В ответ я уверила его, что деревня, несмотря на красочную статью, будет продолжать поддерживать его. И действительно, телефоны все утро буквально разрывались от звонков солидарности и поздравлений. Во время ленча сэр Беркли, как всегда, мягко и снисходительно шутил. Но возмездие все-таки настигло меня.
Возмездие в звонком голосе, назвавшем мое имя, когда я торопливо шла мимо столовой в «Кентиш-Мейд», чтобы прикрепить на доске объявлений поместья бумажный лист с обращением сэра Беркли, опустив голову и повернувшись к холлу, выходящему к деревне. Голос возмездия доносился из-за решетчатого окна, оставленного открытым, повторяя мое имя приказным тоном. Возмездие в раздраженном и гневном хлопанье, минутной тишине и приближающихся шагах. Возмездие в так хорошо знакомом звуке больших шагов, поглощающих расстояние между нами.
Я бросила взгляд через плечо. Билл Напьер не успел надеть пальто. Его волосы были взлохмачены ветром, рот замер в раздраженной улыбке. Я вспомнила стих, который когда-то учила в школе, и подумала: «Подобно тому, кто идет по безлюдной дороге, боясь обернуться, тому, кто отважился посмотреть и продолжил путь, больше не поворачивая головы, потому что знает того, ужасного, кто идет за ним след в след…»
Ужасный друг, вероятно, уже приближался. Это было что-то нечеловеческое. И конечно, я не обернулась, а просто ускорила шаг. Ветер трепал и рвал мои волосы. Я бросилась бежать и через другую дверь попала в подъезд деревенского холла раньше, чем он настиг меня.
Он поймал меня за руку и развернул. Отвратительная складка между бровями стала такой глубокой, что почернела.
— Я звал тебя, — сказал он резко.
— Я слышала, — ответила я, с усилием проглотив слюну и затаив дыхание. — Обычно я не останавливаюсь, когда мужчины мне кричат.
— Не мужчины, — он встряхнул мою руку, — а я.
— Значит, не ты, — сказала я, пытаясь высвободить руку, но безуспешно. Я увидела, как он метнул свой быстрый взгляд на бумагу с длинным текстом, которую я держала в руке. — Не собираешься же ты уничтожить это, — сказала я, прижимая к себе бумагу, подобно тому как мать прижимает дитя, оберегая его.
— Обещаю, что ничего не сделаю. Просто я стал более чувствительным.
— Чем я?
— Это будет несложно, — ответил он горько. И частота его дыхания указывала, что он очень сердит. — Чего никак не могу понять, так это, как ты могла стать такой тупой. Ты была такой милой маленькой девочкой.
— Недостаточно поддерживали отношения последние двенадцать лет?
— Дерзкой к тому же.
— Только это ты во мне и видишь.
— Хорошо, знаю я немного, — сказал он с неожиданной горечью.
— Хорошо, дело не в тебе, а в твоих приоритетах. Они все у тебя неправильные.
— Приоритеты, — сказал он, старательно сдерживая гнев и поэтому растягивая слова. — Сложное слово для маленькой девочки.
— Я не маленькая девочка. Хватит считать меня ребенком.
— Когда в Риме… — Он остановился. — Тогда в детском саду считали их детьми.
Я чуть не вырвала страницу из Элоизиной книги и топнула ногой, но я контролировала себя. Я сжала кулаки, и все. Ветер через открытую дверь колебал листок-обращение в моей руке и трепал локоны над моей головой. Я хотела пригладить их, но боялась, что Билл может выхватить у меня петицию сэра Беркли.
— Дети, — повторил Билл, — играете в игры, в то время как мир вокруг вас меняется.
— Сэр Беркли не думает так.
— Он старый человек, — сказал Билл мягко. — Все старое со временем меняется. Он впадает в детство.
— Нонсенс, — сказала я сквозь сжатые зубы и растрепанные ветром волосы. — Почему же ты не скажешь ему об этом сам? Ты можешь найти его легко на балу.
— Я уже разговаривал с ним этим утром.
— О статье?
— Естественно, об этом.
— И ты был в ярости.
Билл вдруг так расхохотался, так искренне и глубоко закатился, что это приводило в бешенство.
— Я был раздражен, но также и удивлен. Ваши усилия действительно имеют некоторый результат.
— Действительно!
— Не могу подумать, что это ты делала все эти смехотворные заметки.
— Спасибо.
— Но с другой стороны, — голос его стал холодным, — сегодня в мире и так достаточно насилия, и без всякого подстрекательства.
— Большой мир, — сказала я и только тогда бросила взгляд на его фигуру и подумала, как по-дурацки это звучит.
