Как только у меня возникала потребность в какой-нибудь новой еврейской книге — или, наоборот, в старом раритетном издании, — я отправлялся в Монреаль, ибо это был ближайший ко мне город, где имелись еврейские букинисты. Таким образом, раз в несколько месяцев я совершал «путешествие библиофила», и мне доставляла неизъяснимое удовольствие сама возможность подержать в руках новые книги, неспешно их полистать.
В то достопамятное воскресенье я основательно подкрепился двумя сандвичами с острой пастромой — пища богов, которой не найдешь в Новой Англии, а затем направился к конечному пункту моей поездки — книжному магазину «Светоч вечности» на Парк-авеню.
Я всегда звонил заранее и извещал реба Видаля о своем приезде, чтобы сей образованный муж, владелец лавки, был на месте. Я привык полагаться на него в выборе литературы на темы Ветхого Завета. Однако в тот день, войдя в магазин, я его не обнаружил. Какой-то древний, ссутуленный служащий в углу зала разговаривал с несколькими клиентами.
Я прошел к столику, где были выставлены новые поступления.
Не могу описать это чувство. Когда-то в Бруклине это было для меня чем-то само собой разумеющимся. Теперь же, отшельник из глухого лесного края, я впервые начал ценить радость прикосновения к книге на священном языке.
Так я провел минут двадцать, а затем стал терять терпение и направился навести справки к прилавку, где стоял старомодный кассовый аппарат. Быть может, реб Видаль просил мне что-нибудь передать.
И в этот момент вся моя жизнь перевернулась.
За кассой сидела румяная девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Таких бездонных карих глаз я еще никогда не встречал. Даже издали я ощущал исходящую от нее квинтэссенцию божественного сияния — то, что мистики называют шекина.
Я почтительно подошел и пролепетал:
— Простите, я ищу реба Видаля. Мы договаривались…
Она немедленно повернулась ко мне спиной.
Бог мой, каким же я стал неучем! Ни одна благовоспитанная девушка из семьи ортодоксальных евреев не станет говорить с незнакомым мужчиной. Она явно находилась в магазине для того, чтобы обслуживать женскую клиентуру.
В смущении, чувствуя себя полным болваном, я попытался извиниться — чем навредил еще сильней.
— Пожалуйста, извините меня, — бормотал я, — я не думал вас обидеть. Я хочу сказать…
Она опять отвернулась и на идише обратилась к старику в дальнем углу зала:
— Дядя Эйб, ты не поможешь этому джентльмену?
— Минутку, Мириам, — ответил тот. И прибавил: — По-моему, шайгец какой-то. Ты лучше иди в подсобку.
Я разозлился. Он обозвал меня самым обидным словом, каким ультраортодоксальный еврей может выразить свое неодобрение другому еврею. Он назвал меня иноверцем.
Я, без сомнения, дал бы волю своему гневу, если б ее дядя, ведь он судил по внешним признакам, не был абсолютно прав. В конце концов, в своем свитере поверх рубашки без галстука я явно смотрелся здесь чужаком. Не говоря уже о непокрытой голове и недопустимо коротких бакенбардах.
Дядя Эйб издалека разглядывал мою особу, и я даже слышал, как он пробурчал:
— Что за хуцпа[95]!
После чего нарочито долго возился с другими покупателями, должно быть, втайне рассчитывая, что я потеряю терпение и уйду.
Наконец он оформил их покупку, и в магазине остался я один. Когда я подошел, он спросил:
— Oui, monsieur[96]?
Черт возьми, за кого он меня принимает? За Ива Монтана? Как бы то ни было, к его вящему облегчению, я отозвался на идише, в душе надеясь убедить его, что я — личность не совсем пропащая.
— Чем могу быть полезен? — спросил он с легким раздражением.
— Я ищу реба Видаля, — ответил я. — Я звонил ему и предупреждал, что сегодня буду здесь.
В его глазах мелькнула догадка.
— А, так вы, должно быть, ковбой?
— Кто?
— Так вас мой брат называет. Ему пришлось отлучиться — повез жену в больницу. Он просил перед вами извиниться.
— Что-нибудь серьезное? — встревожился я.
— Видите ли… — Он развел руками. — Когда ваше детство проходит не в детском садике, а в Берген-Бельзене, — он говорил о концлагере для евреев с иностранным гражданством, — все может оказаться серьезным. Но, слава Богу, на сей раз это очередной гипертонический криз. Так чем могу быть полезен?
— Пожалуйста, передайте ребу Видалю от меня привет и пожелания скорейшего выздоровления его супруге. Я пока посмотрю «Еврейскую книгу вопросов» Альфреда Колача, с вашего позволения.
