого она молится до сих пор, преподнес ей в качестве подарка на медовый месяц. Вас это не наводит на размышления, а? Зря. Потому что, сдается мне, этот парень, отец ребенка, просто ума лишился от ревности. Отсюда и результат.
Ли ткнул пальцем в мяч, про который Расс совсем забыл:
— Слушай, ты так и собираешься стоять тут до утра? У нас игра или ток-шоу, черт побери?
Грэхем закусил губу, чтобы не рассмеяться. Уж очень смешно сейчас выглядел Расс. Сразу можно было заметить, что если он и любит спорт, так только по телевизору. В какой-то несусветной футболке и нейлоновых шортах, мокрых от пота и противно липших к телу, он выглядел грязным и взъерошенным. Если бы не это, то его, с его почти двухметровым ростом, можно было бы принять за звезду любой баскетбольной команды. Можно было не сомневаться, что он принял участие в этой забаве исключительно из чувства товарищества. Упрек Ли заставил его очнуться. И он со вздохом кинул мяч Грэхему.
Грэхем несколько раз ударил мячом о землю. Ему всегда нравился глухой стук мяча — это ритмичное бум, бум, бум, — еще с самого детства. Слушать его было все равно что вернуться на много лет назад, в прошлое, когда он часами играл на заднем дворе с братьями. В этом знакомом звуке было что-то нормальное, успокаивающее, отчего на душе у него становилось легко и спокойно.
Крученой подачей отправив мяч Ли, Грэхем вернулся к прерванному разговору:
— Так кто же, по-твоему, так хотел уничтожить эту самую картину? — Он метнулся в сторону, чтобы перехватить мяч. — Лично я ставлю на кого-то из сыновей Бена. Они травили ее, не давая бедняге ни минуты покоя, еще когда был жив отец, а уж когда его не стало, так оба вообще словно с цепи сорвались. Удивляюсь еще, как это им не пришло в голову опротестовать завещание! — С этими словами Грэхем снова бросил мяч в корзину, но не попал. Мяч ударился о кольцо и отлетел в сторону.
Ли попытался перехватить его на лету.
— Так они собирались. Просто я убедил их этого не делать. — Он тоже сделал бросок, и на этот раз мяч точно лег в корзину.
Грэхем легко перехватил мяч. За его спиной Расс спросил Ли:
— Долго пришлось их уговаривать?
— Да нет, не сказал бы. В общем, они неплохие ребята. Мы часто болтали с ними о том о сем — еще когда были живы и Джун и Бен.
— А чью сторону принял адвокат? — поинтересовался Грэхем. Подпрыгнув, он изящным броском забросил мяч в корзину и с торжеством вскинул руку вверх, когда мяч пролетел сквозь сетку.
Теперь мячом завладел Ли.
— Дидс? — переспросил он. Он собирался сделать пас Рассу, тот уже даже протянул вперед руки. Но промахнулся, и мяч пролетел мимо. Снова перехватив мяч, Ли умудрился-таки неловким броском закинуть его в корзину, но при этом так запыхался, что был явно рад, когда мяч перешел к Грэхему. — Дидс вообще-то был на их стороне. Но он известный перестраховщик. И терпеть не может оспаривать завещание в суде. Такое впечатление, что судебное заседание пугает его до смерти.
— Ну, и что ты сам думаешь по этому поводу? — стуча мячом об землю, поинтересовался Грэхем. — Считаешь, что картину мог порезать кто-то из сыновей Бена?
— Собственноручно, ты хочешь сказать? Ну, это вряд ли.
— То есть, по-твоему, они наняли кого-то сделать за них грязную работу?
— Возможно.
— А спросить их прямо ты не можешь?
Ли рассмеялся:
— А для чего? Картине-то ведь все равно уже каюк.
Грэхем кинул ему мяч, невольно поймав себя на том, что сделал это сильнее и резче, чем если бы почувствовал хоть капельку сочувствия в словах Ли. Ли поймал мяч на лету. Грэхем нисколько не удивился — у этого парня реакция, как у лисы, мелькнуло у него в голове.
— А что, если это все-таки не они? — предположил он. — Что, если это кто-то еще, кого мы не знаем? Кто, возможно, завтра заберется в твой дом и наткнется на твою жену, если она не успеет вовремя уйти? Что, если ей не так повезет, как Гретхен?
Ли, сунув мяч под мышку, остановился, взгляды их встретились. Он не проронил ни слова.
Но в душе Грэхема уже не осталось ни капли жалости.
