Объяснять, в общем-то, пришлось многое. Однако мы вполне могли обо всем очень обстоятельно поговорить во время ужина, а потому мне пришлось согласиться отужинать с Ричардом Виндфилдом в ресторане на Эйфелевой башне.
— Ты должна принять его любезное приглашение, ни о чем не беспокоясь, дорогая. Ричард — все равно, что наш родственник. Я абсолютно уверена в том, что он будет вести себя по отношению к тебе, как заботливый брат, — сказала мне Алехандра.
У меня же, однако, не было полной уверенности в том, что Виндфилд и в самом деле собирался вести себя по отношению ко мне исключительно как брат.
Во время ужина я узнала, что Ричард Виндфилд — а точнее, лорд Ричард Виндфилд, пятый по счету граф Лайтмор — был близким другом твоего брата.
— Он и Карл, мой младший сын — ты с ним еще познакомишься — близкие друзья. Я бы сказала, даже очень близкие. Они учились вместе в Итонском колледже. Оба стали дипломатами… Я тебе уже говорила, что Карл — это мой младший сын? Да, мой младшенький, дипломат. Ричард — добрая душа! — для нас почти родной. Он для меня — как третий сын. Он подолгу бывал в Брунштрихе, и, я тебе скажу, ему больше нравится проводить свои отпуска у меня, нежели в доме своей матери в Девоншире. Это тебе не кажется трогательным, дорогая? — лопотала твоя матушка.
Кстати, этому лорду Виндфилду предстояло быть нашим спутником не только до Вены, но и до самого Брунштриха, где он — к радости твоей матушки — собирался провести свой очередной отпуск и отпраздновать Рождество.
— Говорят, что Ги де Мопассан ужинал здесь каждый вечер, — сказал лорд Виндфилд.
— Бог ты мой, какое постоянство! Как будто в Париже нет других ресторанов!..
Лорд Виндфилд озорной улыбкой дал мне понять, что сейчас скажет нечто забавное.
— Их здесь полно, однако он говорил, что это — единственный в Париже ресторан, из окон которого не видно Эйфелевой башни. Он считал ее уродливым сооружением.
— Тогда мне остается только надеяться, что его попытка покончить жизнь самоубийством не была вызвана тем, что его здесь плохо кормили, — сыронизировала я, вспомнив о трагическом эпизоде биографии Мопассана.
К счастью, лорд Виндфилд, не раз проявивший себя как человек с тонким чувством юмора, позитивно отреагировал на мою шутку.
— Насколько я знаю, нет. Будучи одним из самых привередливых во всей Англии людей по части еды — хотя, конечно, англичане в данном смысле среди других народов не очень-то выделяются, — я могу вас уверить, что, по моему мнению, здесь подают замечательнейшие блюда. Позволю себе порекомендовать вам filet mignon au poivre vert[17]. Шеф-повар готовит это блюдо прямо-таки мастерски. Отведаете?
— Вообще-то я еще не изучила все меню. Я смотрела, какие тут есть десерты…
— А ничего более существенного вы есть не будете? Вы, может, не голодны? — спросил лорд Виндфилд, не скрывая своего разочарования.
— Да нет, еще как голодна. Это у меня такая привычка, понимаете? Я всегда начинаю просматривать меню с раздела десертов.
Ричард Виндфилд в ответ на мои слова с облегчением улыбнулся.
— Я ужасная сладкоежка. Видите ли, когда я жила в Костере, моем родном городишке, я частенько высовывалась из окон веранды и разглядывала витрину кондитерской доньи Инесс. Это заведение, к несчастью, располагалось как раз напротив нашего дома, и мне приходилось каждый день лицезреть выставленные в витрине сладкие соблазны: торты из яичных желтков, шоколадные пирожки, оладьи с медом, сахарные пирожные, миндаль в сахаре, охлажденный сироп, огромные стеклянные банки с разноцветными леденцами… У меня далеко не один раз возникало неудержимое желание сбегать в эту кондитерскую и купить этих сладостей, которые, разложенные на белоснежных подносах, казалось, вызывающе смотрели на меня с другой стороны площади. Но… но мне не разрешали этого делать…
Я на несколько секунд прервала свой рассказ. Лорд Виндфилд смотрел на меня с удивлением. Возможно, из всех знакомых ему женщин одна лишь я уже на первом совместном ужине призналась в своей склонности к чревоугодию. Тем не менее это его, похоже, даже немного забавляло. Изобразив на своих губах улыбку и положив меню на стол, он сидел, безропотно слушая все то, о чем мне вдруг вздумалось ему рассказать. Ну, если он меня и не слушал, то, по крайней мере, внимательно меня разглядывал, пока я говорила. Кстати, любовь моя, я, не пытаясь никого обидеть, хочу заметить, что, как подсказывает мне мой опыт общения с противоположным полом, мужчины очень редко пытаются внимательно слушать женщин, когда те им о чем-то рассказывают. Согласись, что я в данном случае права. Как бы то ни было, мне показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы — почти на одном дыхании — рассказать ему историю своей жизни. Впрочем, мне захотелось сначала заставить его меня об этом попросить:
— Я, наверное, наскучила вам этой своей болтовней про сладости, да? Вам наверняка уже надоело меня слушать.
