— А что это такое? — Я усмехнулась. — У твоей мамы есть любовник, но ты все равно очень любишь ее. Ты сам так сказал.
До него не дошел мой юмор.
— Убью, если заведешь любовника. А сам повешусь на том крюке. Вот увидишь.
Он весь дрожал, и я накрыла его одеялом. Я была в одних пижамных штанах, а Никита в джинсах и ковбойке. Он не трогал меня ниже пояса. И в губы не целовал. Его притягивала к себе моя грудь.
— Нравится? — спросил он, оторвавшись на секунду от моего затвердевшего от его ласк соска и заглядывая мне в глаза.
Мне очень нравилось, но я прикинулась почти равнодушной.
— Нравится, нравится. Тебе очень нравится…
Он снова взял в рот мой сосок, нежно кусал его, чмокал губами.
Мы заснули под утро. Я проснулась первой. Было уже светло. Никита безмятежно спал на моей груди.
Я ласково потрепала его по волосам.
— Иди к себе. Слышишь? Тебя хватятся.
— Ни фига, — сонно пробормотал он. — Сегодня воскресенье. Можно спать до обеда.
— Но вдруг кому-нибудь взбредет в голову зайти к тебе в комнату?
— Я ее запер. Ключ у меня в кармане.
— Ты знал, что я тебя оставлю.
Он улыбнулся и приоткрыл один глаз.
— Тебе тоже скучно. Я давно за тобой наблюдаю.
— Ты придумал про крючок? — спросила я, перебирая пальцами его по-детски шелковистые волосы.
— Сам не знаю. — Он притворно вздохнул. — Я часто на него смотрю.
— Лгунишка. Иди-ка лучше к себе.
— Но ведь тебе не хочется, чтоб я ушел.
— Ты угадал. — Я вздохнула отнюдь не притворно. — Я, наверное, испорченная.
— Нет. — Он вдруг больно стиснул своими горячими руками мою грудь. — Просто ты без комплексов. Как и я. Нам с тобой повезло. Почти у всех сплошные комплексы.
— Ты уже пробовал так с кем-то?
Я почувствовала нечто похожее на ревность.
— С одной девчонкой из нашего класса. Но у нее такая маленькая грудь. И она хотела, чтоб я все время целовал ее в губы.
— Ты не любишь целоваться?
— Не знаю. Я брезгую слюнями. У той девчонки столько слюней.
— Хочешь поцеловать меня?
Он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел мне в глаза. У него оказались очень чуткие и податливые губы.
Мы целовались часа полтора, изобретая все новые и новые способы наслаждения.
— Как здорово! — Никита в изнеможении упал на подушку. — У тебя так горячо во рту. И почти совсем сухо.
По дому уже кто-то ходил.
— Сматывайся немедленно. Иначе…
Он проворно выскользнул из кровати и спросил, возвышаясь надо мной во весь свой отнюдь не детский рост:
— Что иначе?
— Нам больше не позволят делать то, что мы хотим, — сказала я, отдавая себе отчет в том, что с этим парнем притворяться нельзя.
— Ура! — вполголоса воскликнул он. — Ты еще лучше, чем я себе представлял.
После позднего завтрака мы с Наташкой отправились на прогулку. Никита к столу не вышел, что в выходные случалось с ним часто.
— Послушай, ты не могла бы дать мне на время ключи от твоей квартиры? — смущенно спросила Наташка, уже когда мы очутились в лесу.
Я глянула на нее удивленно.
— О чем разговор.
— Понимаешь, дома все время эта Валентина болтается, да и предки могут в любой момент нагрянуть. А я… я с одним парнем познакомилась.
То-то последние две ночи Наташка не приставала ко мне с душевными излияниями.
— Влюбилась?
— Да! — выпалила Наташка, прижимая к щекам руки в толстых варежках. — Но он… он в общаге живет, и вообще…
— Что вообще?
— В облаках витает. Потому он мне и нравится. Мы просто посидим у тебя на кухне. Я куплю бутылку коньяка. Думаю, ничего у нас не будет. Представляешь, я не хочу, чтоб что-то было.
— Почему? Ведь ты его любишь.
— Ну… Понимаешь, я боюсь: а вдруг у него какая-нибудь болезнь? Да и подзалететь страшно. Что тогда делать? Послушай, а ты как предохраняешься? Это я так, на всякий случай.
Наташка схватила меня за рукав дубленки и остановилась, нетерпеливо ожидая ответа.
Я рассмеялась.
— Я сама подзалетела чуть ли не в первую же ночь. Тоже мне, нашла у кого спрашивать.
— Да, но ведь потом… у тебя наверняка был кто-то потом и все… все обошлось.
Я не стала ничего объяснять Наташке — какая мне разница, что она про меня думает? Почему-то последнее время меня совсем перестало волновать ее мнение. Да и не только ее.
