Николас какое-то время смотрел в потолок, потом хлопнул себя по лбу, изображая ужас:
— Господи! Я благодарил ее! Я забыл купить тебе подарок и в панике позвонил ей, а она сказала, что нашла кое-что, и это будет выглядеть так, словно я сам это выбрал. Она действительно нашла, и я был просто дико благодарен ей. — Аманда потрогала кисть своей левой руки и нащупала крохотные бирюзовые часы, на которых были выгравированы ее и Николаса инициалы и дата их свадьбы — 18 апреля 1993 г. Она посмотрела на кровать, Николас вопросительно поднял брови. — Что-нибудь еще? — спросил он. — У тебя осталось полторы минуты.
— Да, — сказала она почти беззвучно, — записка. Записка «Лучшей матери на свете». — Николас выглядел сбитым с толку. — С цветами на похоронах, она была написана твоим почерком.
— Да. — Николас быстро кивнул, потом поднялся на локтях, как будто этот аргумент Аманды был более серьезным. — Ох, да черт с ним! — Он взъерошил волосы. — Они все равно рано или поздно расскажут об этом. Дело в том, милая моя… Зельда — дочь Эндрю.
Глаза Аманды недоверчиво расширились.
— Эндрю?
— Очевидно, это произошло случайно. Он сам узнал только пару лет назад, бедняга. Когда Зельде нужно было сделать переливание крови. Оказалось, что у нее редкая группа, и кровь Эмбер не подходила, так что им был нужен Эндрю, перед тем как делать операцию. У него и в мыслях этого не было, пока ему не позвонили из госпиталя. — Николас сжал губы и расширил глаза, как будто сам впервые узнал это. — Это было основной причиной того, почему Эмбер наняла меня… Я должен был устроить все так, чтобы Эндрю мог принимать активное участие в воспитании Зельды. Эмбер была уверена, что, когда ее не станет, это перестанет быть такой больной темой для Лидии. — Аманда покачала головой, как будто пыталась уложить все это в голове. — Ну что, — Николас снова откинулся на подушки, — все встает на свои места, да? Вся эта ненависть. Ее просто разъедала мысль, что Эмбер родила Эндрю ребенка. Вот почему я писал записку для цветов. Лидия запретила ему посылать что бы то ни было, и он был в таком отчаянии, что решился довериться мне. Хотя, конечно, к тому времени я уже все знал.
— О Николас! — Лицо Аманды скуксилось.
— Ну… милая, иди сюда. — Она покорно подошла к кровати, опустив голову, прижав к носу платок. — Все, хватит. — Николас уложил ее рядом с собой и крепко обнял. — Я собираюсь кое-что тебе сказать, дорогая. За неделю до своей смерти Эмбер сказала мне, что знала о твоей зависти к ней. — Аманда замерла в его объятиях. — Она сказала, что это одна из причин, почему она так тебя любила: за то, что ты была выше зависти, была ее другом, несмотря на свои чувства. Она пришла к выводу, что ничего не может с этим поделать. И знаешь почему? — Николас остановился и поднял голову, чтобы посмотреть в лицо Аманде. — «Потому что, — сказала она, — этого очень мало во мне и слишком много в Аманде». А знаешь, что я сказал? — Аманда лежала не шевелясь. — Милая? — Она затрясла головой. — Я сказал: «Настоящая любовь в том и заключается, что ты любишь человека, несмотря на боль, которую он тебе причиняет».
— Она хочет, чтобы мы участвовали в жизни Зельды. — Эндрю отвернулся от окна и протянул письмо Лидии. Она сидела сжавшись у спинки кровати, словно зверек во время кораблекрушения. — Хорошо, я прочту. Она пишет, — он снова поднес письмо к свету, — «…как ты знаешь, Дэйв вел себя в этой ситуации как святой и всегда стремился поступать так, как будет лучше для Зельды. Он всегда говорил, что тебя нужно было посвятить во все с самого начала, прямо с ее рождения. Мне кажется, я, пытаясь защитить тебя, и ты, в свою очередь, пытаясь сделать как лучше для Лидии, оба ошиблись. Ну, еще не все потеряно! Мы с Дэйвом считаем, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы ты начал играть важную роль в жизни Зельды, а она — в твоей. Она очень тебя любит, я знаю, что она чувствует свою связь с тобой, и мы хотим, чтобы она знала, что ты ее отец, чтобы у нее было время узнать тебя получше. Дорогой Николас подготовил что-то вроде доверенности (я думаю), которая позволит тебе участвовать в содержании Зельды (правда, у нее очень дорогие запросы) и позволит тебе принимать участие в решении проблем, связанных с ее будущим. Так будет гораздо лучше для всех. Дэйву не помешает помощь, а Зельде теперь нужна мать». — Эндрю убрал письмо в карман. — Я хочу, чтобы мы простили друг друга, Лидия, — сказал он. — С меня довольно. Я хочу это сделать. Ради Зельды и ради Эмбер.