— Господи, ну почему бы тебе не развестись с ней? Если она до такой степени осточертела тебе, отпусти ее! Дай ей свободу. Пусть живет собственной жизнью.
— Для чего? — Ли пожал плечами. — Меня все устраивает. У нас есть дом. У нас есть семья. А временами мы неплохо ладим друг с другом.
— А что будет, когда дети закончат школу и разлетятся из дома? — вмешался Расс. — Знаешь, я много думал об этом. Еще каких-то семь лет, и мы с Джорджией останемся вдвоем. Ну, нас-то это не пугает. А вас с Карен? Что тогда? Что будет, когда останетесь только Карен и ты?
— Ах… — промурлыкал Ли, взглядом измеряя расстояние до корзины. — Да ничего… просто потому, что «только Карен и я» не будет никогда.
Грэхем так разозлился, что с удовольствием зашвырнул бы мяч в кусты.
— Ладно, черт с тобой. Оставим Карен. А как насчет тебя? Неужели тебе нравится так жить?
— Да. Представь себе, нравится. Я обеспечиваю семью, обеспечиваю ее, а ей тоже есть чем заняться. А это позволяет мне жить так, как я хочу. Я, если можно так выразиться, заработал себе право на свободу.
— То есть свобода для тебя важнее всего?
— Для меня — да. Я бы просто не смог жить иначе. И Карен это знает. И мирится с этим.
— А дети?
— Дети меня любят.
Грэхем спросил себя, долго ли это будет продолжаться. Он вдруг вспомнил, что когда-то сказал Джорди. Конечно, их любовь к отцу, может быть, еще жива, однако в ней уже сейчас явственно чувствовался привкус горечи. Ни одному ребенку не нравится жить с этим чувством в душе. Кому приятно, когда дома постоянно предгрозовая атмосфера? Вспомнив собственное детство, Грэхем грустно улыбнулся. У него в свое время тоже были трения с матерью, но он не мог ее винить. Его родители глубоко и нежно любили друг друга. И дети всегда это чувствовали. Того же самого он хотел и для своих детей.
«А если их так никогда и не будет? — спросила его тогда Аманда. — Что тогда станет с нами? Если мы пройдем через все это еще раз, и опять напрасно, что тогда? Будешь ли ты любить меня по-прежнему?»
Но беда в том, что Аманда, увы, видела только одну сторону медали. Ведь он тоже боялся — боялся спросить, что она сделает, если этот долгожданный ребенок так и не появится на свет? В конце концов, ни один из специалистов, к которым они обращались, не был уверен на сто процентов, что проблема исключительно в ней. И хотя плодовитость членов его семьи никогда и никем не ставилась под сомнение, но в семье, как говорится, не без урода. Что, если бесплоден именно он, а не Аманда? Что, если, узнав об этом, она не захочет остаться с ним? Их брак и так уже дал трещину, и с каждым днем она становится все глубже.
Мысль эта не давала ему покоя.
Не будь тут Ли, он мог бы поделиться своими сомнениями с Рассом. Возможно, ему стало бы легче. Но вот Ли… это совсем другое дело. Грэхему и в голову бы никогда не пришло обсуждать с ним свою семейную жизнь.
Внезапно потеряв всякий интерес к игре, он резко бросил:
— Мне пора, — и растворился в темноте.
Как будто назло черным тучам, застилавшим рассудок Гретхен, утро вторника выдалось на диво теплым и солнечным. От земли поднимались пьянящие весенние запахи. Проснувшись на рассвете, Гретхен срезала несколько первых лилий и принесла их в дом, чтобы они наполнили его своим ароматом. Она срезала еще целую охапку тюльпанов — алых, нежно-розовых и желтых — и расставила их в вазах по всему дому. Только в гостиной она не поставила ничего. С прошлого вечера, когда мужчины наконец ушли, она вообще старалась лишний раз не заходить туда. У нее не хватило духу. Вместо этого Гретхен включила сигнализацию, поднялась в свою спальню и принялась за уборку. Первым делом она перестирала все свои вещи, а те, что нельзя было стирать, запихнула в мешок, чтобы потом отправить в чистку. И хотя ей до сих пор не верилось, что кто-то рылся в ее спальне, она решила, что так будет лучше. Гретхен не желала рисковать — в свое время она приложила немало сил, чтобы избавиться от грязи в своем прошлом, и теперь не могла позволить, чтобы в ее жизни снова появилось хоть малейшее пятнышко.
