В голове промелькнула мысль: «Жизнь окончена». Как ей жить дальше? Куда возвращаться?
Она задушит его! Она ударит его ножом, ударит тысячу раз! Теперь Нина понимала, как люди из-за ревности становятся способными на убийство. Ярость пылала в ней, лицо горело.
Два человека предали ее. Два человека, которых она любила больше всего…
«Вместе… За моей спиною… Вот, значит, что чувствует человек, которого предали! Они вырвали мое сердце…»
Нина ощущала уже не душевную, а физическую боль. Потом она услышала какой-то звук и не сразу поняла, что плачет.
Она плакала долго. Голос ее охрип, глаза саднило. Наконец, окончательно измотанная, Нина глубоко вздохнула и присела на стул.
Она никак не могла собраться с мыслями. Она должна бросить Виктора, уехать от него. Но ей некуда переезжать, кроме как в эту комнату, полную вещей, принадлежавших Вере. Здесь они втайне встречались… Виктор и Вера…
«Я хочу уехать отсюда, начать новую жизнь».
«Тебе не позволят. Никто не имеет права уезжать из страны».
«Я ненавижу их всех, ненавижу лютой ненавистью, ненавижу всей душой! Слава богу, завтра мы уезжаем на гастроли. Я не хочу их больше видеть. Я уеду и не вернусь».
«Они найдут тебя и переломают ноги».
«Я уеду навсегда».
«Невозможно. Как ты сможешь сбежать? И потом… Они все равно найдут тебя и переломают ноги. На что ты будешь жить, если не сможешь танцевать?»
Взглянув еще раз на браслет и серьги, Нина сунула их себе в сумочку.
Поспешно покидая мамину комнату, она испытывала странное чувство нереальности происходящего. Словно все это сон или кинофильм. Как в тумане Нина шла мимо скучающих постовых на перекрестках, то и дело свистящих в свои свистки, мимо торговцев мороженым, водкой и арбузами, мимо старухи с весами, зазывающей желающих узнать свой вес. Казалось странным, что мир может существовать как ни в чем не бывало, если вокруг происходят такие ужасы…
Словно в подтверждение этой мысли она встретила Сергея, который шел ей навстречу. Последний раз они виделись на похоронах Полины. Сергей неподвижно стоял в отдалении. Голова величаво склонена. Лицо хмурое, но при этом ни слезинки в глазах. От Сергея веяло суровостью. Впрочем, в нем уже не чувствовалось прежней самоуверенности.
— Добрый день, Нина Тимофеевна! — не улыбнувшись и краешком губ, поздоровался Сергей.
Как он целовал Верину руку…
— Я полагаю, вы не знаете, что она умерла.
— Кто?
Когда Нина все рассказала, Сергей побледнел. Ей даже показалось, что сейчас он упадет в обморок.
— Нет… Это невероятно! Я даже не знал, что она беременна.
Обхватив лицо руками, он прищурился и покачал головой, словно пытаясь понять, как такое вообще возможно.
— Мы давно не виделись. Сначала мне казалось, что мы сблизились, но потом Вера сказала, что нам лучше расстаться.
На его лице была глубокая печаль.
— Ну, — хмуро сказала Нина, — похоже, она сошлась с другим.
Сергей бросил на нее косой взгляд и кивнул.
— Мне следовало бы догадаться. Я видел их вместе летом, без вас. Вы…
— Моя мама тяжело болела, и я должна была поехать к ней, — словно оправдываясь, сказала Нина.
Как будто она в чем-то виновата! Как будто Вера когда-нибудь любила Сергея! Только сейчас, глядя его сузившиеся от боли глаза, Нина сообразила, что Вера, должно быть, умышленно рассказала ей о маминой болезни. Она хотела избавиться от нее и остаться с Виктором наедине.
— Я видел это собственными глазами, — играя желваками, сказал Сергей, — но я думал… я не хотел верить, что такое возможно. Ублюдок! Извините, Нина. А теперь она умерла…
— Умерла, — с ужасом в голосе повторила она.
— Ублюдок! Это его вина!
Холодный, злой взгляд… Медленное покачивание головой…
— Мне следовало догадаться раньше. Он был так любезен с Верой на даче. Все ясно как день… Но ваш муж не казался мне человеком, скрывающим что-то от посторонних, поэтому я и не придал увиденному значения.
«Виктор многое скрывает».
Низкая, злая мысль… Все ее естество источало злобу.
«Спрятанная за фанерной перегородкой Мадам…» Долю секунды Нина хотела озвучить эту мысль, но сдержалась. Она уже поняла, что наговорила лишнего, и ее ярость, передавшись Сергею, зародила в его душе подозрения.
