— Хочешь прогуляться со мной? — спросила она у Эли.
— Куда ты?
— Я хочу пройтись по саду, — ответила она.
Эли покачал головой:
— Нет, спасибо. Я все еще надеюсь, что Дилан придет в себя и продаст эту землю. Мы сидим на золотой жиле, а он заботится только о старых яблонях, которым давно пора гнить в земле. Здесь можно было бы выстроить отличные дома для молодых семей…
— Ладно, дорогой, — Шерон поцеловала его в макушку, — подожди здесь, я скоро вернусь.
— Если увидишь моего брата, попытайся вбить в него немного здравого смысла, хорошо?
— Именно это я и попытаюсь сделать, — успокоила Шерон своего мужа, — если встречу его.
Дилан сидел за кухонным столом, старая лампа над его головой отбрасывала тусклый свет. В одной руке он держал нож, в другой яблоко. Сорт «Эмпайр» — первое в этом сезоне. Он отрезал кусочек и попробовал. Потом кончиком ножа выковырял пять семечек.
Они лежали на дубовом столе. Дилан подумал о Джоне Чэпмене, который прошел через всю страну, неся яблочные семечки в своей кожаной сумке. «Джонни яблочное зерно». Он спал на деревьях вместе с опоссумами. Вместо шляпы на голове у него была кастрюля. Люди думали, что он сумасшедший, но тем не менее любили его за то, что он оставил после себя.
Дилан катал семечки по столу, не переставая размышлять. Его сад стал «гимном» их семье, его отцу. Когда они были маленькими, дети смеялись над Диланом и Эли — их фамилия «Чэдвик» очень походила на Чэпмен. «Дилан яблочное зерно», «Эли яблочное зерно»… Дилана это волновало куда меньше, чем Эли, и все эти годы в Вашингтоне или Нью-Йорке он постоянно думал о том, как бы вернуться сюда, в сад, что оставил им отец.
Сквозь голубоватый сигаретный дымок мужчина взглянул на фотографию Изабелл, стоящую на холодильнике. Дочь казалась такой возбужденной, такой живой, как будто прямо сейчас могла спрыгнуть оттуда и обнять его. Она была здесь так недолго, и все-таки Дилан чувствовал ее присутствие рядом с собой каждую секунду.
Эти яблочные зернышки заключали в себе загадку всех яблонь прошлого и будущего: твердые, черные, неподвижные. Но сегодня ночью Дилан мог пойти и посадить их, и не успеешь опомниться, как они превратятся в деревья. И на них вырастут новые яблоки.
Это так загадочно и романтично, этот круговорот жизни. Яблони, люди. Яблочные семечки превращаются в яблони. У людей рождаются дети, род продолжается. Или у них нет детей, или дети умирают, и линия рода пресекается. Да и вообще, имеет ли происхождение какое-либо значение? Сейчас Дилан не был в этом уверен.
Он услышал снаружи шаги. Не двигаясь, мужчина прислушивался к тому, как кто-то поднимается на крыльцо. Дилан сузил глаза. Кто бы это мог быть? Он же специально выключил свет над крыльцом.
— Дилан? — раздался голос из-за двери.
Шерон. Она стояла снаружи, приложив руку к глазам, чтобы лучше видеть. Дилан колебался. Он хотел сказать ей, чтобы она уходила, но не мог.
— Заходи, — предложил он.
Женщина прошла на кухню. Летний загар ей очень шел. На ней было длинное черное платье, и он вспомнил о Джейн. Джейн всегда носила черное. Дилан поднял глаза и взглянул на Шерон.
— Что тебя привело? — поинтересовался он.
— Ты, — твердо ответила Шерон.
Дилан насторожился. Его сердце сжалось, но взгляд оставался спокойным и твердым. Ему этого не надо. Чтобы она ни думала, Дилан не хотел этого слышать. Поэтому он посмотрел на свою невестку — женщину, которую обожал, — своим самым сердитым взглядом:
— Не надо.
— Не говори мне «не надо», Дилан Чэдвик, — прервала его Шерон. — Это ты нас во все это впутал. Я хочу, чтобы ты сам и выпутывался.
— Впутал куда? — раздраженно спросил он.
— Это лето. Работа Хлоэ в палатке.
— У нее по-прежнему есть работа, — грустно заметил фермер. — Уже август, она теряет интерес, это нормально, ведь она еще ребенок.
— Она ненавидит пироги, которые ты продаешь, — сказала Шерон.
Взгляд Дилана ожесточился, он смотрел на нее, как на самого известного торговца наркотиками в штате.
— Нормальные пироги.
— Они ненастоящие, — улыбнулась Шерон, — и по вкусу напоминают картон.
Дилан затянулся и угрожающе уставился на дым. Она протянула руку.
— Что? — спросил он.
— Дай мне это, — попросила она.
