— Чудеса, да и только, — качнул головой Булатов.
— Этот дворец я дарю вам на память, — сказала Женька и хитровато посмотрела на него.
— Спасибо. Я в долгу не останусь. — Булатов вспомнил, что и у него есть в Ленинграде любимый дворец, который он сможет подарить Женьке — Петергофский.
Когда они снова поднялись наружу, Булатов мгновенно почувствовал разницу температур: внизу будто трещала морозами зима, наверху буйствовало цветами лето. Хотя наружный градусник показывал всего плюс пять.
— В тундре таких вот замерзших озер много, — рассказывала Женька, — говорят, что им миллионы лет. Когда здесь вырубали камеры, находили вмерзших в лед диковинных рыбок. И вообще, тундра хранит еще много загадок. Недалеко от Алайхи есть, например, кладбище мамонтов. Правда, правда. Вечная мерзлота — прекрасный консервант. Говорят, что покойники на местных кладбищах сохраняются столетиями.
Женька замолчала, потом тихо спросила:
— Вам не страшно, когда вы пытаетесь думать на столетия вперед?
— Страшно подумать, что у меня всего четыре дня осталось до возвращения в Ленинград, — отшутился Булатов. — Что будет через сто лет, лучше не думать.
На пристани их ждали Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна. С ними был еще какой-то бородач. Женька заволновалась.
— Что-то случилось…
Дмитрий Дмитриевич встретил Булатова и Женьку виноватым взглядом. Ангелина Ивановна взяла Булатова под руку и на правах хозяйки представила бородачу. Тот назвался Зуевым, руководителем изыскательской экспедиции, и подал Булатову сложенную вчетверо бумажку.
Прочитав записку, Булатов хотел сразу и наотрез отказаться. Но, встретив умоляющий взгляд Зуева, задумался.
— К первому сентября я должен быть в Ленинграде, — сказал он.
— Мы отправим вас в Алайху вертолетом. И далее обеспечим «зеленую улицу».
— Хорошо. — Булатов повернулся к Женьке, взял ее за плечи, посмотрел в глаза. И в голубой их глубине увидел свое отражение. — Извини, там человеку худо, коллега просит помощи. Не огорчайся. Я надеюсь, что мы еще и океан с тобой посмотрим, и пирогов поедим, которые Ангелина Ивановна обещала.
Женька смотрела снизу вверх, не отводя глаз, и было в этом взгляде что-то по-взрослому тревожное.
— Помните, это Север, — сказала она, — ведите себя благоразумно. Хорошо?
— Хорошо.
Зуев пригласил его в свой катер — со стационарным мотором, высоким лобовым стеклом, полумягкими креслами. Сразу вырулил на стремнину и взял курс в сторону океана.
Коллега из Алайхской больницы, которому Булатов ассистировал в день приезда, писал, что не может справиться с открывшимся кровотечением у больного, и просил его срочно приехать в лагерь изыскателей.
* * *
— Когда это случилось? — спросил Булатов Зуева.
— Вчера ночью. Врача к нам доставили вертолетом, и вчера он сделал операцию. Больной оказался нетранспортабельным. А сегодня утром попросил меня отвезти вам записку. Вертолета нет, пришлось морем.
За разговорами о Севере, о местных промыслах, о живущих здесь людях время летело быстро. Но вскоре Булатов затосковал по тверди земной, захотелось ступить ногами на что-то более устойчивое, чем днище катера. Хотя волна в море была и не очень высокая, но каждый ее удар по металлическому каркасу катера отдавался болью в позвоночнике. Не спасало даже полумягкое кресло. И Булатов большую часть пути простоял в буквальном смысле на полусогнутых ногах. Пять часов пути показались вечностью.
Потом была работа. Трудная и тревожная. Коллега из Алайхи выполнил смелую и мастерскую операцию. Но из-за отсутствия стационарной аппаратуры просто физически не смог предотвратить неприятного сюрприза. Вдвоем они все-таки нашли выход, кровотечение остановили, организовали прямое переливание крови, и, когда жизнь больного была уже вне опасности, Булатов взглянул на календарь. Оказывается, прошло почти двое суток. Он заторопился, потребовал как можно скорее отправить его на метеостанцию.
Зуев виновато опускал глаза. Над тундрой висело неподвижное одеяло тумана, причем такого плотного, что стоящие в тридцати метрах друг от друга домики не просматривались. Было ясно без слов, что в такую погоду не только вертолеты, даже чайки летать не могли.
— Пойдем морем, — настаивал Булатов, хотя понимал, что проявляет то самое неблагоразумие, от которого хотела предостеречь его Женька. Зуев связался с метеостанцией, выяснил прогноз и, убедившись, что в ближайшие сутки перемен к лучшему не будет, пообещал Авдеевым доставить Булатова через пять часов морем.