— А зачем?
— Что — зачем? — не понял я.
— Я хотел бы понять, зачем вам труд такого рода. Вы разве еврей?
— Смеетесь? По мне что, не видно?
— По одежде — нет. Но поверю вам на слово. Объясните только, зачем вам книга, в которой объясняется то, что знает каждый шестилетний бохер из ешивы?
— Вам это покажется удивительным, — ответил я, — но далеко не все в этом мире имеют возможность посещать ешиву. У меня масса учеников, которые жаждут побольше узнать о своих духовных корнях, но не читают на иврите. Могу я все же просить вас показать мне эту книгу?
Дядя Эйб пожал плечами, нагнулся под прилавок и достал синий с красным томик. Я с одного взгляда понял, что это именно то, что нужно: доходчивое разъяснение иудейских традиций.
— Отлично! — сказал я. — Могу я заказать через вас двадцать пять экземпляров?
— Это возможно, — нехотя протянул он, по-видимому, не желая доставлять мне удовольствие быстрым согласием.
И тут опять появилась его восхитительная племянница:
— Дядя Эйб, папа звонит.
— А-а… — встревоженно протянул старик и на ходу бросил мне: — Подождите здесь. — Выйдя из-за прилавка, он строго обратился к девушке: — Мириам, с ковбоем не разговаривай!
Она покорно кивнула и проводила дядю взглядом.
Я знаю: то, что я потом сделал, было недопустимо. Но я это сделал. А почему — не скажет вам ни одна «Еврейская книга вопросов». Я заговорил с девушкой.
— Мириам, вы еще школьница? — робко спросил я.
Она помялась, потом, стараясь глядеть мимо меня, повернулась и смущенно ответила:
— Мне не положено с вами разговаривать!
Но не ушла.
— Знаю, что не положено, — согласился я. — Запреты на этот счет содержатся в Своде еврейских законов, глава сто пятьдесят вторая, статья первая. А еще в «Шульхан Арух Эвен а-Эзер», глава двадцать вторая, статьи первая и вторая.
— Вы знаете «Шульхан Арух»[97]? — удивилась она.
— Скажем так, я некоторое время его изучал и полную версию знаю неплохо.
— Вот, наверное, почему вас папа так любит!
Я был потрясен.
— Вы хотите сказать, что реб Видаль что-то обо мне говорил?
Она вспыхнула и снова оглянулась.
— Сейчас дядя вернется. Я лучше…
— Постойте! — остановил я. — Еще одну секунду! Что именно говорил обо мне ваш отец?
Она застенчиво выпалила:
— Что вы… что вы очень образованный. И что он жалеет…
— О чем? — перебил я в нетерпении.
И в самый ответственный момент, конечно, нагрянул дядя Эйб. Он пытливо посмотрел на Мириам.
— Ты говорила с этим незнакомым мужчиной? — сурово вопросил он.
Она онемела, и мне пришлось вмешаться:
— Это моя вина, сэр. Я спросил, который час.
— У вас что же, нет часов? — недоверчиво уточнил старик.
— Гм-мм… — Я судорожно искал какого-нибудь объяснения. — Мои что-то встали. — Это была почти правда. Ибо в космическом смысле в тот миг, как я увидел Мириам, время для меня остановилось.
Он приказал племяннице выйти из зала, пока он «займется этим туристом». Но, к моему восторгу, Мириам не послушалась. Ее будто пригвоздили к прилавку, и она жадно ловила каждое слово нашей беседы.
— Итак, мистер, — отрывисто произнес старик. — На сегодня мы с вами разобрались?
— Нет, — возразил я. — Не для того я проделал двести миль, чтобы заказать одну книгу, и только. Я рассчитывал обсудить с ребом Видалем новые публикации по мистицизму.
— Что ж, придется вам отложить это до другого раза. Счастливого пути!
Не давая ему удалиться, я спросил:
— А Шолем?
Он хмыкнул, приняв мою реплику за неправильно произнесенное прощание.
— Шалом и вам.
— Да нет! — все не унимался я. — Я говорю о Гершоме Шолеме. Который пишет на тему Каббалы.
Он расценил мое замечание как уловку — каковой оно и являлось — и с сомнением произнес:
— Какая конкретно работа вас интересует?
— Ну, я бы хотел посмотреть, что у вас есть.
— Пожалуйста. — Он показал на стеллаж напротив. — Мистицизм у нас там. Три верхние полки. Если потребуется что-то уточнить, позвоните вот в этот колокольчик, я сейчас же выйду. А теперь прошу меня извинить.
