Милое, искреннее письмо растрогало Жана: он благоговейно поцеловал его и заплакал.
После этого он дал себе клятву не пить; привычка не была застарелой, и он смог исполнить данное себе обещание: с тех пор он больше никогда не напивался.
Через несколько дней непредвиденное обстоятельство внесло счастливую и долгожданную перемену в жизнь Жана. Пришел приказ спаги, людям и животным переселиться в диаламбанский лагерь, в нескольких милях к югу от Сен-Луи, недалеко от устья реки.
В день их отъезда Фату пришла в казармы спаги проститься со своим другом; он впервые расцеловал ее в обе смуглые щечки, и ночью спаги отправились в путь.
Что касается Коры, после первых минут раздражения и досады, она пожалела о своих возлюбленных: она действительно любила обоих Жанов. Они оба отвечали ее чувству: один спаги относился к ней как к божеству, а другой, напротив, видел в ней то, чем она была на самом деле, — женщину полусвета. Никто еще не проявлял по отношению к ней такого абсолютного и спокойного презрения; это было ново и нравилось ей.
Никто в Сен-Луи не встречал больше Кору, волочащую свой шлейф по песку. Однажды она тайно уехала, муж насильно сослал ее в одну из отдаленных факторий. Видимо, это случилось не без вмешательства Фату-гей. В Сен-Луи было немало шума по поводу последнего скандала с этой женщиной.
Ночь в конце февраля, настоящая зимняя ночь — тихая и холодная после жаркого дня. Отряд спаги на пути в Диаламбан плетется шагом через долину Легбара. Они движутся врассыпную, сообразно вкусу и фантазии каждого; Жан, сильно отстав, медленно едет рядом со своим другом Ниаором…
В Судане и Сахаре бывают холодные ночи, напоминающие о прелести наших ясных зимних ночей, но еще более яркие и прозрачные. Царит мертвая тишина. Небо зеленовато-синее, звездное, глубокое. В ярком свете луны предметы кажутся розоватыми и рисуются с поразительной четкостью.
Вдали, насколько хватит глаз — болота, покрытые жидкими зарослями корнепуска: так выглядит эта африканская страна, начиная с левого берега реки вплоть до недоступных границ Гвинеи.
Высоко поднялся Сириус, луна в зените, кругом — жуткая тишина.
На розовом песке высятся голубоватые молочаи; от них ложится короткая, резкая тень; луна отчетливо и холодно обрисовывает неподвижные контуры деревьев, полные тайны.
То здесь, то там — большие темные пятна кустарника на светло-розовом фоне песка; вдали лежат озера стоячей воды, над которой поднимается белый пар: это миазмы лихорадки, еще более смертоносные и губительные, чем дневные. Ощущение пронизывающего холода, неожиданное после дневного зноя, охватывает вас; влажный воздух напоен запахом болот…
Вдоль дороги попадаются громадные безобразные скелеты, трупы верблюдов, купающиеся в темной, зловонной жидкости. Они лежат в ярком свете, улыбаясь луне, выставив напоказ свои исклеванные ястребами бока и отвратительные внутренности.
Необъятный покой равнины нарушается изредка криком болотной птицы…
Разрозненные баобабы в застывшем воздухе простирают свои толстые ветви, напоминая гигантские мертвые кораллы, а луна с поразительной четкостью обрисовывает строение этих мастодонтов, создавая впечатление неподвижности, окаменелости и холода.
Среди гладких ветвей бросаются в глаза темные пятна — это ястребы. Они доверчиво спят, найдя здесь приют. Смелые священные птицы подпускают Жана близко. Синие металлические отблески луны сверкают на их сложенных крыльях.
Жан был изумлен, впервые увидев всю прелесть этой страны глухой ночью.
В два часа начался концерт, как будто бы собаки выли на луну, но эти голоса были более дикие и зловещие. В Сен-Луи, когда ветер дул со стороны Соррского кладбища, Жану нередко приходилось слышать подобный вой. Но в эту ночь заунывный концерт звучал совсем близко: жалобный визг шакалов смешивался с пронзительным мяуканьем гиены. Это была стычка двух бродячих стай, вышедших на промысел.
— Что это? — спросил Жан черного спаги.
Какой-то ужас овладел им. Что-то происходило здесь, в соседних кустах, и звуки их голосов вызывали трепет во всем его теле, волосы на голове вставали дыбом.
— Это животные растаскивают трупы, чтобы съесть, — с выразительной мимикой ответил Ниаор-фалл. И чтобы было яснее, укусил белыми зубами свою черную руку.
