— Идите за мной, — велела она детям.
Они пересекли лужайку бегом, стараясь прятаться за деревьями, чтобы их не увидели. Вбежав в хижину, Сара спрятала детей за тачку и лопаты, дала Далию Феликсу, приказав не двигаться. Они послушались без возражений. В их глазах читался страх. Трехлетняя Далия изо всех сил сжимала шею брата. Сара подошла к маленькому квадратному окошечку, рукавом халата вытерла пыль с паутиной. Листья с деревьев уже опали, и она видела часть дома. Окна первого этажа были освещены, а входная дверь широко открыта. Два черных автомобиля стояли на парковочной площадке. В окнах зимнего сада и библиотеки беспорядочно мелькали тени. Люди переворачивали столы, бросали на пол книги, железными прутьями крушили мебель. Кто-то поднял и вышвырнул в окно кресло, и оно с треском разбилось. Напольные часы ее деда валялись на полу. Это было методичное и жестокое разрушение, от которого останавливалось сердце. Резко щелкали ставни на втором этаже, из окон летел пух распоротых подушек, матрацев и перин, похожий на снег. Шокированная Сара вспоминала, что еще несколько минут назад ее дети, муж и она сама мирно спали на этих кроватях.
У нацистов не было ничего святого. Лишив евреев прав, работы, социальной помощи, исключив их из немецкого общества, их теперь лишали того, что у них осталось, — последнего пристанища. Они не имели даже места, где могли бы спокойно приклонить головы и выспаться. Видя, как грабят ее дом, Сара поняла, что последний час пробил. Надежда найти с этими варварами компромисс, попытаться жить трудно, но достойно в своей родной стране, которую избрали еще их предки, рушилась на глазах. Теперь не оставалось выбора: чтобы выжить, они должны эмигрировать.
Внезапно в дверном проеме появился Виктор, по бокам которого шли два человека в черной эсэсовской форме, держа его за руки, как обычного преступника. Хорошо, что он еще успел надеть на пижаму пальто. Она поднесла к губам руки, чтобы не закричать, в то время как ее мужа заставили сесть на заднее сиденье одного из автомобилей. Хлопнули дверцы. Шофер прокричал какой-то приказ. Четыре человека выбежали из дома, двое из них тащили на плечах тюки. Они сели во вторую машину, которая резко тронулась с места. Фары осветили хижину, и Сара инстинктивно пригнула голову, чтобы ее не заметили.
Как только исчезла прямая опасность, она выбежала на улицу и увидела, как автомобили промчались на всей скорости и исчезли, оставив лишь след на газонах. Она была так шокирована, что стояла и тряслась, не в силах пошевелиться. Почему они забрали Виктора? Он ведь никому не сделал ничего плохого, не вел никакой деятельности, которая могла бы привлечь людей из гестапо. С тех пор как ему запретили преподавать в университете, он практически не выходил из дома.
Жилище стояло перед ней с открытыми окнами, осколки стекла усеяли всю землю вокруг. В отчаянии она подумала о матери, но, к счастью, все три окна ее комнаты были закрыты. Лишь бы они не успели поиздеваться над старой женщиной.
— Мама, мне холодно, — сказала Лили, прижимаясь к Саре.
— Ты совсем заледенела, моя бедная крошка! Феликс и Далия тоже. Ничего, мы сейчас приготовим вам горячего шоколада. У нас еще остался хлеб. Идемте, мои хорошие.
Несмотря на то что все в ней кричало от страха и гнева, Сара не пролила ни слезинки. Она улыбнулась детям, взяла Далию у Феликса и с высоко поднятой головой пошла к разоренному дому.
Несколько часов спустя глубокий сон Макса был прерван долгим телефонным звонком. С туманным сознанием и плохим настроением он снял трубку. Он не имел привычки вставать рано и с трудом различал утренние лучи между шторами.
— Мы не ошиблись! — воскликнул Фердинанд. — Он умер, и они устроили погром. Это ужасно!
— Кто умер? — спросил Макс, подавляя зевок.
— Эрнст фон Рац, идиот.
Макс поднялся с кровати и пришел в чувство. Тремя днями раньше молодой еврей, эмигрировавший во Францию, выстрелил в немецкого дипломата в Париже, чтобы таким образом привлечь внимание мировой общественности к печальной судьбе евреев польского происхождения, которых нацисты несколько недель назад насильно отвезли на границу. Поляки отказались принять евреев на свою территорию. Блуждая по нейтральной полосе между двумя странами, ночуя на ледяном холоде, не имея ни крова, ни пищи, женщины, старики и дети оказались в очень бедственном положении. Семья Хершеля Грунзпана оказалась среди этих несчастных. В то время как секретарь немецкого посольства в Париже боролся за жизнь, немецкие газеты развернули кампанию против «трусов и их мерзких делишек», добавляя, что «международное еврейство наконец показало свое истинное лицо».
