Женни чуть не вскрикнула от боли и взглянула на него с упреком; по ее щеке скатилась слеза. Но при тусклом освещении Мельхиору почудилось, будто он прочел в ее влажных глазах прощение и такую страстную нежность, что он чуть не упал к ее ногам.
Тогда, сделав над собой усилие, он сказал, что пойдет распорядиться насчет света, бросился по трапу к люку, выбежал на палубу, перемахнул через коечные сетки и в изнеможении упал на руслени.
Эти скамейки, прикрепленные с наружной стороны к корпусу корабля, представляют собой очень удобные сиденья, чтобы мечтать или дремать на подветренной стороне тихой летней ночью, когда свежий и чистый воздух расширяет легкие, а пена мягко целует вам ноги.
День выдался пасмурный; небо еще было усеяно длинными узкими, клочковатыми облаками, когда луна начала подниматься из океана. Ее диск был огненно-красен, как раскаленное железо; один край был еще погружен в черноватые волны, а другой врезался в синюю полосу, окаймлявшую горизонт.
Можно было подумать, что угасающее светило в последний раз восходит над миром, готовым погрузиться и хаос. Для души, исполненной любви, а следовательно, и суеверия, в этой тусклой и кровавой луне было нечто зловещее.
Мельхиор стал думать о боге. Он больше не спрашивал себя, существует ли бог; он слишком нуждался в нем, чтобы сомневаться; он заклинал бога охранять его и спасти Женни.
Легкий шум заставил его поднять голову; обернувшись, он увидел над собой какую-то прозрачную тень, как будто порхавшую на поручнях корабля. Это Женни неосторожно и шаловливо преследовала своего беглеца. Ее белое платье хлопало и раздувалось на ветру, а широкие складки панталон обрисовывали тонкие и округлые ноги.
— Уходите отсюда, Женни, — повелительно крикнул Мельхиор. — Вы упадете в море, вы с ума сошли!
— Если вы считаете меня такой неуклюжей, — возразила она, — подайте мне руку.
— Не подам, — раздраженно отвечал он, — женщины сюда не ходят; это запрещено.
— Вы лжете, Мельхиор!
— Порыв ветра может сбросить вас в море.
— А если я упаду, разве вы меня не спасете?
И, послушно поддаваясь мягким колебаниям волн, качавших корабль, Женни, то ли из кокетства, то ли желая позабавиться испугом Мельхиора, не двигалась с места, как молодая чайка, примостившаяся на тросах.
— Возможно, что мне не удастся вас спасти, Женни; но тогда я погибну с вами!
— Раз вы дрожите за себя, я избавлю вас от беспокойства.
С этими словами она прыгнула вниз, как белая левретка, и оказалась рядом с Мельхиором; он протянул руки, и от толчка девушка упала в его объятия.
Мельхиор чувствовал, как трепещет на его груди прекрасное тело, он вдыхал запах индийского муслина, пропитанного чистым девичьим ароматом, а лицо его ласкали развевавшиеся от ветра белокурые волосы Женни. Силы стали покидать его.
Облако застлало ему глаза, и кровь застучала в висках. Он прижал Женни к сердцу; но радость эта была мимолетна, как молния. Она сменилась мертвящим холодом. Он печально опустил девушку наземь и стоял угрюмый и немой, чувствуя, что у него нет больше сил страдать.
Но Женни, несмотря на свою неискушенность, в эту минуту, казалось, поняла всю опрометчивость своего поступка. Она смутилась, почувствовала неловкость и пожалела, что спустилась на руслени; но она пришла туда загладить свою жестокость, и сознание, что она делает доброе дело, придало ей мужества.
— Мельхиор, — начала она, — давеча вы не были уверены, что сумеете меня спасти, если я упаду в море. Мне кажется, это в вашем характере. Вы не доверяете судьбе; у вас есть мужество в несчастье, но нет веры в будущее.
— Каждому свое, — гордо возразил Мельхиор. — Вы довольны своей участью, еще бы! И я на свою не жалуюсь; мужчине это не пристало.
— Кто вас так изменил за последнее время? — спросила она мягко и вкрадчиво; ибо ей хотелось заставить его хоть немного добиваться ее благосклонности. — Вы прежде говорили, что несчастье властно только над слабыми сердцами. Что вы сделали со своим сердцем, Мельхиор?
— А откуда вы взяли, что оно у меня есть, Женни? Кто вам его показывал, кто им хвалился? Уж только не я. А если вы станете его искать и не найдете, кого в этом винить?
— Вы озлоблены, дорогой мой Мельхиор; у вас какое-то горе? Почему бы вам не поделиться со мной? Может быть, я сумела бы его смягчить?
— Хотите помочь мне, Женни?
Женни сжала руку Мельхиора и обещала сделать все, что в ее силах.