— Надень ему на х… презерватив, — сказала я серьезным всесведущим тоном.
— А как это делается? Вдруг он не позволит? А если презерватив слетит? — посыпался на меня град тревожных вопросов.
— Тогда не позволяй ему…
— Но вдруг он захочет? Ведь все другие позволяют… Я так боюсь потерять его.
Я сделала вывод, что Наташка влюбилась не на шутку.
— Он поэт из Ростова, — поведала она. — Учится в литинституте. Посвятил мне замечательные стихи. Хочешь почитаю?
Я кивнула. Какая разница: слушать Наташкин бессвязный лепет или стихи какого-то графомана?
Наташка читала вдохновенно. С той же ненатуральной интонацией внутренней сосредоточенности, с какой обычно читали свои стихи подвыпившие гости ее родителей. Я ничего не понимаю в стихах. Наверное, это здорово, когда тебе посвящают стихи. Но, пардон, что дальше?
— Нравятся? Папа говорит, Сережка гений. Собирается рекомендовать его в Союз писателей. Обещал помочь издать его сборник.
— Постой, постой, это тот с… — Я вовремя прикусила язык. Я вспомнила Сережу — он был горбат, как Квазимодо, но у него были длинные ноги и очень красивые глаза. Но я с таким все равно ни за что бы… — Это тот, что был позавчера? — выкрутилась я.
— Да-а, — мечтательно протянула Наташка. — Я проводила его на электричку. Едва поспели на последнюю. Он постеснялся остаться у нас. Думаю, потому, что влюблен в меня. Он такой чистый…
За ужином Никита все время протягивал под столом свои ноги и пытался прижать мои. Сам при этом нес какую-то чепуху про учительницу математики и ее роман с физкультурником. Его никто не слушал, хоть все и делали вид, что им интересно. Я обратила внимание, как один из гостей, известный драматург, порывается найти брешь в потоке Никитиной болтовни и хлынуть туда со своим словоблудием.
Я встала из-за стола, громко отодвинув стул.
— Пошли заниматься английским, — сказала я Никите. — А то уже скоро спать.
Меня все больше и больше мучили мысли о будущем. Особенно по ночам. Особенно после ласк Никиты.
Мне уже девятнадцать. Я живу на стипендию и на полторы сотни, которые присылают мне не шибко богатые родители. Еще учиться и учиться. Можно, конечно, перевестись на вечернее и пойти работать. Куда? Гидом-переводчиком? Бесперспективно во всех отношениях. К тому же я не собиралась попадаться на крючок органам. (Об этом меня предостерегал еще покойный муж.) Можно, конечно, снова выйти замуж…
Что-то в этом раскладе меня не устраивало. Дело было даже не в сексе, хотя и в нем тоже. Семейная жизнь представлялась мне сплошной рутиной. Одно и то же изо дня в день. Во имя чего, спрашивается? Во имя того, чтоб не просыпаться по ночам от страха за собственное будущее, убеждала себя я. Что может быть хуже бедности? Для женщины — ничего. Для мужчины, думаю, тоже.
Словом, мне нужен по-настоящему богатый муж.
Меня вдруг осенило поступить на курсы международных стюардесс.
Я переехала в Москву и на даче у Кудимовых появлялась все реже и реже. Никиту это приводило в ярость. Однажды он появился у меня поздно вечером — подвыпивший и очень возбужденный.
Я лежала в ванне и не сразу открыла ему дверь.
— У тебя кто-то есть! — ворвавшись, заявил он с порога. — Я так и знал.
Он хотел ударить меня по щеке, но я вовремя увернулась.
Никита кинулся обыскивать квартиру. Потом повалил меня на кровать.
— Я сейчас тебя изнасилую. — Он сорвал с себя одежду, оставшись в одних узеньких плавках. — Ты удрала от меня, чтоб спать с другими мужчинами. Я надоел тебе — ты думаешь, я еще мальчишка. Но я докажу тебе, что это не так.
Он стащил плавки и стоял теперь надо мной голый и слегка смущенный. Я обратила внимание на его разбухший фаллос.
— Я женюсь на тебе! — Никита вдруг бросился на меня и с ходу проник глубоко внутрь своим крепким молодым орудием. — Женюсь, женюсь, женюсь, — шептал он в такт своим резким нетерпеливым движениям. — Господи, как же я люблю тебя…
Разумеется, он выпустил все в меня, и мне пришлось срочно бежать в ванную, чтоб хоть как-то обезопасить себя от последствий. Мне понравилось то, что он со мной сделал. Очень понравилось. Я поняла, что я — его первая женщина.
Мы занимались любовью несколько раз. Никита все больше и больше входил во вкус.
— Я остаюсь у тебя, — заявил он мне утром.
— Ты несовершеннолетний, — возразила я. — Меня выгонят из института и могут даже посадить в тюрьму.
