- Я долго к этому шел. Я подкупил секретаршу, она списала с определителя, подкараулив ваш звонок хозяйке, номер. Секретаршу я очень долго уламывал, но, кажется, она поверила, что я вас беззаветно люблю, посочувствовала, прониклась. Я ей заплатил, но не деньги, конечно, такое сочувствие не имеет эквивалента в денежных единицах - я ей заплатил своей верной дружбой, я этим не разбрасываюсь, как и любовью. У меня нет друзей! Теперь вот появилась - единственная подруга, кстати, если вы не знаете, она моя тезка - Валечка. Имеет право от меня требовать любых подвигов, но только по остаточному "принципу - то, что останется невостребованным моей любовью - то есть вами, тобой, Ирочка!
Наконец он замолчал. Видимо, после этой тирады запланировано было дать ей слово. А Ирина, будто язык проглотила, все слова куда-то делись, она попыталась что-то сказать и почувствовала спазм в горле. Когда-то давно, в период расхода с Петром, у нее это было на нервной почве, но сейчас-то что нервничать? Просто позвонил какой-то ненормальный. Из трубки донеслось.
- Я экстрасенс - я знаю, у вас от волнения перехватило дыхание, проведите рукой мягко по горлышку справа налево - все пройдет.
Ирине стало совсем не по себе, но она почему-то так и поступила и почувствовала, что спазм прошел.
- Ну, говорите, радость моя, - голос вдруг стал у него мягче, спокойнее, интонации другие.
"Оборотень какой-то", - подумала Ирина.
- Почти, но не совсем. Но все это от любви. К тебе.
Ирина собралась с мыслями:
- Валентин, это, конечно, трогательно, но я, видите ли, на данный момент совсем не чувствую потребности в союзе с мужчиной, я как-то охотно живу в одиночестве. В отличие от вас в брачное агентство меня привело не желание найти спутника жизни, а желание повидаться с подругой, что вам кстати, известно.
Ирина говорила и чувствовала, как бесцветна, скучна ее речь, как неубедительно, плоско звучит все, что она говорит. "Как нарочно растеряла красноречие" - сердилась она на себя, но надо же как-нибудь закончить этот разговор!"
- А мы сейчас его и, закончим, только договоримся о свидании. Уверен, все будет иначе, как только мы встретимся. Все должно пройти через руки. Ты должна почувствовать мои руки.
"Этого только не хватало!" - возмущенно подумала Ирина.
- Так когда? - настойчиво спросил "жених".
- Я, я не знаю - опять почти "заблеяла", проклиная себя Ирина
- Тогда прямо сейчас - через пятнадцать минут я буду ждать вас - тебя! У подъезда!
Ирина повесила трубку измочаленная, даже не было сил проклинать себя за рассеянность, мол, если б не забыла про аспиранта, не вернулась бы, не налетела бы на звонок. Налила себе сваренного еще вчера для Кати с Витей компота, закурила сигарету. "Так. Надо взять себя в руки. Ничего же пока не случилось. Надо взять тетрадь. Нет лучше просто списать телефон - незачем лишнее с собой таскать, ведь завтра на концерт. Теперь завтрашняя встреча с Ота почему-то казалась вообще нереальной и даже сегодняшняя поездка на Юго-Запад тоже представлялась гадательной. Ирина посмотрелась в зеркало как ни странно, выглядит просто чудесно - черты заострились, а ей это идет. "Ну ладно. Вперед. Навстречу с безумцем экстрасенсом. Господи благослови". Ирина бросила взгляд на бабушкину икону. Вышла. По счастью на лавочке сидел психиатр с собакой, кивнула, хотела было уже, не заметив никого подозрительного, двинуться, облегченно вздохнув, к метро, как из-за кустов ее окликнули: "Ирочка!" Оттуда вышел со связкой воздушных шаров худощавый, но крепкий довольно высокий брюнет с проседью в очках - хамелеонах. Психиатр и его собака и интересом наблюдали сцену. Ирина сгорала со стыда, потом сама же себя одернула: "А почему, собственно? Сейчас побеседуем и все растащится, встанет на свои места".
- Пойдемте, Валя, вы меня проводите к метро. Я вам не сказала? Я очень тороплюсь. Меня ждут родители и дочь.
Ирина говорила нарочито занудливым голосом, нарочито подробно перечисляя свои обстоятельства: обед, знакомство с предполагаемым отчимом, работу и прочее. Валентин слушал ее с непроницаемым видом, потом молча взял под руку и повел ее, не успевшую запротестовать, совсем в другую сторону от метро. Отведя ее на двести метров и подведя к обычной дворовой скамейке, он усадил ее, расстелил яркую какую-то косынку, привязал к спинке свои шары и достал из карманов серебряную фляжку, две серебряные стопочки, шоколад, лимон, персик.
- Все - сказал он и улыбнулся, кстати, очень открыто, доброжелательно. - Ведь не страшно, а?