— Тогда оставьте меня, — сказал он, отстраняя ее, — больше я у вас ничего не прошу; по правде сказать, вы очень жестоки со мной, сами того не зная.
«Сами того не зная», — мысленно повторила Женни. Она почувствовала в этих словах заслуженный упрек.
— Я больше не буду жестокой, — горячо воскликнула он. — Послушайте, Мельхиор, вы считаете меня кокеткой? О, как вы ошибаетесь! Это вы были жестоким, и очень долго! Но все это позабыто. Мои горести кончились, пусть исчезнут и ваши!
И она улыбнулась ему сквозь слезы.
Но, видя, что Мельхиор стоит молча и неподвижно, она еще раз постаралась побороть в себе стыдливую женскую гордость, которую он не умел щадить.
— Да, дорогой брат, — сказала она, положив свои маленькие ручки на широкие ладони Мельхиора, — доверьтесь мне… Боже мой, ну как мне вам это сказать? Как заставить вас поверить? Вы не хотите понять. Виною в том ваша скромность, и я еще больше уважаю вас за это. Ну что ж! Я нарушу девичью сдержанность, открою вам свое сердце. К чему мне дольше таиться от вас? Разве вы не достойны им обладать?
Мельхиор не отвечал. Он крепко сжимал руки Женни. Он дрожал и смотрел на нее блуждающим взглядом. И полутьме глаза его сверкали, как у пантеры, и в них была магнетическая сила. Но вдруг он так резко оттолкнул Женни, что чуть не уронил ее. Испугавшись, он подхватил ее и снова прижал к груди. Скамья была слишком коротка для двоих; он притянул Женни к себе на колени и стал терзать ее нежную шею стремительными и неистовыми поцелуями.
Женни испугалась; она хотела бежать, потом расплакалась и, рыдая, бросилась ему на шею.
— Говори, Женни, говори, — просил Мельхиор глухим голосом. — Когда я тебя слушаю, мне становится легче. Скажи, что ты меня любишь, скажи, чтобы хоть один день в моей жизни прошел не зря.
— Да, я любила тебя, — прошептала девушка, — и все еще тебя люблю, нехороший. Ну, зачем ты в этом сомневаешься? Я любила тебя, еще когда ты презирал эту любовь, скрытую в моем сердце. Я еще сильнее люблю тебя теперь, когда мне открылась твоя мужественная душа; и еще люблю тебя за то, что ты так мало ценишь себя, за то, что ты честно сопротивлялся, чтобы не нарушить слово, данное моему отцу, за твое презрение к богатству, за твою любовь к матери и еще за многие, многие качества, о которых ты не знаешь; за все это я люблю тебя, Мельхиор!
— Ах, перестаньте, перестаньте, Женни, — взмолился он, закрыв лицо руками, — не хвалите меня; я сгораю от стыда. Ведь вы ничего не знаете, Женни, я не был достоин вас; вы не можете, вы не должны меня любить. Вовсе не эти добродетели заставляли меня молчать. Я… я не любил вас; я был скотиной, ничтожеством; я не хотел вас понять; я думал, что мое мужское сердце выше этих слабостей. Я пренебрегал вами, Женни; помните это и не прощайте меня… Нет, Женни, меня не надо прощать.
Несчастный обходил истинную, роковую причину своего упорства, а Женни все еще тешила себя надеждой его сломить.
— Я знаю все, — говорила она, — вы были большим ребенком; вы ничего не знали о таких вещах, которые мне открыло образование. О, я давно мечтала о вас. Я была гораздо моложе, чем теперь, а уже ждала вас от будущего, мне было так одиноко, так грустно! Если б вы знал среди каких невзгод и страданий я росла и в каком ужасном одиночестве я оказалась, когда все мои братья умерли один за другим. Как меня угнетало отчаяние отца, как его слезы отзывались в моем сердце! И тогда я почувствовала, что мне нужна поддержка, нужен брат, который помогал бы мне его утешать; но никто из тех, кто ко мне приближался, не отвечал моим ожиданиям. Эти люди с узкой душой видели во мне только наследницу набоба. Никто из них не потрудился понять Женни. И тогда, мой друг, я каждый вечер молила моего ангела-хранителя привести тебя ко мне. Я призывала благородное сердце, чистое, как твое, сердце, в котором не царили другие женщины и которое принесло бы мне в приданое такие же сокровища любви, какие я хранила для него. О, когда я услыхала в первый раз твое имя, я вся вздрогнула, словно оно мне что-то напомнило. Видишь ли, Мельхиор, я разделяю некоторые суеверия страны, в которой я родилась. Я верю, что мы живем больше одного раза на этой земле, и, может быть, в другом облике мы уже знали, уже любили друг друга…
— Да услышит тебя бог, Женни! — пылко вскричал Мельхиор. — И пусть он даст мне еще одну жизнь, чтобы я мог обладать тобою.