Брови его приподнялись. Казалось, он читает ее мысли. Нина почувствовала себя неловко. Теперь откровенность с Сергеем представлялась ей ужасной ошибкой.
Когда они расстались, Нина свернула в переулок, и там ее стошнило. Потом она вытерла рукавом рот. Ее трясло.
Когда она сказала «Хорошо, что вы пришли», Григорий не смог сдержать улыбки.
Он хотел прикоснуться к ней, пожать ей руку, но Дрю явно нервничала, а может, просто волновалась из-за своего открытия, и держалась на приличном, не меньше фута, расстоянии от него. Взяв распечатанную страницу, она протянула ее Григорию.
— Ну как? Это то, что мы искали?
— Посмотрим… Дата, товар, цена, покупатель — все на месте.
— Отлично!
Григорий начал читать с самого начала:
— Дата. Седьмое июня тысяча восемьсот восемьдесят второго года. — Оторвавшись от чтения, он пояснил: — Это согласно дореволюционному, юлианскому календарю, принятому русской православной церковью. Надо прибавить двенадцать дней, чтобы перейти на наш стиль. — Волнуясь, он откашлялся и продолжил: — Браслет, пять кабошонов, в каждом — окаменевшее насекомое, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.
— Оно! — прервала его Дрю. — Точно оно!
Сердце Григория учащенно забилось.
— Янтарные серьги, два кабошона, в каждом — окаменевшее насекомое, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.
— Сходится! — зарумянившись от радости, воскликнула Дрю.
— Инкрустированная янтарем брошь, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников. — Григорий снова откашлялся. — Заколка для волос с небольшим кабошоном, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.
Дрю подошла к нему совсем близко.
— А кулон там есть?
Григорий провел пальцем по списку.
— Ага, есть! Янтарный кулон, большой кабошон с пауком внутри, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.
Он облегченно вздохнул и взглянул в конец списка.
— Покупатель, — удивленно повысил он голос, — Авраам Шломович Герштейн, проживающей по улице Маросейка, Москва…
Он отступил на шаг назад, словно желая, чтобы ему не мешали читать.
Дрю уставилась на Григория.
— Авраам Шломович?
— Герштейн — фамилия близкого друга Виктора Ельсина. Он был композитором. Я показывал вам его на снимке. Драгоценности, вероятно, купил его предок.
В голове Григория метались беспорядочные мысли. Близкий друг Виктора… Как это понять?
Порывшись в папках на столе, Дрю воскликнула:
— Нашла! Это он?
Она протянула Григорию фотографию, которую он давал для брошюры. При перепечатке Герштейна и его жену «вырезали», оставив только Нину Ревскую и Виктора Ельсина.
— Это ведь он? — показывая на Герштейна, переспросила Дрю.
— Да.
— Следовательно, янтарные украшения — его. Они перешли к нему от родителей или родственников.
Григорий кивнул — скорее машинально, чем соглашаясь со сказанным.
— Да, он мог продать их Виктору Ельсину или отдать на хранение накануне ареста, — немного подумав, сказал он. — Да… Герштейн отдал украшения Виктору, а тот передал их Нине Ревской, которая прихватила браслет и серьги с собой, когда бежала из России.
Дрю покачала головой.
— Но почему она взяла только два украшения? Возможно, Ельсин дал ей только серьги и браслет, а кулон отдал кому-то другому.
— Кому он мог его отдать?
— Человеку, кому принадлежали письма, которые вы мне показывали.
Григорий понял, что Дрю подозревает: он что-то недоговаривает. Ну что же, он ведь не сказал, кем на самом деле был его «родственник».
— Понимаете, — попытался объяснить он, — у меня есть веские основания считать, что сумочка со всем ее содержимым принадлежала когда-то Нине Ревской. Я почти уверен в этом.
Дрю нахмурилась.
— А если вы ошибаетесь? Если владелица дамской сумочки и писем — не она, а кто-то другой?
«Совсем как профессор Большие Уши… Невероятно!»
Григорий раздражался все больше и больше.
— Думаю, не следует делать поспешных выводов, — неожиданно спокойным голосом заявила Дрю. — Начнем с того, что мы знаем наверняка. Неоспоримым является то, что когда-то драгоценности принадлежали семье Герштейна. — Она взглянула на фотографию. — Что бы вы сделали на месте этого человека, обладая набором драгоценностей, доставшихся вам по наследству?
— Отдал бы их жене, — сказал Григорий, указывая на красивую женщину, сидящую рядом с композитором.