— Естественно, — продолжал он, — одна часть общества против другой.
— Это только точка зрения! — воскликнула я. — Вы — не часть общества, вы не принадлежите к нему вообще. Вы — разрушители!
Он долго стоял и смотрел на меня, скрестив на груди руки, с окаменевшим лицом. Его серые глаза сделались холодными, и на мгновение в них промелькнула печаль. Между нами воцарилась полнейшая тишина, разрываемая только завыванием ветра в ветвях деревьев, окружающих дом, и шелестом рокового листка, зажатого в моей руке.
Я видела, как меняется лицо Билла. Он смотрел на меня, будто я была совсем ему незнакома. Я увидела, как он переводит глаза с моего взволнованного лица на неопрятные, растрепанные волосы, а потом — на обращение.
— Сюда, — сказал он, вытягивая руку, — дай мне. — Он мотнул головой в сторону доски объявлений.
Автоматически я убрала свою руку.
— Ты хочешь прикрепить это, не так ли? Разреши мне помочь.
— Ты разорвешь это.
— Я не буду делать этого. — Он выглядел как мужчина, теряющий терпение. — Ни капельки сомнения в этом нет.
Но так как я хорошо знала, что все это было связано с планом компании, я могла думать, что его привлекло мое повзросление, Элоиза — что его привлекает ее своенравие и взбалмошность. Или, может быть, это не была отговорка?
— Я не верю тебе! — воскликнула я.
Его глаза потемнели. Он так побледнел, что я подумала, что это уже беспредельный гнев.
— Я не лгу, — произнес он, скрежеща зубами.
— Неправда.
— Хорошо, я не собираюсь выглядеть ребенком, как ты, я не изменился. Отдай мне листок.
— Нет!
Не знаю, почему мы сделали из этого такую проблему. Конечно, я могла легко вернуться в офис и сделать еще одну копию с черновика. Вместо этого я вела себя как маленькая хохлатая птичка, охраняющая гнездо. Я держала бумагу, думая спрятать ее в карман или даже под горловину своего джемпера, еще не решив точно куда, когда Билл наклонился вперед и резко схватил оба моих запястья. Он сжал их с силой стальных тисков. Я заскрипела зубами. Конечно, это стало делом принципа для каждого из нас, как будто не было прожитых лет, а мы снова стали детьми.
Ловко, без всякой мягкости и нежности, он держал мои запястья в своей левой руке, правой с силой разжимая мои пальцы, как вдруг оскорбившая его бумага упала на пол.
Не спеша он поднял ее. А потом вытащил пару кнопок, сжал их головки во рту и, все еще стискивая мои запястья, приколол петицию к доске объявлений одной рукой.
Он стоял спиной ко мне и медленно читал ее, ироническая улыбка заиграла на его губах. Он, казалось, забыл, что все еще держит меня в плену. У меня возникла совершенно сумасшедшая идея ударить его ногой по лодыжке.
— Я не должен, — сказал он, будто прочитав мои мысли. А потом повернулся и выпустил меня. — Итак, Шарлотта, — он положил обе руки мне на плечи, — возможно, ты помнишь, что я всегда выполняю свои обещания.
Я вспомнила его слова: «Я буду делать то, для чего я сюда пришел».
— Вычисляешь, кто стоит у тебя на пути?
— Хорошо, — сказал он. — Ты учишься.
— Утрачиваю иллюзии, — прошептала я.
— Я буду также делать то, о чем меня просила твоя семья.
Я взглянула на него мятежно.
— Смотреть по-братски? — спросила я.
В своих размышлениях я задавала ему разные вопросы. Я спрашивала его, а была ли на самом деле та минута на пастбище…
Он по-своему отвечал на мои немые вопросы. Но яркость и точность ответа убедила меня, что этот момент существовал только в моем воображении.
Ироническим жестом, а может, и жестом глубокого презрения у Билла Напьера был последовавший вскоре монтаж буровой вышки в среду, в день митинга общественного протеста. Весь день незнакомые грузовики с чужими, похожими на пришельцев людьми в белых металлических касках сновали по полю около фермы Ломбарда и были похожи на пчелиный рой. Стаи вертолетов, гудя, летали над поместьем с какими-то частями странных конструкций, прицепленными под фюзеляжами.
«Похожи на ос, раздирающих на куски плоть своей жертвы, — писал сэр Беркли о том, что он видел, чтобы использовать эти заметки в своей речи. — Особенно учитывая то, что этой жертвой были мы — жители деревни».
Я встряхнула головой. Моя стычка с Биллом на пороге деревенского холла подогрела мой интерес к борьбе с нефтяной компанией.
