- Тогда спишь ты.
- Верно. Но уж ты улучи момент, когда ни он, ни я не спим, и принеси его. Так хочется на него взглянуть!
- Хорошо, Михай!
А ребенку становилось все хуже.
И Ноэми приходилось скрывать от Михая, что Доди болен, и выдумывать всякие небылицы, так как Михай то и дело спрашивал о ребенке.
- Играет Доди с деревянной куклой?
- О да, играет. - И про себя добавила: с костлявой старухой!
- Говорит он обо мне?
- Да, говорит, очень много. - И не могла не подумать про себя: а вскоре станет говорить с Господом!
- Поцелуй его за меня.
И Ноэми передала умирающему крошке прощальный отцовский поцелуй.
Минули еще сутки.
Проснувшись утром, Михай никого не застал подле себя. Ноэми всю ночь провела у постели ребенка; смотрела, как борется со смертью это крохотное существо, и подавляла в сердце свое невыплаканное горе. Как только не разорвалось ее несчастное сердце?
Водя к Михаю, она вновь улыбнулась.
- Ты была у Доди? - спросил больной.
- Да, я была у него.
- Он все еще спит?
- Спит.
- Неправда!
- Я говорю правду: он спит.
... Ноэми только что закрыла глаза ребенку, опочившему вечным сном! Но ей нельзя было выдать свою боль. Она вынуждена была улыбаться.
Пополудни Михай вновь впал в нервозное состояние, а когда день стал клониться к вечеру, его капризы и вовсе сделались невыносимыми. Он кликнул Ноэми, которая находилась в соседней комнате.
Ноэми тотчас же поспешила на зов; выражение лица ее было исполнено любви и нежности. Однако больной был явно не в духе. От его придирчивого взгляда не укрылось, что в платье Ноэми спереди вколота игла с шелковой ниткой.
- Никак шитье занялась? Нашла время! И что же за наряд ты себе шьешь?
Ноэми вскинула на него взгляд и мысленно ответила: "Смертную рубашечку маленькому Доди". А вслух произнесла:
- Пришиваю оборку к своей сорочке.
- Тщеславие. Тебе названье - женщина! - с неуместной язвительностью поддел ее Михай.
А Ноэми, сложив губы в улыбку, ответила: "Воистину так!".
И вновь наступило утро.
Теперь Михая терзала бессонница. Как он ни старался, никак не мог заснуть; его постоянно занимала мысль о маленьком Доди, и он без конца посылал Ноэми взглянуть, что делает ребенок, не случилось ли с ним чего.
И Ноэми, выйдя в другую комнату, всякий раз целовала лежащего в гробу крошечного покойника и говорила ему нежные, ласковые слова, чтобы ввести Михая в заблуждение: "Милый Доди, маленький мой! Что ж ты, се спишь и спишь? Любишь меня, моя радость?" А возвратясь к Михаю, говорила, что малыш здоров.
- Как долго он спит! - удивлялся Михай. - Отчего ты его не будешь?
- Скоро разбужу! - кротко отвечала Ноэми.
Но вот Михай на мгновенье забылся сном и так же внезапно пробудился. Сон был очень короток - больной даже не понял, что спал.
- Знаешь, Ноэми, - сказал он, - Доди сейчас пел. Я сам слышал. Оказывается, он дивно поет!
Ноэми, прижав руки к сердцу, нечеловеческим усилием сдержала готовые вырваться рыданья.
На небесах поет наш Доди, в хоре ангелов, средь сонма серафимов!
Под вечер Михай отослал от себя Ноэми.
- Ступай, уложи Доди спать. И поцелуй его за меня.
Ноэми сделала бы это и без просьбы.
- Что сказал Доди? - спросил он, когда Ноэми вернулась.
Ноэми, не в силах вымолвить ни слова, бросилась Михаю на грудь и поцелуями запечатала ему уста.
- Он просил тебя об этом? Милое дитя! - воскликнул Михай. От этого поцелуя он уснул, словно бы ребенок послал ему частицу своего сна.
Наутро первые слова Михая были опять о малыше.
- Надо вынести Доди на воздух, не дело ребенку все время в доме находиться. Вынесите его в сад!
Женщины именно это и собирались сделать.
Тереза еще ночью вырыла могилу у подножья плакучей ивы.
- Ступай и ты, Ноэми, побудь с ним в саду! - уговаривал Михай. - А я пока подремлю. Я так хорошо себя чувствую!
Ноэми вышла из комнаты больного и заперла за собой дверь на ключ. Затем они с Терезой вынесли своего ангелочка, душа которого возвратилась на небеса, и навечно предали его тело матери-земле.
Ноэми не пожелала насыпать холмик: стоит Михаю увидеть его, и он все время будет проводить у могилы, а постоянная тоска подорвет его здоровье. Вместо могильного холма она разбила под деревом цветочную клумбу, в середине которой посадила розовый куст - один из привитых самим Михаем, с ослепительно белыми цветами без примеси какого-либо иного оттенка.
Затем Ноэми возвратилась к больному.