Вода в океане была тихой, и шли они на катере быстро и уверенно. Порой Булатову казалось даже, что катер скользит не по воде, а в облаках, в каком-то нереальном мире. Навалилась накопленная за двое суток усталость и он, поудобнее привалившись к борту, уснул. А когда проснулся, понял, что катер сидит на мели. Зуев в тумане потерял ориентировку и сбился с фарватера, вошел не в тот рукав. Положение усугублялось тем, что вместе с густым туманом землю начала укутывать темнота застигшей их ночи…
Отогнув до самого паха резиновые сапоги, Булатов и Зуев покинули катер и начали искать на каменистой отмели сорванный с гребного вала винт. На поиски ушло часа два. Потом по очереди, в свете фонарика, напильником точили из гвоздя шпонку, потом выбивали старую, срезанную. Насадить гребной винт под водой тоже оказалось непростым делом, но они справились и с этой задачей. А еще предстояло снять катер с отмели и снова выйти в море, не наскочив на другую отмель. Катер вели руками в полной темноте, нащупывая ногами ускользающее дно. Уткнулись то ли в берег, то ли в островок. Решили ждать рассвета, заодно обсушиться.
Зуев насобирал сухих веток, обмытых дождями белых корешков, каких-то щепок, намочил в бензине старое вафельное полотенце, сложил все в кучу и поджег. Костер занялся дружно, от мокрой одежды повалил густой пар. Стало несколько веселее, хотя говорить ни о чем не хотелось, оба считали себя виноватыми в этих глупых приключениях. Булатов вспомнил, что на метеостанции их ждали еще вчера к концу дня, а теперь, наверное, волнуются и переживают, особенно Женька. И он еше больше почувствовал себя виноватым.
* * *
Но слово «волнуются» и на сотую долю не отражало состояния не на шутку всполошившихся обитателей метеостанции. И если Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна переживали случившееся с присущей взрослым сдержанностью, подбадривали друг друга, то Женька сходила с ума. Она навзрыд ревела, проклинала себя и ту минуту, когда отпустила Булатова от себя, требовала от родителей принимать какие-то экстренные меры и хоть что-то делать.
— Разве вы не понимаете, что они в океане заблудились? — спрашивала она сквозь слезы. — У них давно кончился бензин, они просто-напросто замерзнут!
Но что они могли сделать, если над устьем Индигирки распластался эпицентр антициклона. Оставалось все надежды возлагать на Зуева, человека опытного и знающего Заполярье с детских лет.
— Не дай бог с ним что-то случится, — ревела Женька, — я себе этого никогда не прощу.
Предельно измучив себя, она на рассвете заснула. И во сне услышала стук мотора. Мгновенно вскочила.
— Это катер! Я слышала катер!
Схватила старый бубен в сенях, звук его хорошо слышен в тундре, свистнула собак и побежала к берегу, спотыкаясь и падая. Когда в белом месиве тумана и вправду застучал мотор, она стала неистово колотить по пересохшей коже бубна. Из тумана сначала расплывчато, а затем все более четко вырисовался корпус знакомого катера, а в нем силуэт живого и невредимого Булатова. Женька, закрыв лицо ладонями, обессиленно опустилась на колени. Мокрый, усталый, заросший, Булатов торопливо спрыгнул на берег, подошел к Женьке и наклонился над нею, чтобы заглянуть в глаза, утешить, успокоить ее. Но Женька обвила его шею руками, уткнулась лицом в грудь, начала целовать его, размазывая по лицу слезы, все теснее прижиматься к Булатову и, обессиленно ударяя по его спине кулаком, упрекать сквозь рыдания:
— Совсем ненормальный… Разве так можно?.. Да? Я же чуть не умерла… Как бы ты жил без меня?..
А он и сам теперь не понимал, как ухитрился прожить без нее целых шесть месяцев. Ел, спал, работал, даже в театр ходил.
Впрочем, нет, неправда, он не жил без нее. Просто никому про Женьку не рассказывал, но она была все время с ним. С ним по утрам просыпалась, помогала готовить завтрак, бежала рядом к метро, с ним читала лекции, ассистировала на операциях, подсказывала неожиданные решения в трудных ситуациях, даже ходила с ним в театр, сопровождала в командировках.
* * *
Женька, Женька, милая Женька…
С какой неудержимой силой выплеснулось у нее чувство, с какой первородной чистотой и женской естественностью. Не обращая внимания на стоящих рядом родителей, не стесняясь набежавших людей, она смотрела ему в глаза, касалась руками небритых щек, разглаживала пальцами слипшиеся от грязи и копоти брови, верила и не верила, что он живой, что ничего с ним не случилось, обнимала, терлась щекой о щеку и шепотом просила об одном:
