Они не слышали шагов и невольно вздрагивают, когда высокая черная фигура встает рядом. Яркий свет электрического фонарика озаряет сперва лицо Мани, затем лицо Нелидова. И замирает на нем. С удивленным и гневным жестом Нелидов отступает в тень. Но свет опять настойчиво нащупывает его лицо и останавливается, точно спрашивает: «Кто ты?»
— Не бойся, Николенька. Опусти фонарь, дядя! Ты искал меня?
Нелидов делает еще шаг назад. Но свет его ищет. Старик глядит безмолвно и пристально, как будто хочет навсегда запомнить его черты.
— Дай сюда! — говорит Маня, беря руку старика, и отходит с ним на дорогу. Все погружается в полумрак.
— Кто это, Маня? — шепчет старик. — Где я видел его?
— Это отец Ниночки, не бойся! Он мне не сделает зла. Иди, иди… Жди меня внизу, у пруда. Я сейчас вернусь.
Они опять вдвоем. Неподвижен силуэт Нелидова. Его снова поразило сходство старика со Штейнбахом. Темная ревность вновь зажглась и отравила сердце, смягченное печалью.
— Как зовут мою дочь?
— Нина.
— Вы страдали, Мари. Теперь я понял, почему вы хотели умереть.
— Скажи мне ты, Николенька! В эту великую минуту примирения скажи мне ты, как прежде.
Стон срывается у него. Он делает к ней шаг. Но опять огромным усилием воли побеждает свой порыв.
— Если были слезы и страдания, Николенька, я их люблю теперь. Все стало священным в этом прошлом. Как могла я проклинать тебя? Ты дал мне мое дитя И не надо тебе ни страдать, ни каяться. Будь счастлив, Николенька! Я твой друг навсегда.
Она протягивает руку. Он держит ее крепко, боясь прикоснуться к ней жаждущими губами. Боясь близости. И страшась разлуки.
Она первая приходит в себя и оглядывается.
— Уже ночь. Я пойду. Прощай, Николенька!
— Как вы пойдете? Здесь круто, вы оступитесь. Дайте руку!
Вдвоем они спускаются в яр. Голова кружится у Нелидова. Он почти обнял эту женщину, которой полны его бессонные ночи, его безумные сны. Ах, если б еще раз, один только раз взять ее, как в ту незабвенную ночь в беседке! А потом? «Смерть», — говорит в душе кто-то суровый и чуждый. Жить потом уже нельзя.
«И не надо!» — с отчаянием отвечает его сердце.
И во второй раз, как в ту ночь, в Венеции, сквозь туман жизни Нелидов вдруг видит трагическое лицо Вечности.
Вот и плотина. Тускло поблескивает темное зеркало пруда. Кто-то идет по мосту. Слышны голоса. Сверкнул глаз фонаря.
— Маня… Ты?
Оба вздрогнули. Нелидов отдергивает руку.
— Я, Марк. Иду.
Вдали уже видны две высокие фигуры, как будто это Штейнбах и двойник его.
— Прощай, Николенька! — шепчет она. «Конец», — звучит у него в ушах.
— Мара… Я еще не все сказал. Вы должны меня выслушать. Придете? Когда?
— Завтра. Там.
Нелидов скрывается за кустами, сбегающими по круче. Лошадь его тихонько ржет наверху, точно зовет его.
Маня стоит как ослепленная, ничего не видя во мраке смятенной души. Нет сил двинуться дальше.
Штейнбах настороже. Он видел лицо Мани, когда она вернулась. Случилось что-то важное, что-то большое. Эта женщина уже не живет, а грезит. О чем? Что, кроме встречи с Нелидовым, могло так потрясти ее?
На его осторожный вопрос она отвечает мягко, но отчужденно:
— Не спрашивай, Марк! Пусть уляжется! Все скажу потом.
Маня лежит с закрытыми глазами. Кругом ночь и тишина. Весь дом заснул.
Что случилось? Она опять стоит на распутье. И две дороги лежат перед нею.
Они встретились наконец. Завтра вновь увидятся. Он скажет ей что-то забытое, важное. А потом?
Сердце Мани замирает. Что же будет потом? Она вернется к любимому мужу. Он вернется к любимой И все пойдет по-старому. Только одним желанием будет меньше в душе. Погаснет греза о прекрасной возможности. Он останется здесь. Она уедет в Париж. Как жизнь проста!
Она лежит с закрытыми глазами. А душа поет. Какую песнь? Торжествующей любви? О, нет. Печальна эта песнь, и сладка эта печаль. Она переживает вновь все, что свершилось там, среди молчания полей, под темнеющим небом. Счастье ли? Горе ли? Все равно! Не избегнешь, не изменишь ничего.