— Мы, конечно, опасались начала репрессий, но никто не мог предположить подобного, — продолжил Фердинанд. — Ты не в состоянии представить себе, что происходит в городе. Мы словно очутились в России прошлого века. Я видел, как подожгли синагогу на Фазаненштрассе. Пожарников не пустили к месту пожара. Они довольствовались тем, что стояли рядом с соседними домами, в которых живут немцы, на тот случай, если огонь перекинется на них. Боевики СА и СС громят магазины. Тротуары Курфюрштендам усыпаны битым стеклом. Евреев арестовывают сотнями. Мою адвокатскую контору осаждают толпы несчастных, которые думают, что я могу им помочь.
— Боже, это невозможно, — оглушенно сказал Макс, нервно ероша волосы.
— Приходи ко мне в контору немедленно. Я не уверен, что смогу выкрутиться сам. Люди в панике. Надо помочь им с бумагами на выезд. До скорого, старик.
Фердинанд отключился. Не теряя ни секунды, Макс поставил кипятить воду для кофе, принял душ, смачно выругался, порезавшись во время бритья, оделся потеплее и вышел на улицу, держа в руке фотоаппарат. Фердинанд не преувеличивал. Под слепым белым небом этого утра 10 ноября 1938 года горели крыши нескольких синагог. Прохожие молча смотрели на коптящие остатки, разводя руками. Некоторые были откровенно грустны, но вслух никто не протестовал. Из-за трусости или страха? Мало ли доносчиков пряталось в толпе.
Макс быстро пересек квартал. Все витрины еврейских магазинов были разбиты. Перед одним из них эсэсовцы заставили хозяина убирать осколки стекла голыми руками. Старый человек невыносимо страдал. Через несколько секунд на его руках показалась кровь. Некоторые зрители начали посмеиваться. Расстроенный Макс остановил такси и велел шоферу ехать к универмагу Линднеров. Припав к стеклу, он на всех улицах видел одно и то же.
— Многих также арестовали, — сказал таксист неуверенным голосом, глядя на пассажира в зеркало заднего вида.
Несмотря на то что Фердинанд настойчиво рекомендовал ему держать язык за зубами и никому не показывать своих истинных чувств, Макс не смог молчать. Это беспримерное разрушение действовало на него хуже самого мрачного кошмара. Как власти его страны, относящейся к цивилизованному миру, допустили такой позор и издевательства над невиновными людьми?
— Какой стыд! — воскликнул он, снимая уличные сцены своей «лейкой».
— Это уж точно, господин, — отозвался таксист с сильным берлинским акцентом. — Я тоже недолюбливаю евреев. Они всегда доставляли нам разные неудобства, за что, может быть, их надо было кое в чем ограничить. Но чтобы вот так… Нет, не то что-то у нас творится…
— Высадите меня здесь, — попросил Макс, когда автомобиль свернул на улицу, на которой находился Дом Линднеров.
Заплатив, он вышел и стал пробираться среди прохожих, толпившихся перед магазином. Вооружившись железными прутьями, юноши из гитлерюгенда крошили витрины, стекло которых трещало со зловещим звуком и дождем осыпалось на асфальт. Тут же рядом валялись таблички с надписью «еврейский магазин», которые Сара была обязана выставлять в витринах. Нагруженные товарами вандалы без всякого смущения выносили их через двери и разбитые витрины. Несколько грузовиков стояли рядом, в кузова которых, подгоняемые эсэсовцами, забирались работники универмага.
Макс отчаянно спрашивал себя, пришла ли на работу Сара. Так как правительство запретило евреям нанимать на работу слуг арийской национальности моложе сорока пяти лет, она должна была расстаться с кухаркой и гувернанткой своих детей. У молодой еврейской девушки, которая теперь работала на нее, не хватало опыта, чтобы успевать за всем. Поэтому Сара сама отводила детей в школу по утрам. Возможно, по счастью, она находится еще дома, в безопасности.
«Лишь бы эти подонки не подожгли здание», — испуганно думал он. Но, зная нацистов, можно было предположить, что скорее они решили присвоить предприятие, которое могло приносить выгоду. Он знал, что возмущение ни к чему не приведет. Полиция просто арестует его. Поэтому он запасся терпением и встал рядом настороже, почти по стойке «смирно», вспомнив Саула Линднера, отца Сары, одного из достойнейших и умнейших людей своего времени. Думая о нем с трепетом, Макс фон Пассау просил у него прощения, и это смахивало на молитву.
