Мари прошла в приемную и жестом предложила гостю сесть.
— Господин Лефор, — проговорила юная дама, — я была бы счастлива, если бы вы соблаговолили выражаться ясно и без обиняков… Должна признаться, я ничего не понимаю в ваших метафорах.
— О мадам, — скромно возразил Лефор, — я выучился грамоте и всему прочему у добрых капитанов, которые всегда держали под рукой все свои доспехи! Пират Барракуда, который никогда не обнажал правой рукою шпаги, не осенив себя прежде той же рукою крестным знамением, помнится, говаривал, а ведь он обучился читать по Священному Писанию…
— Сударь, — прервала его Мари, — прошу вас! Покороче! Я очень утомлена, ведь Жюли уже говорила вам об этом…
— Так я как раз и подхожу к самой сути дела, мадам, — продолжил Лефор, нимало не смутившись и ничуть не ускоряя потока словоизлияний. — Значит, Барракуда, помнится, говаривал, что жаба, которая хочет одеться в перья, непременно кончит тем, что подохнет… Но он еще добавлял при этом, что в природе всякое случается, и если в один прекрасный день жабе все-таки удастся наподобие птицы облачиться в перья, что ж, стало быть, этой самой жабе удалось бы изменить природу и вообще весь мир!
— И что же из этого следует?
— Что же из этого следует, мадам?! Да все дело-то как раз в том, что сейчас на Мартинике найдется десять, двадцать, а может, и все тридцать жаб, которые растят себе перья!.. Они хотят завладеть и павлином, и лебедем, и вороной, и сойкой… Раз орла здесь нет, им пришла охота поставить на хищного ястреба! И тот, кому удастся занять его место, взять в свои руки его власть, завладеть его гнездом, тот и останется в выигрыше!
— Но почему, сударь, — холодно поинтересовалась Мари, — вы пришли сюда, чтобы рассказать об этом именно мне?
— Вот те раз!.. — с едва заметным смущением заметил Лефор. — Мне казалось, что вы были для генерала… как бы сказать… вроде как сестра… И все, что касается его, не может оставить равнодушным и ваше сердце тоже…
Мари бросила на него пристальный взгляд, которого он, судя по всему, Даже не заметил.
— Мне также непонятен и интерес, который вы проявляете к генералу, — проговорила она. — Хотя, конечно, с тех пор как он в плену, я получила немало доказательств доброго отношения.
— Как если бы вы были ему сестрой, не так ли? — вставил он.
— Да, сударь, вы правы, именно как если бы я была ему сестрой. Однако, должна признаться, вы были последним человеком, от которого я ждала подобных знаков верности! Что-то мне ни разу не доводилось слышать от него, будто он питает к вам хоть малейшее дружеское расположение…
— Мадам, — медленно, с расстановкой заявил Ив, — вы совершенно правы, генерал действительно никогда не говорил мне, будто питает ко мне дружеские чувства. Мы узнали друг друга на палубе одного корабля в день абордажа, ступни в соли и по колено в крови. И познакомились самым любезным манером, каким только могут познакомиться двое мужчин. Поскольку у обоих у нас в руках были шпаги, я воспользовался его минутной рассеянностью и всадил ему в плечо несколько дюймов железа, которое даже нынче, мадам, слово Лефора, причиняет мне больше боли, чем я доставил в тот день ему… С тех пор раз десять, да нет, что я, раз сто он уже мог бы меня повесить! Но он так никогда этого и не сделал… И вот теперь я спрашиваю вас, к кому же нынче питать дружеское расположение, если не к человеку, который не приказал вас повесить, когда на этих островах вашему наилучшему товарищу потребуется меньше времени, чтобы отправить вас к праотцам, чем аббату Анто перебрать одну бусину на своих четках!
Мари некоторое время просидела, не произнеся ни единого слова. Никогда не испытывала она к Лефору ни малейшей симпатии, а сейчас еще меньше, чем когда бы то ни было прежде, и она никак не могла взять в толк, почему Жак прощал ему столько проступков. Кроме того, она опасалась, как бы он не попытался заманить ее в ловушку, ведь с такой физиономией, думала она, просто невозможно быть порядочным человеком, это коварный обманщик, лицемер, плут.