Ирина помотала головой, действительно, страшно не было, стало занятно. Вдруг Ирину осенило - все происходящее напомнило ей один ее сон, часто повторяющийся. Там тоже был человек, воздушные шарики, лето, только там был человек, которого она любила. Она это точно помнит, что любила, хотя лица не помнит, кажется, оно и видно было не слишком четко. Но тут-то любви никакой нет... Ирина вздохнула.
- Не захочешь - не полюбишь. Что ж. Во всяком случае, жаром моим обожженная, скорее нужного человека узнаешь. А я что? Я же ничего, не настаиваю, а только предлагаю. Руку твою я узнал - это моя рука, мне предназначенная, но так ведь бывает: ты - мне, а тебе - иной, которому, кстати, ты тоже подходишь, но не безусловно, а мне - безусловно. По крайней мере мы сейчас выпьем коньяку за встречу сначала, а потом за расставание". Он разлил коньяк по стопочкам, маленьким изящным ножом порезал лимон, разделил на две половинки персик. У Ирины на душе почему-то была тоска, будто и правда расстается - с когда-то где-то любимым человеком, причем искрение и глубоко любимым. Было больно, на глазах были слезы. Он погладил ее по голове: "За встречу". Чокнулись, Ирина почувствовала, что коньяк прекрасный и будто бы тоже вспомнила, что именно такой она когда-то пила с тем, кого любила. "Наваждение какое-то", - опять подумала она.
- "Не объясняй себе ничего - не сможешь" - посоветовал Валентин.
"Выдумала же я когда-то Марину, какое-то длящееся время, лабиринты, играла же я всегда в "несбывшееся", вот и материализуется".
Валентин смотрел на нее сквозь свои очки спокойно, добро и понимающе.
- Ну не страшно - еще раз спросил он Ирину.
- Нет, - ответила она грустно, - только чего-то очень жаль.
- Ничего. Мне тоже. Могло бы... Но не будет. Теперь прощаемся, видишь же, что не в сумасшествии дело. Это было бы так просто.
Он потчевал Ирину заботливо, нежно.
- Почему я, - вдруг неожиданно робко спросила Ирина.
- На мир смотришь удивленно. Душа пока еще пластичная. Да и многое другое - об этом пускай тебе в ночи шепчет тот, кого ты полюбишь, а не я, который тебя любит. Я тебе и так много сказал. Пойдем.
Он протянул Ирине руку. Шляпку, стопки и ножик он убрал, все остальное он оставил на лавочке, Ирина поняла: нечаянный праздник для кого-то. Валентин проводил ее до метро, поцеловал руку, развернулся и быстрыми шагами удалился. Ирина смахнула слезу, вздохнула - сначала тяжело, с грустью, а потом вдруг с облегчением. "Что-то где-то изменилось. Что-то где-то вдруг изменилось в мою пользу! Есть надежда!" О чем она, собственно, подумала Ирина не смогла бы себе толком объяснить, но только что случившееся она радостно воспринимала теперь, как подарок и не о чем больше знать не хотела. К черту анализ! И никому не рассказывать! Принятое решение ей понравилось. Ирина на Юго-Западе тоже купила шары и цветы и оживленная, но не нервная, не вздернутая позвонила в дверь родительской квартиры. Ей открыла нарядно одетая, стильно постриженная мать, но лицо у нее было заплаканное.
- Что случилось?, - входя со своими теперь уже и, кажется, неуместными шарами и цветами, в коридор, спросила шепотом Ирина.. Сердце уже ныло - все здесь, видно, плохо.
- Катя в истерике. Я в таком состоянии ее за все четырнадцать почти лет не видела. Еле ее чуть-чуть привела в себя. Что ты так долго?.
Ирине было уже и стыдно, неловко, что она позволила этому чудному Валентину втянуть себя в загул... Мать ответа и не ждала, прошла в комнату, присела возле накрытого нетронутого стола. Ирина бросив шары на диван, цветы поставив в первую же попавшуюся вазу, села рядом.
- Как здесь все произошло?
- Они поссорились еще в метро, видимо, где-то уже на "Университете" или на "Вернадского". Как я поняла из Катиных сквозь рыдания криков, что он ее спросил о звонке какому-то мальчику, она ему что-то едкое ответила и что-то опять прибавила про его маму и отъезд, а он ее обозвал "глупой селедкой" - это она несколько раз повторила...
Из детской выскочила растрепанная и опухшая от слез Катя.
- Не "глупой", не "глупой", я же сто раз говорила! - орала она, почти с ненавистью глядя на бабушку, - а "придурочной"! - это в сто раз оскорбительней! Я его теперь и знать не желаю! Пусть катится в свою Америку!
Она опять убежала в детскую, хлопнув дверью. Донеслись приглушенные рыдания. Ирина вздохнула: "Не удержалась бедная Катюша, наговорила парню лишнего. Но, может быть, все и к лучшему - кажется, разлука была неизбежна. Без ссоры, на лирической ноте, возможно, ей было бы еще труднее".