Но какое блаженство в этой беспредельной нежности! Точно мать своего больного ребенка, любит на его сейчас. Страсть? Ревность? Безумие прежних дней? Нет. Ничего этого нет. Как хорошо! Как тихо на душе! Вот его худое, бледное изменившееся лицо. А рядом смуглое личико Кати. Больно? Нет. Вот он целует Катю. Пусть целует! И это не больно. Даже хорошо. Какой ужас, если б он не любил жену, если б он страдал, если б он…
Она на мгновение открывает полные страха глаза. Нет! Это невозможно. Ее-то он разлюбил. И слава Богу! Все проходит. Разве она сама не любила Гаральда? Не находила радость в других объятиях?
И есть еще что-то, от чего мир входит в ее душу. Сознание собственной силы изумляет и радует ее. Странное чувство — это сознание своего превосходства над человеком, державшим когда-то в руках ее жизнь, одним взглядом пославшим ее на смерть. И только сейчас, припомнив, как они стояли рядом, он — подавленный и трепещущий, она — владеющая собой, — Маня видит, как выросла она сама за эти годы, какой долгий и трудный путь прошла ее душа. Можно ли с этого пути вернуться назад? Можно ли с высокой башни, где видел солнце, добровольно спуститься вниз, где царит мрак, где пахнет тлением?
Когда солнце спускается, Маня выходит из парка. Лицо ее странно торжественно. Глаза углубились. Они смотрят в душу. Что видят они там? Все ту же силу. Все ту же радость. И нет колебаний. И нет страха.
— Куда ты, Маня? Мне можно с тобой?
— Нет, Марк. Меня ждет Нелидов.
Они стоят рядом, облитые ласковым, уже холодеющим солнцем. Его лучи играют в волосах Мани, в ее зрачках. Она точно вся пронизана светом.
— Я это знал, — тихо говорит он, опуская голову.
— Я рада этой встрече, Марк. Мы примирились. Не знаю, что хочет сказать он мне сейчас. Но я обещала прийти.
— Маня, не ходи! Умоляю тебя. Если ты хоть немного меня жалеешь…
Пораженная его отчаянием, она останавливается.
— Ты мне не веришь? Не бойся, Марк. Я сильна. Скажу тебе больше, я уже не люблю его. Вернее, я люблю не его, а память прошлого. И это прошлое здесь, на этих дорогах, в этих полях, в лесу. И его я не могу забыть. Все остальное ниже. Все остальное бледно. О, Марк! Не надо страдать. Мы скоро уедем. Подари мне эту радость жить в прошлом еще несколько дней. Это чистая радость. Ни тебе, ни мне не придется краснеть за нее. Я иду, Марк. Боюсь, что солнце сядет. Я хочу видеть закат. Этот день — мой. До свиданья, милый Марк!
Она идет, спокойная, со счастливой улыбкой. Он глядит ей вслед, охваченный ужасом.
«Я знаю, что он скажет ей. Она не простит. Я погиб…»
Маня сидит на пригорке и смотрит вдаль.
Что он хотел сказать ей? Что-то важное. Не все ли равно? Она сидит здесь, потому что иначе быть не могло. И эту степь, и этот закат, и эту встречу, и все, что он скажет, — она этого ждала все годы. Она это видела когда-то, быть может, во сне…
Солнце уже низко, когда вдали показывается Нелидов. Он идет, должно быть, прямо с полевых работ, и на этот раз пешком. На нем серая блуза, перехваченная поясом, высокие сапоги. Удивительно идет этот простой костюм его стройной фигуре и породистому лицу, быть может, именно благодаря контрасту. Он издали смущенно улыбается Мане, высоко подняв фуражку. О, милое лицо! Эти стройные плечи, эта больная улыбка. Сердце дрогнуло от умиления.
Она встает, такая странная, такая экзотичная в своем белом узком, облегающем все линии ее тела платье, с открытой шеей и руками, — такая непонятная среди этих мирных полей, похожая на какой-то тревожный сон. Она видит жадный, изумленный взгляд, которым он окидывает ее фигуру. И чувство отчуждения вдруг холодной струйкой вползает в душу Мани. «Его жена такого платья не надела бы, — мелькает мысль. — Но что мне до его осуждения! И зачем так горят мои щеки? Даже больно глазам…»
Он целует руку, которую она протянула ему с видом королевы, вся чужая и надменная. Его поцелуй длителен и горяч. И сразу темнеет ее душа. Вспоминается Катя. Вспоминается собственная боль, когда он отверг ее. И если глаза его загорелись страстью, она не позволит ему ни одного движения, «На таких, как вы, не женятся», — звучит издали жестокий голос. Это так он говорил с нею. О, его страсть не найдет отзвука в ее душе! «Она уже не страшна мне. Я выросла. Я сильна…
— Простите, что я в таком виде, я прямо с работы. Вы давно здесь? Прошу извинения. Я не хотел, чтоб рабочие видели, куда я пошел.
Как робко звучит его голос! Как неуверенны движения! Ее взгляд смягчается. Не надо вражды. Этот миг минет, и они никогда не встретятся.
— Сядем, Николенька! — со вздохом говорит она, опускаясь на пригорок. — Побудем здесь, пока не зайдет солнце.
— Мари, я поступил как безумец. Я не должен был звать вас сюда. Здесь каждую минуту могут нас увидеть.
