Поместье оказалось уединенным раем. Каждый день Генри и Анна плавали, ходили под парусом, обедали на балконе и занимались любовью. Через неделю они оба загорели до черноты.
Убаюканные ароматом цветов и тропическим бризом, ни Генри, ни Анна не заметили, как пролетели две недели. Время отлета в Нью-Йорк приближалось, и Анну стали мучить дурные предчувствия.
В последний день их отдыха, когда они загорали в шезлонгах, Анна спросила:
— Генри, а что будет, если я не понравлюсь твоей семье?
Тот заметил ее испуганное лицо и улыбнулся:
— Обязательно понравишься.
— Но ведь они даже не знают, что мы уже поженились. Мы никому не говорили.
— У нас не такая большая семья. Две минуты, и все все узнают.
Анна кивнула, но губы ее оставались сжатыми.
— Но… твоя бабушка… — Она поднялась со своего шезлонга и опустилась на колени рядом с ним.
— Моя бабушка. — Генри помолчал с минуту, думая об Элизабет-Энн. — Я бы на твоем месте не стал беспокоиться о ее реакции. Ты ей наверняка понравишься. — Он взял лицо жены в ладони. — Не волнуйся ты так. Тебя никто не укусит. А теперь допивай свой коктейль, пойдем искупаемся.
— В бассейне с пресной водой. Соль щиплет мне глаза.
— Мои тоже щиплет, — согласился муж с улыбкой.
Они оба одновременно обернулись и посмотрели на виллу. Где-то в глубине дома зазвонил телефон. После третьего звонка он умолк.
— Это не нас, — заметил Генри, качая головой. — Я до сих пор не могу привыкнуть, насколько хорошо не быть привязанным к телефону. Даже сейчас, стоит мне услышать телефонный звонок, я тут же порываюсь на него ответить. Мне кажется, у меня рефлекс, как у павловской собачки. Условный.
— Простите меня, сеньор.
Они обернулись. Служанка принесла с собой аппарат с длинным шнуром.
— Что случилось? — спросил Генри, испытывая почти шок.
— Это вас, сеньор. — Она протянула ему трубку.
— Насколько я знаю Берни, он наверняка хочет, чтобы я оказал ему еще одну услугу, — с улыбкой сказал Генри жене, несмотря на собственное смущение. — Старый добрый Берни.
Служанка покачала головой:
— Нет, сеньор. Это не сеньор Шалкин.
— Но никто не знает, что мы здесь, — теперь Генри по-настоящему встревожился.
— Кто-то знает, — вежливо произнесла служанка. — Это сеньора Хейл.
Анна резко повернулась к Генри, вставшему, чтобы взять трубку. Какое-то время он смотрел на нее, потом поднес трубку к уху:
— Бабушка?
— Генри, дорогой! — голос Элизабет-Энн доносился из трубки, лишь слегка измененный расстоянием. — Как там солнце? — Она говорила весело, но достаточно сухо, чтобы привести Генри в чувство.
— Как ты узнала, что мы здесь? — строго спросил он.
Элизабет-Энн рассмеялась.
— Ты оставил за собой следы. Не забывай, что «Хейл Рома» заказывал билеты до Искьи, а тамошний отель заказывал билеты до Косумеля.
— Этот предатель Берни, — выругался Генри сквозь зубы.
— Берни? Но это вовсе не он. На самом деле моей секретарше хватило четырех часов, чтобы проследить твой путь до виллы, что она и сделала.
— Что ты ей посулила? Предложила поощрительную премию?
Женщина засмеялась.
— Возможно, мне следует сделать это. Что бы там ни было, я рада, что ты смог наконец отдохнуть.
— Разве я этого не заслужил?
— Конечно же, заслужил, — успокаивающе проговорила Элизабет-Энн. — И все-таки ты бы мог сообщить мне, где ты находишься. — В ее голосе не было и тени упрека, лишь констатация факта.
— Да, наверное, мне следовало это сделать.
— Ты хорошо проводишь время?
Генри посмотрел на Анну и встретился с ней взглядом. Он не смог не улыбнуться.
— Очень хорошо, — ответил он бабушке, думая о том, что бы сказала Элизабет-Энн, если бы знала, насколько он действительно счастлив.
— Отлично. Тогда наслаждайся последним днем отдыха.
— Как ты узнала о?… А, я догадался. Бронирование обратных билетов.
— Все правильно, — подтвердила Элизабет-Энн. Она помолчала. — Завтра увидимся. Когда вернешься, зайди в «Мэдисон Сквайр». Я буду дома весь вечер.
— Обязательно.
— И, знаешь что, Генри…
— Да, бабушка?
— Передай мои наилучшие пожелания твоей жене.