Дилан откинулся на спинку стула. Он вспомнил, что, когда они были моложе, до свадьбы, они с Шерон курили вместе. Эли этого не одобрял. Поэтому она выходила с Диланом после ужина, и они прятались за сараем и учились пускать колечки, пока он рассказывал ей о детстве ее будущего мужа, а потом они возвращались. Он протянул ей сигарету.
Шерон глубоко затянулась, выпустила три идеальных круглых колечка дыма и улыбнулась.
— Я все еще могу!
— Да, ты еще… — начал говорить Дилан, как вдруг она выбросила сигарету в помойку. — Эй!
— Достаточно. — Тон Шерон стал серьезным.
— Чего?
— Саморазрушения, изоляции, бедности — для начала. Какой пример ты подаешь своей племяннице, куря перед ней?
— В данный момент моей племянницы поблизости нет, — заметил Дилан.
— Ну тогда подумай об Изабелл, — сказала Шерон.
— Иди к черту, — выпалил Дилан, прежде чем смог остановиться. Грудь сжималась от гнева и боли. Но, поскольку он любил свою невестку и не хотел причинять ей боль, он дотронулся до ее руки и прошептал: — Прости.
Ее глаза не меняли своего выражения. Он ее вовсе не расстроил.
— Я переживу, — мягко сказала она.
— Я нет.
— Я знаю, Дилан.
Он не мог ответить. Куда бы он ни посмотрел, он видел дорогие, памятные вещи. Фотография Изабелл, фотография Хлоэ, миски, в которых готовила его мать, трость отца, дешевые покупные пирожные… они напоминали ему о Джейн.
— Что-то случилось этим летом, — тихо произнесла Шерон.
Дилан смотрел на стол, на яблочные семечки.
— Мне это не нравилось, — сказала она. — Иногда бывает чертовски больно. Но сейчас я рада, что все это произошло.
— Рада?
Шерон кивнула.
— О, да, — подтвердила она.
— Как ты можешь так говорить? Хлоэ расстроена. Я не видел ее такой расстроенной со смерти Изабелл.
— Все так плохо? — спросила Шерон.
Дилан покачал головой, она сводила его с ума.
— Да, я бы так сказал. А ты нет?
— Нет, — твердо сказала Шерон. — Это доказывает, что у нее чувства. Что она живая. Мы уже проходили это, помнишь Семейный суд? И как она искала свидетельство об удочерении? Мы с Эли тогда этого не одобрили — решили, что она еще маленькая.
— Очевидно, так оно и есть. Посмотри, как она перенесла это, столкнувшись с…
— Со своей матерью. Давай, Дилан. Ты можешь это сказать. В тот день на дороге ты произнес эти слова без проблем — и я люблю тебя за это. Мне нравится, что ты нас так защищаешь. Так что, милый мой…
Она остановилась, и Дилан увидел в ее глазах слезы. Теперь он сам стал преступником, удостоившимся сурового взгляда полицейского. Его невестка успокоилась: слезы высохли, глаза сужены, губы сжаты.
— Дорогой, — уверенно начала она, — нам пора поменяться местами. Теперь мой черед защищать тебя от себя самого.
Она взяла пачку сигарет и кинула их в мусор.
— Я достану их, как только ты уйдешь, — предупредил он.
— Очень умно, — кивнула женщина.
— И куплю еще.
— Поздравляю, у тебя есть бумажник. Но вопрос вот в чем, Дилан: а сердце у тебя есть?
— Шерон, хватит.
— Отвечай. Ты должен.
— Должен?
— Ты заботился о нас все эти годы. Теперь сиди и принимай, как должное, пока я делаю то же самое. У тебя есть сердце?
Дилан не ответил. Ее пульс участился. Его взгляд скользнул по картонным пирогам, и сердце заныло.
— Я отвечу за тебя, — предложила Шерон, наклоняясь вперед, — есть. Это самое большое сердце в округе. Именно поэтому твоей работой было защищать множество разных людей, которых ты даже не знал. Оно сделало тебя прекрасным мужем…
Дилан сердито помотал головой, и Шерон схватила его за руку.
— Да, Дилан. Прекрасным мужем. Только потому, что она не могла этого принять, не значит, что ты не предлагал. И ты был отличным, потрясающим, самым лучшим в мире отцом. Был, был. Даже твоя жена не могла этого отрицать — достаточно было только взглянуть на тебя и Изабелл.
— Шерон.
Она продолжала, как будто не услышав:
— Ты лучший брат в мире. Лучший — и для Эли, и для меня. Мы любим тебя за то, как ты относишься к Хлоэ. У нее не могло бы быть лучшего дяди… несмотря ни на что…
Дилан хотел сказать спасибо, но не мог произнести ни слова.
— Так что я знаю все о твоем сердце, — сказала Шерон, — тебе не надо ничего говорить. Но ты должен выслушать. Должен, Дилан. Мне надо, чтоб ты услышал… Мне надо как-то отблагодарить тебя за все, что ты подарил нам. За все годы, когда ты был отличным братом и дядей. Мне нужно сказать тебе вот что: поезжай в Нью-Йорк.
