— Как вы думаете, Лео захочет стать полицейским, когда вырастет? — спрашивает Мелисса. — Захочет быть похожим на своего папу?
Кейт озадаченно молчит.
— Лео — мой приемный сын, вам ведь это известно, правда? — обеспокоенно спрашивает он. — Иногда он ведет себя так же, как и я, но он не похож на меня. Это генетика. — Кейт переводит взгляд на меня. — Я прав, верно, Звездочка? Лео на меня совершенно не похож, да?
— Кроме твоей одержимости игровой приставкой и любви к сортирному юмору… Нет, Лео на тебя не похож. — Я не свожу с сына глаз.
— Он больше похож на тебя. И на твоего папу, верно? — не унимается Кейт.
«Он похож на своего отца», — думаю я.
— Наверное.
— Нова никогда бы не вступила в армию. И не пошла бы работать в полицию. Ее папа, я полагаю, тоже. Так что я сомневаюсь в том, что Лео поступит в полицию. Он на меня не похож.
У моего мужа много прекрасных качеств — он надежный, романтичный, обладает житейской смекалкой. Но вот тактичным его не назовешь. Он явно не обращает внимания на смущение Мелиссы, в то время как бедняжка готова сквозь землю провалиться от стыда.
Если вначале эта медсестричка раздражала меня, то теперь мне ее даже немного жаль. Я знаю, что будет дальше. Ее ждет увлекательнейшая лекция о людях, которые считают своим долгом служить стране и обществу, в отличие от тех, кто занимает подобные должности по принуждению. Я слышала эту теорию уже множество раз, но в этом и состоит недостаток жизни с прекрасным принцем. Он не может смотреть мелодрамы без саркастичных замечаний о распущенности молодого поколения; у него столь обостренное чувство справедливости, что он не может расслабиться, даже валяясь на диване перед телевизором; он не верит в эзотерику и втайне уверен в том, что всей работой по дому должна заниматься я, ведь я женщина. Хотя Мелисса и флиртовала с Кейтом в моем присутствии, я решаю спасти ее. Никто не должен выслушивать эту лекцию о служении отечеству, если после лекции им не полагается секс.
— Спасибо, что посидели с Лео, Мелисса, — вмешиваюсь я. — Мы дальше сами справимся.
— Да-да, всего доброго. — Она поспешно выбегает из палаты.
Кейт садится на стул справа от Лео. Мы всегда сидим на своих местах, даже когда другого в комнате нет. Я не села бы на место Кейта, как не стала бы спать на его стороне кровати. Поступая так, ты словно переходишь невидимую черту, нарушаешь чье-то личное пространство.
— Лео похож на него? — спрашивает Кейт, поворачиваясь ко мне. — Похож на своего отца?
Раньше он никогда не спрашивал об этом. Мы никогда не говорим об отце Лео. Когда мы сошлись в последний раз после пятилетнего разрыва, я сказала Кейту, что у меня есть сын и ему четыре года. Кейт, конечно, понял, чей это ребенок. Из-за этого он и оставил меня. Когда я рассказала ему, что собираюсь сделать, Кейт бросил меня. Он не мог понять моего решения, не мог наблюдать, как я вынашиваю ребенка для посторонних людей. И тогда Кейт ушел.
— Да, — отвечаю я. — Наверное, похож.
Он никогда не спрашивал меня, как получилось, что ребенок остался у меня. Наверное, он полагал, что это было мое решение, что я одумалась и поняла, что не смогу жить без моего малыша. Кейт вообще подозревал, что к такому решению приходит любая суррогатная мать. Вина и чувство утраты столь невыносимы, что женщина отказывается отдать ребенка.
Я не стала рассказывать ему о том, что произошло на самом деле.
— Думаю, это хорошо, — пожимает плечами Кейт. — Хорошо, что Лео на него похож. Он неплохой человек.
Я киваю. «Ты ошибаешься. Ты просто не знаешь, что он сделал».
Они готовы к запуску.
Он сидел на своем месте, откуда все-все было видно. Субмарина двигалась вперед. Три… два… один! Подлодку накрыло волной. Вода была повсюду: сверху, снизу, вокруг.
Они были под водой. И радовались этому.
ПЛЮХ! Огромная волна ударила в субмарину, и капитан Лео подпрыгнул. Мамочка рассмеялась.
— Вперед! — крикнул капитан Лео, когда волна вновь накрыла их белой пеной.
— Есть, капитан! Полный вперед!
— Погружаемся! Погружаемся! Нам нужно уйти под воду!
— Не могу изменить законы физики, капитан!
— Можешь! Погружаемся!
— Ладно, — согласилась мама. — Три… два… один!
