— Спасибо, миссис Агинальдо. Это все.
Шувальтер подошел к скамье, и сердце Анны учащенно забилось.
— Миссис Агинальдо, как вы опишете работу, которую обвиняемая выполняла для миссис Винсент? — он осторожно подбирал дистанцию, словно боялся показаться слишком настойчивым.
— Она делать все.
Анна улыбнулась. Это было ближе к правде, чем кто-либо мог себе представить.
— Миссис Винсент получала много писем от поклонников?
— О да! — Арсела просияла. — Все знать мисс Моника.
— А эти поклонники… миссис Винсент отвечала им когда-нибудь?
— Да.
— Лично?
Арсела нахмурилась, стараясь понять смысл вопроса.
— Миссис Винсент отвечала на эти письма сама… или это была работа мисс Винченси? — перефразировал вопрос Шувальтер.
— Мисс Анна, она писать.
— От своего имени или от имени миссис Винсент?
Арсела не поняла. Он попробовал еще раз.
— Люди, которые получали эти письма, знали, что их писала мисс Винченси?
Спустя мгновение Арсела ответила:
— Я не думать… нет.
Анна научила домработницу основам работы на компьютере, чтобы та могла по электронной почте общаться с родней в Маниле. Компьютер был для Арселы словно новая игрушка для ребенка. Анна, приходя на работу, часто заставала ее у себя за столом. Должно быть, она видела часть корреспонденции.
Ронда вскочила.
— Протестую! Все, что делала моя клиентка, было сделано с согласия и по приказу ее работодателя.
— Отклоняется, — сказал Кортрайт.
Окружной прокурор продолжал наступать.
— Миссис Агинальдо, вы сказали, что миссис Винсент и мисс Винченси не всегда ладили. Вы можете вспомнить какой-нибудь отдельный скандал?
Что-то мелькнуло в глазах у Арселы, и ее застенчивость моментально исчезла.
— Она подарить мисс Анне платье для вечеринки. Но это неправильный платье. Мисс Анна, она очень, очень злиться.
У Шувальтера был вид акулы, почуявшей кровь.
— Вы говорите о вечеринке, состоявшейся в ночь на шестнадцатое апреля, за день до убийства миссис Винсент?
— Да.
Анне хотелось крикнуть Арселе, чтобы та замолчала. Она только усложняла ситуацию.
Но для Шувальтера это была только разминка. Он поднял голову и улыбнулся.
— Вы сказали полиции, что слышали, как они ссорились. Это правда?
— Да, — сказала Арсела с легким покорным вздохом, словно слишком поздно поняла, что ее спровоцировали.
— Вы можете сказать нам, о чем шла речь?
— Мисс Анна, она сказать, что уходить.
— Как бы вы могли описать реакцию на это миссис Винсент?
— Она кричать. Сказать, что мисс Анна пожалеть об этом.
— Что значит «пожалеет»?
Арсела бросила взгляд на Анну — удивленный взгляд.
— Мать, она больная. Мисс Моника сказать, что больше не платить доктор.
У Анны закололо в груди еще сильнее, когда Шувальтер обернулся к судье.
— Ваша честь, позвольте напомнить вам, что миссис Винченси страдает болезнью Альцгеймера и нуждается в усиленном уходе. — Он снова обернулся к Арселе. — Как вы считаете, таким образом, если бы миссис Винсент исполнила свою угрозу, вся тяжесть ухода за матерью легла бы на плечи обвиняемой?
Арсела еще сильнее сжала в руках свои четки.
— Я… — она покачала головой. Но было слишком поздно; слова уже были произнесены.
Шувальтер повернулся лицом к залу, соединив руки за спиной, и на цыпочках прошел вперед. Все взгляды были прикованы к нему, а он готовил решающий удар.
— Миссис Агинальдо, где вы были ночью семнадцатого апреля?
— Со своей подругой Розой, — Арсела, казалось, испытывала облегчение. — Мы смотреть фильм. Джеки Чан, — она недовольно сморщила нос. — Розе нравится Джеки Чан.
В зале раздался одобрительный смех, и даже Шувальтер улыбнулся.
— Когда вы вернулись домой?
— Я оставаться у Розы, вернуться рано утром.
— То есть вы не возвращались в ту ночь в дом Моники Винсент?
— Нет.
— Другими словами, если обвиняемая вернулась в дом сестры, скажем, чтобы забрать какие-то вещи, которые она забыла, вы бы об этом не знали?
Арсела снова взглянула на Анну.
— Я… нет.
Теперь была очередь Шувальтера торжествовать.
— Спасибо, миссис Агинальдо. Это все.