— Как ты можешь быть уверен? — Она говорила тихо и бесстрастно. — Как ты можешь быть уверен, что у нас получится?
— Я не уверен, — сказал он, — но я знаю, что это наш последний шанс.
Лидия сидела молча, упершись подбородком в колени, прижав щеку к спинке кровати. Через некоторое время она выпрямила ноги, встала и подошла к Эндрю. Он смотрел, как на залитой светом лужайке дети лепят снеговика. Лидия открыла окно на пару дюймов, и ледяной порыв ветра ворвался в спальню.
— Зельда! — закричала она.
Дети подняли головы и помахали ей.
— Папа сказал, что мне пока нельзя подниматься к вам! — закричала Зельда, подпрыгивая. — Он сказал, вы заняты.
— Теперь можешь подняться к нам, милая, — Лидия дрожала, — и лучше все заходите в дом, становится слишком холодно. — Дети остановились — каждый там, где играл, как будто кто-то резко выключил их, а потом покорно пошли к дому. Лидия закрыла окно, постояла молча какое-то время, глядя на деревья, качавшиеся на ветру. — Я хочу, чтобы ты знал, — сказала она, — я никогда не спала ни с кем из них.
— Я это знаю, — ответил Эндрю.
Они услышали, как с той стороны двери заскрипели половицы и зашлепали маленькие ботиночки бежавших по коридору детей.
— Думаю, я выпью шампанского, — сказала Лидия и повернулась, чтобы задернуть шторы, — только один бокал.
Джеки захлопнула дверь и попыталась отдышаться, пробежав без остановок из Солнечной комнаты до спальни. Сэм снова рылся в чемодане, замотав бедра полотенцем.
— Джеки, ты не видела мои «Хиты семидесятых»? — спросил он, не поднимая головы. — Знаешь, тебе надо бы поторопиться. У нас всего полчаса до общего сбора. — Джеки не отвечала. Она стояла у двери, приложив руку к вздымающейся от быстрого бега груди. — Я думаю, пурпурный бархат, — Сэм повесил пиджак на крышку чемодана, — хотя, если честно, он тесноват, или… — он эффектным движением вскочил на ноги, — «чертова кожа», как думаешь? Девушка, вам стоит уделять немного больше внимания активным физическим тренировкам. — Он пошевелил бровями в стиле «Граучо» Маркса. — Может быть, я смогу вам как-то в этом помочь? Ну давай, Джеки, пурпурный или молескин… каким ты меня хочешь?
— А что твой плисовый костюм? — спросила она. — Ты взял его?
— Да-а-а, — осторожно ответил он, как будто это был вопрос с подковыркой.
— Надень его, — сказала она, — и очки, ладно? Ты без них на себя не похож.
Он усмехнулся.
Она подошла к лакированному столу, взяла лежащий на нем конверт и прошла в ванную.
— Я оставил воду включенной! — прокричал Сэм через плечо. — В конце концов, было не так уж плохо.
Ловкими движениями она сняла джинсы и кофту, выскользнула из туфель и шагнула в ванну, держа руки над головой, чтобы не намочить конверт. Пара секунд ушла на то, чтобы устроиться, потом она нащупала пальцами ног край ванны, вынула письмо из конверта, развернула его и опустилась в пену.
«Моя милая Джеки!
Тебя не интересуют мои вещи, но я оставила тебе пару колец (не могла удержаться), и я хочу, чтобы музыкальная коллекция досталась тебе, потому что никто не оценит это так, как ты, и еще портрет моей матери (он в коричневом конверте). Как мне кажется, у тебя с этим связаны кое-какие счастливые воспоминания, а у Саймона — нет. Я знаю, что ты будешь даже больше счастлива, чем все остальные, но только если научишься различать полутона, а не делить все только на черное и белое, и помни, что никто не может быть таким идеальным, как ты того хочешь».
Внизу другой ручкой были пририсованы падающие звезды и улыбающиеся мордочки луны. Они прыгали вокруг последней корявой надписи: «Невозможно всегда получать то, что хочешь, но, держу пари, с помощью друзей ты получишь именно то, что тебе нужно.
С любовью, Э.».
На экране идет отбивка: пять, четыре, три, два, один… Появляется картинка.
Панорамная съемка. Камера мягко движется по ярко освещенному холлу Хедланда, проходит через открытые двери в столовую. Огонь в камине отбрасывает красные блики на стены и веселые лица сидящих вокруг стола; кажется, они не замечают, что их снимают. Камера движется с одной стороны стола, показывая высокие прически и оголенные шеи. Руки сидящих за столом свободно лежат на спинках стульев соседей.
