Я вижу страх в его глазах, на его лице. Страх и боль. И понимание.
Но он отбрасывает эти чувства, чтобы сделать то, что должно. Его грудь вздымается.
Мэл подходит, и хотя ему всегда удавалось хорошо скрывать свои чувства, его руки дрожат, когда он расстегивает на мне блузку с белыми и красными цветами. Эту блузку выбрал для меня Лео, когда мы с ним в последний раз ходили в магазин.
Мэл расстегивает маленькие перламутровые пуговицы и бросает мою блузку и ветровку на пол. Его руки все еще дрожат, когда он снимает с меня белую майку с блестящим розовым черепом и костями — еще одна покупка Лео.
Он притягивает меня к себе, позволяя мне ощутить надежность его близости.
Я чувствую биение его сердца, ощущаю жар его тела. Он расстегивает мой черный лифчик, снимает его.
Но…
Ничего не исчезает.
Я все еще помню.
Это мучило меня всю дорогу от больницы сюда.
И хотя я делаю то, что должна, ничего не исчезает.
Лео…
Пальцы Мэла ложатся на верхнюю пуговицу моих джинсов.
Я стараюсь сосредоточиться на этом. На том, как он раздевает меня. Расстегивает мои джинсы. Снимает мои кроссовки, стягивает их вместе с джинсами, и умудряется как-то снять и левый носок.
Потом правый. Мэл выпрямляется.
Лео, мой сын…
Руки Мэла на моих белых трусиках.
Лео, мой сын, мой малыш…
Мэл останавливается. Нежно смотрит на меня, будто спрашивая, уверена ли я. Действительно ли время настало. Действительно ли у нас не осталось надежды.
Лео, мой сын, мой малыш, радость моя…
Я вздрагиваю. Следующее слово раскаленной молнией поражает мое тело. Выжигает след в моем разуме. Воплощается в реальность. Подтверждает слова доктора. Я не хочу, чтобы это слово воплотилось в реальность. Я хочу забыть.
Считывая мои мысли, считывая движения моего тела, Мэл целует меня, отгоняя это слово. Его ладонь ложится мне на затылок, вторая — на поясницу. Мэл притягивает меня к себе, целует.
Я со страстью отдаюсь поцелую. Со страстью, рожденной горем, и ужасом, и болью. Мы сливаемся в поцелуе, прирастаем друг к другу, становимся единым целым. Я чувствую, как его член прижимается к моему животу. Мэл готов, и я протягиваю руку, чтобы коснуться его. Но Мэл не прерывает поцелуй, он толкает меня к кровати.
Лео, мой сын, мой малыш, радость моя… Он у…
Это словно пенистой волной поднимается в моем сознании, и я впиваюсь поцелуем в губы Мэла, отгоняя эту мысль.
Его губы касаются моих губ, его язык касается моего языка.
Мэл толкает меня на кровать, ложится на меня.
Он останавливается на мгновение, чтобы сбросить штаны, и мы вновь сливаемся в поцелуе — на этот раз нежном, медленном, настойчивом.
Но это слово…
Неизменное…
Верное…
Ум…
Мэл останавливается, он все еще на мне.
И все останавливается вместе с ним. Наши взгляды встречаются, и я… я забываю. Я утрачиваю себя.
Теперь я понимаю, почему Мэл предложил мне это.
Сейчас я — это не я. Я не мать. Я не жена. Я — это не я. Я — это скопление атомов. Атомов, случайно оказавшихся тут в это мгновение.
Мгновение. Между прошлым и будущим. Мгновение до того, как я очнусь.
Мэл входит в меня, и я вскрикиваю. Его губы запечатывают мои уста, впитывают этот крик, крик боли и наслаждения. Я впиваюсь ногтями в его спину, хватаюсь за его лопатки, царапаю его кожу. Его губы на моем правом соске, он кусает меня, и волны сладкой боли проходят по моему телу. Я сжимаю зубы на его коже под ключицей. Мэл стонет, запуская руку в мои волосы и накручивая их на запястье.
Он груб со мной, грубее, чем нужно.
Но дело не в удовольствии, не в желании, не в страсти. Каждое его движение, приносящее физическую боль, срывает покровы реальности. Устраняет агонию. Толкает меня в сторону черного, жаркого, благословенного забвения. Нам больно, и поэтому мы причиняем боль друг другу. Мы превращаем друг друга в бездумное, случайное скопление атомов.
Он целует меня, ловя губами мои стоны, возвращая свои стоны мне.
Я чувствую его приближение. Приближение оргазма. Конца. Точки невозвращения. Он нарастает у меня между ног, расходится по моей крови. Я уже на грани, он распускается во мне, словно цветок… Я на грани… Я над обрывом… Над пропастью… И я падаю. Он взрывается во мне, и я падаю. Я лечу в пустоту. Я ничто. Я не скована больше. Я свободна.
Свободна.