Прежде чем Генри смог что-то ответить, связь прервалась. Он задумчиво опустил трубку на рычаг.
— Что такое? — спросила Анна.
Он ошеломленно посмотрел на нее.
— Она уже знает. Невероятно. Не знаю, как она это делает, но ей всегда все известно. — Он криво улыбнулся и покачал головой. — Она просила передать тебе привет.
Они приехали в «Мэдисон Сквайр» почти в десять часов вечера. Генри не пришлось называть себя у стойки администратора. Большинство служащих отеля ребенком качали его на коленях и теперь тепло приветствовали.
Когда Генри вошел в вестибюль, его наполнило странное чувство ностальгии. Ничто в «Сквайре» не изменилось. Здесь никогда ничего не менялось. Почти половина служащих провели в этой гостинице лучшие годы своей жизни. Паула Келли, начальница телефонной службы, работала здесь сорок девять лет. И она не была единственной в своем роде. Многие работали уже после того, как им пришло время уходить на пенсию. «Сквайр» стал для них смыслом жизни, и они собирались работать в нем до своего последнего часа на этой земле. Гордость, чувство принадлежности к избранным, ощущение, что ты часть семьи, — все, что было в «Сквайре» и чего так не хватало большинству отелей.
В то же самое время Элизабет-Энн не позволяла расцвести показухе. Она придавала большое значение радушному персональному обслуживанию, а несколько безвкусная роскошь уже чуть потускнела, благодаря чему появилась приятная и удобная атмосфера. В результате «Сквайр» обзавелся верными постояльцами. Многие предпочитали останавливаться именно здесь, а не в других отелях корпорации «Хейл», и служащие гостиницы гордились тем, что запоминали имя клиента после первого пребывания в отеле.
— Кажется, тебя здесь все знают, — заметила Анна, когда они выходили из лифта в пентхаусе.
Генри кивнул с задумчивым выражением на лице.
— Да я практически вырос в отеле.
— Мне нравится. От этого становится… теплее.
— Лично мне кажется, что здесь можно было бы все подновить. Потрепанность становится более заметной, чем следовало бы.
— Но тогда все будет испорчено! — воскликнула Анна.
— Мне тоже так кажется, — отозвался четкий голос из конца коридора.
Молодые люди обернулись и увидели Элизабет-Энн, озаренную теплым светом настенного канделябра. Она стояла очень прямо и отлично выглядела. Впрочем, как всегда, — леди до кончиков ногтей.
Казалось, время остановилось, когда взгляды двух женщин встретились. Какое-то время они откровенно оценивающе рассматривали друг друга. Так могут смотреть при первом знакомстве только женщины, делящие любовь одного мужчины.
Но для Элизабет-Энн эта встреча была чем-то большим, чем могло показаться на первый взгляд. Внешне сдержанная, с теплой улыбкой на лице, элегантная, красивая женщина шестидесяти девяти лет в отлично сшитом цвета устриц шерстяном костюме от Шанель. Но ее сердце разрывалось от разноречивых чувств, а голова гудела от тревожных мыслей. Глядя на высокую, с хорошей осанкой молодую женщину с очень синими глазами, стоящую перед ней, Элизабет-Энн чувствовала себя, словно подросток на первом свидании. Она пристально рассматривала лицо Анны, пытаясь найти хотя бы намек на знакомые черты, и, близко заглянув в эти синие глаза, так похожие на глаза Генри, женщина вздрогнула.
«Неужели это может произойти?» — спросила она себя.
Слезы навернулись ей на глаза. Сначала она не хотела в это поверить. Неожиданная новость о том, что Генри женился, глубоко поразила ее, открыв старые раны, которые, вероятно, так никогда и не затянутся. Все началось в тот момент, когда, позвонив внуку в Рим, она услышала, что синьор Хейл и синьорина Вигано отправились на Искью.
Вигано.
Имя застыло у нее на языке, вызвав в памяти безудержный хоровод воспоминаний о поражении, тысяче несбывшихся надежд. Когда к Элизабет-Энн наконец вернулся дар речи, она торопливо спросила, как зовут синьорину Вигано.
Анна.
«Этого не может быть!» снова и снова повторяла женщина самой себе. Это всего лишь жестокая шутка. Только шутка! Анну отдали в чужие руки, она исчезла. Неожиданное воскрешение могло быть только чудом, а в чудеса Элизабет-Энн не верила. Этой поддельной Анне нужны только деньги. Это, должно быть, хитрая, коварная охотница за состоянием, каким-нибудь образом разузнавшая об Анне и решившая занять ее место. Это не так-то трудно было бы сделать. В конце концов, никто никогда Анну не видел.