Они закричали, когда их накрыло очередной волной. А потом рассмеялись. И закричали. И рассмеялись. И закричали. Даже когда они уже выбрались из воды и уселись сохнуть на солнышке, они продолжали радостно визжать. И смеяться. Они высвободились. Субмарина ехала по суше. На колесиках. А потом Лео перестал быть капитаном. А мамочка перестала говорить глупым голосом.
— Можем сделать так еще раз? — спросил он.
— Нет, малыш. Мы придем сюда через неделю.
— Ну ладно, — сказал Лео, глядя на людей, которые тоже, наверное, хотели поиграть в субмарину.
Вот только у них не было такой субмарины, как у мамочки. И не было такого замечательного капитана.
Лео в возрасте четырех лет
Терпеть не могу оставлять его одного. Каждый вечер, когда Кейту удается убедить меня пойти домой и выспаться, я склоняюсь над Лео, желаю ему приятных снов и напряженно вглядываюсь в его лицо, думая, не задержаться ли мне подольше. Но мне нужно сидеть с ним днем, а спать каждую ночь на диванчике в палате не представляется возможным. Вечером, целуя Лео, я мечтаю о том, чтобы он поскорее проснулся. Затем я выхожу из больницы, и боль в моей груди становится сильнее. Только Лео может снять эту боль.
Я сижу в машине в темном безлюдном парке. Кейт задушил бы меня собственными руками, узнай он, что я не проверяю, пуста ли машина, прежде чем шлепнуться на сиденье. Ключи лежат у меня на коленях, я не вставляю их в замок зажигания. Я опускаю голову на руль.
Мне хочется позвонить ему.
Взять телефон и позвонить ему.
Наверное, он уже спит.
Наверное, он не один.
Наверное, он не возьмет трубку.
Но мне хочется позвонить ему.
Хочется услышать его голос, хочется вернуться в наш заветный мирок, где для меня находилось место, где он говорил со мной, где самые странные вещи переставали казаться такими уж бессмысленными.
Даже теперь, после всего, что случилось, мне хочется позвонить ему. Сказать, что произошло, рассказать ему о снах. Мне хочется, чтобы он пришел и спас меня. Даже теперь, после всего… Мэл, отец Лео, — единственный человек, рядом с которым мне хочется быть. Вообще-то я должна была бы ненавидеть его. Но я скучаю по Мэлу. И иногда ненавижу себя за это.
Сегодня папа Мальволио возвращается домой. По-настоящему.
Мама сказала, что он работал далеко-далеко от дома, и поэтому мы его никогда не видели. У мамы Мальволио, тети Мер, много его фотографий, и мы часто рассматривали их. Когда Мальволио хмурился, он становился похож на своего папу. Мама говорила, что папа Мальволио видел нас, когда мы только родились. Он пришел в больницу посмотреть на нас. Есть фотография, на которой папа Мальволио держит сына на руках и смотрит на него, вместо того чтобы смотреть в объектив. За его спиной стоял какой-то дяденька в шляпе и одежде, похожей на форму полицейского. У него был очень сердитый вид. И пышные усы. Когда я спросила, кто это, тетя Мер начала плакать, а мамочка сказала, что это друг дяди Виктора. Я не поняла, почему тетя Мер расплакалась, но, думаю, она расстроилась из-за того, что у дяди Виктора были друзья кроме нее. Мама сказала, что прошло пять лет с тех пор, как папа Мальволио видел нас.
Мне разрешили надеть воскресное платье, красное с белым воротником и пуговицами на спине. На мне были белые носки, они все время сползали, и мамочка говорила мне, чтобы я их подтянула, но я же не виновата, что они сползают, верно? А еще на мне были мои любимые воскресные туфли. Такие черные, блестящие. Мама заплела мне четыре косички — это моя любимая прическа. И сказала мне не шалить. Наверное, дяде Виктору не нравятся дети, которые шалят.
Корделии всего два годика, но на ней было такое же платье, как и у меня, только синее. Она сидела на полу у стола, который мы перенесли в центр гостиной. Корделия играла с любимой машинкой Мальволио. Он был не против. Он разрешал Корделии брать все его игрушки, говоря, что она еще маленькая, а значит, ей все можно.
— Не ма-енькая! — возмущалась Корделия. — Ба-шая!
На Мальволио тоже был его воскресный наряд — синий костюм, белая рубашка, красный галстук, похожий на два сшитых вместе треугольника. Мама сказала, что он «об-во-о-жительный». Вот что она сказала. «Обво-ожительный мужчина». Тетя Мер чем-то помазала его волосы и зачесала так, чтобы его прическа была похожа на папину.