Ронда представила суду записи полиции за последние несколько лет, в которых речь шла о полудюжине случаев угроз со стороны маньяков, один из которых был, в конечном счете, арестован. Она утверждала, что так же, как нельзя отрицать вероятность того, будто смерть Моники стала следствием несчастного случая, нельзя отбрасывать версию о том, что это дело рук душевнобольного поклонника. На что Шувальтер холодно ответил, что не было ни одной улики в поддержку этой теории: ни отпечатков пальцев, ни волос, ни ниток, ни биологических жидкостей, ни признаков насильственного взлома. Судья, что бы он там ни думал, свои мысли держал при себе.
На улице было тепло, и воздух в зале еще сильнее нагревался из-за неисправного кондиционера, который перегонял теплый воздух, и уже к обеду блузка Анны прилипла к ней как вторая кожа. Но она по-прежнему редко пользовалась своим платком, словно боялась пошевелиться, и только время от времени промокала лоб. Ей не хотелось выглядеть взволнованной.
Анна чувствовала пристальные взгляды на своей спине, которые вонзались в нее, как ножи. Время от времени она оглядывалась через плечо. Толпа в основном состояла из репортеров; местные журналисты разделились на два лагеря: на тех, кто открыто выражал поддержку Анне, и тех, кто не скрывал своих подозрений в ее виновности.
Внимание Анны привлекла женщина в заднем ряду, крашеная блондинка в джинсовой рубашке. Анне показалось, что женщина смотрела на нее с необычной напряженностью… но, скорее всего, это было игрой воображения. В последнее время оно часто подшучивало над Анной. Позавчера, идя по улице, Анна услышала обрывок разговора, звучавший так: «Ее нужно повесить». Она вздрогнула. Но оказалось, что это Мирна Макбрайд давала указания рабочему по поводу вывески.
Когда судья ударил молотком, объявляя десятиминутный перерыв, этот звук прозвучал для Анны как удар грома, разогнавший длительную засуху. Зрители все одновременно вскочили на ноги и стали проталкиваться к двустворчатой двери, находившейся в глубине зала.
Если бы не Марк, который провел Анну через молнии вспышек из стробоскопов[19] и фотокамер, ее, скорее всего, затоптали бы. Краем глаза Анна видела, как Гектор грубо оттолкнул в сторону кричавшего что-то в микрофон репортера, а Мод пнула в голень тощего темноволосого мужчину, преграждавшего Анне дорогу.
— Сюда… — Лаура схватила ее за плечо, протаскивая через толпу. Прямо перед ними была дамская комната. — Скорее. Я посторожу у двери, — прошептала она, продвигая Анну вперед легким толчком. Дверь с грохотом закрылась, и Анна оказалась перед рядом блаженно пустых кабинок.
Она скользнула в ближайшую из них и закрыла дверцу на защелку. Болтовня в коридоре сменилась приглушенным рокотом. Анна слышала, как Лаура вдалеке кричала:
— Вот незадача! Держись!
Анна со вздохом села на унитаз. У нее не было сил ни плакать, ни молиться. Что хорошего принесли ей все те часы, которые она провела на коленях? Если Бог и заботился о ней, то у Него это паршиво получалось.
Рокот неожиданно стал громче, и Анна услышала, как хлопнула дверь. Кто-то проскочил мимо Лауры. Анна напряглась, когда пара мускулистых икр, кончавшихся грязными кроссовками, очень маленькими, почти детскими, появилась под металлической перегородкой, отделявшей кабинку Анны от следующей.
Женский голос прошептал:
— Анна?
Репортер? От этих сволочей чего угодно можно было ожидать. Но даже для них это было бы слишком низко.
— Что вы хотите? — зашипела Анна в ответ.
— Успокойтесь, я на вашей стороне.
«У меня есть Бруклинский мост, который, возможно, вам захочется купить».
— Тогда почему вы прячетесь?
— Это не важно.
Анна замерла от волнения.
— Кто вы?
— Друг.
— Докажите.
— Послушайте, — голос стал более настойчивым, — они все неправильно понимают. — Анна встала так тихо, как только могла. Она уже поставила одну ногу на сиденье унитаза и готовилась заглянуть через край кабинки, когда женщина резко закричала:
— Стойте! Я клянусь, что убегу отсюда так быстро, что вы и глазом не успеете моргнуть!
Анна поставила ногу на пол.
— О’кей, я слушаю.
Это было словно во время исповеди — только тонкая перегородка между ней и спасением. Анна смотрела на квадрат туалетной бумаги, прилипший к грязной плитке у ее ног, и слышала, как бешено колотится ее сердце. Разве может ее судьба зависеть от невидимой незнакомки, скрывавшейся в кабинке уборной? Или, возможно, это была чья-то жестокая шутка?