Михай тотчас спросил ее, где она оставила Доди.
- В саду.
- Во что он одет?
- В белую рубашечку с голубыми лентами.
- Это ему очень идет. Ты хорошо его укрыла?
- Очень хорошо.
Тремя футами земли.
- Принеси его показать, когда опять пойдешь к нему.
Силы оставили Ноэми. Она поскорее вышла во двор, бросилась на шею матери, судорожно прижалась к ней, но не заплакала. Плакать было нельзя.
Ноэми, как потерянная, бродила по саду. Подошла к плакучей иве, сорвала с белой розы полураскрывшийся бутон и возвратилась к Михаю. Тереза шла за ней следом.
- Где же Доди? - нетерпеливо спросил Михай.
Ноэми опустилась на колени у его постели и с ласковой улыбкой протянула ему белую розу.
Михай взял розу, поднес ее к лицу.
- Как странно! - сказал он. - У этой розы совсем нет запаха, словно она выросла на могиле.
Ноэми поднялась с колен и вышла из комнаты.
- Где же ребенок? - теперь Михай обращался к Терезе.
- Не сердитесь на нее! Проговорила Тереза мягким, просительным тоном. - Вы тяжело болели; теперь, слава богу, страшное позади, но ведь болезнь ваша заразная и всего опаснее для других именно тогда, когда проходит. Это я запретила Ноэми приносить к вам ребенка, пока вы не выздоровеете окончательно. Тут моя вина, но я хотела как лучше.
Михай сжал руку Терезы.
- И очень хорошо сделали! Как же это я, глупец, сам не догадался! Нет, вы, право же, очень умно поступили. Надеюсь, малыша и нет здесь, в соседней комнате?
- Нет. Мы устроили ему отдельное жилье в саду.
Тереза и не солгала, бедняжка.
- Вы молодец, Тереза. Идите же к нему, а Ноэми пришлите ко мне. Я больше не стану требовать, чтобы она принесла сюда Доди. Бедная Ноэми, сколько она натерпелась!.. Но как только я встану на ноги, вы меня отведет к нему?
- Да, Михай!
Этой спасительной ложью Михай позволял себя убаюкивать до тех пор, пока не встал с одра, окончательно поборов болезнь.
Но он по-прежнему был слаб и едва мог ходить.
Ноэми помогла ему одеться. Опираясь на ее плечо, Михай вышел из комнаты; Ноэми подвела его к скамеечке перед домом, усадила и сама села рядом, держа Михая под руку и склонив голову ему на плечо.
Был теплый, летний день. Михаю казалось, словно каждый листок своим шорохом шептал ему что-то ну ухо, словно пчелы своим жужжанием хотели передать какую-то весть, словно бы даже трава под ногами шелестела неспроста; все звуки сливались в единый гул.
Но одна мысль особенно беспокоила его.
Стоило ему взглянуть в лицо Ноэми, как мучительное предчувствие охватило душу. Что за непостижимая загадка в этом лице?
Михай решил разгадать ее.
- Ноэми!
- Что, Михай?
- Милая Ноэми, посмотри на меня!
Ноэми подняла глаза.
- Где малыш Доди?
Не в силах больше сдерживать горе, она подняла свой мученический лик к небу и простирая вверх руки, трепещущим голосом проговорила:
- Он там... там!..
- Умер! - выдохнул Михай.
Ноэми упала ему на грудь и горько зарыдала.
Михай прижал ее к себе и дал выплакаться. Было бы святотатством не дать пролиться этим долго сдерживаемым слезам.
Сам он не плакал - настолько велико было потрясение.
Михай был потрясен величием души, вознесшим это несчастное, одинокое существо на столь недосягаемую высоту. Она сумела скрыть свое самое тяжкое горе - во имя человека, которого любит. Какой же безмерной должна быть эта любовь!
Выплакавшись, бедная Ноэми с улыбкой взглянула на Тимара: будто радуга проглянула после дождя.
- И ты сумела скрыть это от меня?
- Я боялась за твою жизнь.
- Ты не решалась плакать, чтобы я не заметил своих слез!
- Я ждала, когда можно будет выплакаться.
- Когда тебя не было подле меня, ты ухаживала за Доди. А я-то бранил тебя!
- Ты не сказал ни одного дурного слова, Михай.
- Когда ты передала ему мой поцелуй, ты знала, что этот поцелуй - прощальный. Когда ты сказала, что шьешь себе наряд, ты шила ему смертный саван! А когда ты улыбалась, сердце твое раздирали муки, равные мукам пресвятой богоматери! О, Ноэми, я боготворю тебя!
Но бедной Ноэми нужно было, чтобы он всего лишь любил ее.
Михай привлек ее к себе.
Шелест листвы и трав, жужжанье пчел, сливавшиеся в единое звучание, обрели свой смысл. Мысли Михая стали отчетливее.
После долгого, горестного молчания он вновь заговорил:
- Где он лежит? Отведи меня к нему.
- Только не сегодня, - сказала Ноэми, - для тебя это пока еще немалый путь. А завтра проведаем.