— Вовсе нет. Я думал о том умилении, которое всегда вызывал у меня вид детей, прижавшихся лбами к витрине кондитерской. Представив себе вас прелестной девочкой-сладкоежкой, я снова почувствовал это умиление. Черт бы побрал эту донью Инесс, которая мучила вас подобным образом!
— Ну, так было не всегда. Бывали времена и получше — времена, когда на полдник всегда подавали шоколад, и Каролина, наша кухарка, пекла сдобные булочки на молоке, которые мы ели, намазав на них земляничное варенье. По воскресеньям мы днем ели торт «Сантьяго»[18], а вечером лакомились сладкими булочками и заварным кремом. Тетушка Лурдес, моя няня, рассказывала, что раз в неделю к маме приезжали на чаепитие элегантно одетые дамы, живущие в нашей комарке[19], и что тогда из кухни в гостиную несли одно за другим десятки блюд, наполненных вкуснейшими сладостями. Я мысленно представляю себе зажженные в гостиной лампы, отражающиеся тысячами отблесков в стеклах окон, разноцветные ковры, новую обивку мебели и целый батальон служанок, снующих туда-сюда по дому. Там, наверное, чувствовался запах духов, привезенных из Парижа, а на сервантах и столах были расставлены вазы с цветами…
— Вы говорите так, как будто описываете какую-то картину.
— Когда моя матушка умерла, мне было всего лишь три года от роду. Я представляю ее только по рассказам тетушки Лурдес и по ее портрету. Сама же я ее почти не помню. Но все, наверное, происходило именно так, как я это воображаю, да?
— Ну конечно!
— Единственное, что я помню, — это холодную и пустую гостиную. О своем отце я помню больше: он был весьма статным, добродушным и… бедным человеком, женившимся на очень богатой и капризной аристократке, для которой он был не более чем очередным капризом. Ее родители не стали возражать против этого каприза, хотя, будь на то их воля, они никогда бы не согласились на такой брак их единственной дочери. Как бы то ни было, до самой маминой смерти все шло вроде бы нормально, потому что папа был весьма терпеливым человеком, да к тому же еще и… моряком. Он, как вы понимаете, очень редко бывал дома. После смерти моей матушки неумелое управление хозяйством, длительная болезнь, огромный дом, уход за которым требовал больших средств, а также прочие расходы и неурядицы привели к тому, что мы пополнили список разорившейся аристократии. Незадолго до того, как я покинула родительский дом, большую люстру в гостиной уже перестали зажигать, и лишь малюсенькая керосиновая лампа светила тетушке Лурдес, когда она шила. Бахрома на напольном ковре — уже совсем стареньком — обтрепалась. В обивке дивана появилась дырочка, которую мы старались прикрывать подушкой. Служанок у нас уже не было. Маркиза де Виламар являла собой девушку-сироту, не отличающуюся ни красотой, ни изысканными нарядами, да к тому же еще и очень-очень бедную. Это и была я.
Ричард Виндфилд, судя по выражению его лица, вознамерился мне что-то возразить. Я прекрасно представляла себе, что он сейчас станет мне говорить: «Нет-нет, ради Бога! Как вы можете на себя наговаривать? Я, например, отнюдь не считаю, что вы некрасивая». Ну, или какие-нибудь другие учтивости подобного рода. Но я уже набрала темп в своем рассказе, а потому не хотела позволять себя перебивать из опасения, что могу потерять нить повествования.
— Однако пусть у вас не складывается насчет всего этого превратное мнение. Последние годы я бы даже назвала счастливыми. У меня был свой дом, был, можно сказать, свой очаг, была тетушка Лурдес, которая обо мне заботилась, был дядя Хуан — замечательный крестный отец, присылавший мне деньги, чтобы я могла жить безбедно. Я прекрасно ладила с жителями нашего городишка, у меня было много хороших и интересных знакомых, а отпрыск одной из богатых семей намеревался на мне жениться. Ни на что большее я не рассчитывала, потому что ничего большего я себе и представить не могла.