Жан понял и весь задрожал. С тех пор каждый раз, слыша ночью зловещий концерт, он вспоминал это объяснение, так ясно переданное мимикой Ниаора, и, бесстрашный при свете дня, трепетал, чувствуя, как холодеет от этого смутного страха сердце суеверного горца.
Шум постепенно стихает, теряется вдали; снова звучит более глухо, затем замирает, и опять наступает тишина.
Белые пары над водой сгущаются к утру; насквозь пронизывает леденящая сырость. Выпадает роса; луна медленно опускается к западу, подергивается мглой, угасает. Сердце охватывает ужасом.
Наконец вдали, на горизонте появляются точки: это хижины Диаламбана, где с рассветом расположатся лагерем спаги.
Местность, окружающая диаламбанский лагерь, пустынна: лужи, оставшиеся после приливов, или равнины бесплодных песков, покрытые низкорослыми мимозами.
Жан совершал долгие одинокие прогулки с ружьем на плече, охотясь или просто мечтая. Еще он любил плавать на пироге вдоль крутых берегов желтой реки или углубляться в лабиринт притоков Сенегала.
Кругом тихо дремлют воды необозримых болот с неприступными берегами. Белые хохлатые цапли важно прогуливаются среди однообразной зелени корнепусков; в тине ползают толстые ящерицы; гигантские ненюфары, белые и розовые лотосы, распускаются под зноем тропического солнца…
Жан Пейраль уже начинал любить эту страну.
Наступил май.
Спаги весело собирались в поход. Они убирали палатки и амуницию. Солдаты снова возвращались в Сен-Луи, в отремонтированные и заново выбеленные казармы, к своим прежним удовольствиям: мулаткам и абсенту.
Май! Чудный месяц цветов у нас во Франции! Но в мрачной деревне Диаламбана зелень еще не появилась. Деревья и травы, не купавшие своих корней в желтой воде болот, стояли сухие, безжизненные. За все шесть месяцев не выпало ни капли дождя, и земля томилась от жажды.
Однако становилось жарче; постоянные вечерние ветры прекратились, наступила зима, сезон удушливой жары и тропических дождей, приближение которого европейское население Сенегала ожидало со страхом, потому что он приносил с собой лихорадку, малярию и смерть.
Но надо пожить в стране жажды, чтобы понять всю прелесть первого дождя. Какое наслаждение промокнуть под крупными каплями первой грозы!
О, этот первый ураган!.. Застывшее свинцовое небо образует темный свод, а на горизонте поднимается странное небесное знамение. Оно все поднимается, принимая необычайно грозные очертания. Сначала можно подумать, что это извержение гигантского вулкана, вселенский взрыв. На небе образуются огромные дуги, они поднимаются все выше и надвигаются на темные массы туч, напоминая каменные своды, готовые обрушиться на мир. Это видение, продолжая возноситься, освещается снизу всевозможными цветами — серебристым, зеленоватым, розовым или медно-красным… Художники, изображающие потоп, доисторические мировые катаклизмы, не могли бы вообразить такой фантастической картины, такого грозного неба. И при этом ни дуновения в воздухе, ни малейшего трепета в удрученной природе.
Затем — внезапный, неистовый шквал; чудовищным порывом он вырывает деревья, травы, поднимает в воздух обезумевших ястребов, опрокидывает все на своем пути. Это страшный ураган — вся земля трепещет, природа склоняется перед его непобедимой силой.
В продолжение получаса хляби небесные разверсты над землей; делювиальный дождь освежает сухую почву Африки, неистово дует ветер, устилая землю листьями и сломанными ветвями.
Потом, так же неожиданно, все стихает. Конец. Последние порывы ветра разгоняют багровые тучи, разметают клочья облаков. Ураган прошел, и небо снова чисто, неподвижно и сине.
Первый ураган настиг спаги в пути, и началось шумное и веселое бегство врассыпную. На пути стояла деревня Турукамбэ, к ней-то все и помчались.
Женщины, толкущие просо, дети, играющие в кустарнике, клюющие куры, дремлющие на солнце собаки — все спешили вернуться, спрятаться под тонкие островерхие крыши.
Спаги набились в тесные хижины, наступая на тыквенные бутылки и опрокидывая кус-кус. Одни из них целовали маленьких девочек, другие, как дети, высовывали нос на улицу, желая промокнуть, подставив небесным струям разгоряченные и взбалмошные головы. Кое-как привязанные лошади ржали и били копытами, брыкались от страха; собаки, козы и бараны — весь деревенский скот, столпившись у дверей, блеял, прыгал и бодался, чтобы тоже войти. Все искали укрытия и защиты.