Но вскоре мы разделены вновь. Я понимаю, что мы уже не единое целое. Мэл перекатывается на спину и смотрит в лепной потолок. Мне казалось, что мы пребывали в этом сладостном единении вечно, но теперь мы снова разделены. Разрознены. Не цельные. Даже наше дыхание звучит не в такт.
— Мне так жаль… — говорит Мэл.
«Я знаю», — мысленно отвечаю я. Я не могу произнести этого вслух. Я вообще ничего не могу сказать. Мне нужно лежать тихо-тихо, молча, не шевелясь, потому что только так, проявляя осторожность, можно сохранить… сохранить забвение. У меня болит кожа на голове — Мэл слишком сильно дергал меня за волосы. Болят губы от его грубых поцелуев. Болит сосок от его укуса. Болит промежность от его резких движений.
Если цепляться за эту боль, то все еще можно не вспоминать…
— Я не мог оставить ее. Вот почему. Когда она сказала, что я должен сделать выбор, я понял, что не могу оставить ее. Я дал ей слово, что не оставлю ее. И я не смог. Она… как мама. — Мэл запинается. — У нее биполярное расстройство.
«Ну конечно, — мысленно говорю я. — Ну конечно».
И Мэл все объясняет мне. Как Стефани рассказала ему о своей болезни. Как она пытается сдерживаться. Как у нее случались обострения. Во время самого сильного из них Мэл нашел ее в ванной — у Стефани были вскрыты вены, а на краю ванны стояла упаковка из-под парацетамола и пустые упаковки ее лекарств на основе лития. После этого Стефани две недели пробыла в больнице. Как она сделала аборт, когда ей было пятнадцать. Как она никому не рассказывает о своей болезни, потому что боится, что ее осудят. Сочтут психованной.
Я слушаю его рассказ, и с каждым его словом все больше понимаю Стефани.
— Она испугалась, что во время обострения может причинить вред ребенку, вот почему она передумала, — говорит наконец Мэл.
«Нет, это не так, — мысленно отвечаю ему я. — Стефани знает, что единственный человек, которому она может навредить, — это она сама. Она испугалась, что ты влюбишься в меня. Я рожу тебе ребенка, ты влюбишься в меня и бросишь ее ради меня. Ты отберешь у нее ребенка и бросишь ее».
— Я знал, что с тобой все будет в порядке. Ты сильная, намного сильнее Стеф. Вокруг тебя столько близких людей, они позаботятся о тебе, и с тобой все будет в порядке. Но у Стеф никого нет, кроме меня. Когда она сказала, что я должен сделать выбор между ней и тобой с ребенком, я должен был сдержать слово. У нее, кроме меня, никого не было.
«Стефани бы тебя не отпустила. Никакого выбора у тебя не было, потому что она знала, что ты никогда ее не оставишь. Но Стефани должна была удостовериться в этом. Испугавшись, что ты влюбишься в меня, она решила действовать быстро. Стефани позаботилась о том, чтобы ты сделал выбор до рождения ребенка. Потому что потом ты мог бы дрогнуть. Мог бы понять, что есть кто-то, кому ты нужен больше, чем ей. И ты мог бы уйти. Вот почему она должна была избавиться от меня. Если бы ты увидел сына, то захотел бы остаться с ним. Стефани была напугана. Она не верила, что ты любишь ее достаточно сильно, и поэтому сделала то, что сделала. Я не испытываю к ней ненависти. Только жалость. И не из-за ее болезни. Из-за того, что она не доверяет единственному человеку, который всегда будет ее любить. Даже если бы ты захотел быть со мной, ты бы ее не бросил».
— Каждый день в течение последних восьми лет я вспоминал твое лицо, твой голос, когда ты умоляла меня не делать того, что я сделал. И это разъедало меня изнутри. Я хочу, чтобы ты это знала. Я не мог забыть об этом. И всякий раз, когда я слышал о тебе, виделся с твоими родителями или Корди, на меня обрушивался груз вины за то, что я сделал. Я знал, что ты сильная, и все равно ненавидел себя за содеянное.
— Все в порядке, — говорю я, разрушая чары забвения, позволяя остаткам боли развеяться, когда я возвращаюсь в мир реального. — Я понимаю. Тебе следовало бы сказать мне это тогда, но теперь я знаю. Я понимаю. И все в порядке.
— Правда? — Мэл поворачивается ко мне.
— Да, — отвечаю я. — Я все понимаю, и поэтому теперь могу смириться. — Я закрываю глаза. — И сейчас это неважно. Уже ничто не важно.
Мэл обнимает меня, и я вижу отметину у него на груди — красный след от моего укуса. На спине у него, должно быть, глубокие царапины. Я оцарапала его до крови. Стефани их увидит. Она увидит их и узнает, что случилось. Я не хочу, чтобы она знала. И я не хочу, чтобы Кейт коснулся моего тела и узнал. Я не хочу, чтобы кто-то знал. Чтобы кто-то стал частью того, что мы сделали. Это наше деяние. Наше и только наше.