— Вам следовало бы, — проговорила она, — рассказать обо всем этом Лапьерьеру, ведь это он в отсутствие генерала исполняет обязанности командующего и губернатора острова. Не сомневаюсь, он смог бы сделать из этого должные выводы.
— Ах, мадам, — произнес Ив с большим достоинством, — генерал и я, мы ведь с ним, я уже вам сказал, как два пальца на одной руке, с той разницей, что я тот палец, который уже давно можно было бы взять и отрубить… Но полноте, ведь и отрубленный палец тоже можно любить! Уж во всяком случае, пожалеть!.. И я вам уже сказал, почему наша дружба настоящая: потому что она родилась с удара клинком… Как говаривал Барракуда, этот старый плутоватый пират — да возьмет Сатана его душу! — есть только два пути к сердцу мужчины: бутылка и клинок! И мой клинок, мадам, прикоснувшись к плечу генерала, добрался до самого сердца!
Мари не могла сдержать смеха.
— Но позвольте, — возразила она, — ведь мы же говорили о Лапьерьере!
— А что о нем говорить?! — с величайшим презрением произнес Лефор. — Подумаешь, Лапьерьер! Матрос с гальюна, который держит нос по ветру, чтобы выстрелить куда надо, когда корабль пойдет ко дну! Вот уж кто бы меня повесил, что я бы и пикнуть не успел! Летучая мышь, которая воображает, будто у нее орлиный взор в самый полдень, когда она вообще ничего не видит! Попугай, который принимает себя за соловья! Черт меня побери! Это я вам говорю, а уж кто-кто, а Лефор видит людей насквозь, и нет такого человека, который мог бы уличить его во лжи! Ха, Лапьерьер! Ничего себе замену нашел себе генерал! Уж скажите лучше — канделябр, который напялил на себя платье генерала! Этот человек как вода. Вам кажется, будто вы набрали полную ладонь, а в ней не остается даже капли, чтобы напоить пташку! Послушайте, мадам, — как-то напыщенно продолжил он, — я пришел, чтобы предостеречь вас против переворота, который уже начинает подавать голос. Завтра вы можете проснуться на пороховой бочке! И будет уже слишком поздно посылать за Лефором! И даже слишком поздно, чтобы пожалеть о нем… И тогда вы обратитесь к этому разбойнику Бофору, а Бофор свернет вам шею как курице и засунет ее под крыло! Все эти Рифа, все эти Жасбюрьянды, все эти господа де Ламарши, семейство Франше вместе с семейством Ривьер Лебайе и сотня других, все они мигом забудут вкус бульона, которым вы их здесь с милыми улыбочками потчевали, подожгут ваш замок, разграбят ваше добро, а вас, ничтоже сумняшеся, возьмут да и прирежут! И что же найдет тогда здесь по возвращении наш добрый генерал? Лапьерьера, который будет ронять слезы на свои карнавальные генеральские галуны, господина де Бофора, который будет хозяйничать в этом доме, и труп своего друга Лефора, который будет болтаться на веревке только за то, что один защищал его против всех! Мадам, я взываю к вам: здесь готовится предательство! Вероломнейшее из предательств!
— Уймитесь, сударь! — проговорила Мари. — И вообще я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне!
— Мадам, я взываю к вам: здесь пахнет предательством! — весь покраснев от ярости, еще громче повторил Лефор. — Гнусным предательством!
— Уходите, сударь, не то я прикажу своим неграм выкинуть вас вон!
Ив поднялся с места, он был вне себя от ярости и уже не мог держать себя в руках.
— Давайте, зовите сюда вашего Кенка! — проговорил он. — Ну, давайте же, зовите, и я покажу вам, милая добрая дамочка, каким манером можно сжечь немного пороху в заднице у этого негра! Зовите сюда всех, всех своих рабов, и я всажу им всю свою пороховницу в то место, откуда у ослов растут хвосты, просто чтобы посмотреть, как они у меня все здесь запляшут ригодон на мартиникский манер. Не надо так волноваться, мадам, вы меня больше не увидите! Провалиться мне на этом месте, если нога Ива Лефора еще хоть раз ступит в этот дом, пока в него не вернется сам генерал!
Мари тоже встала. Она была бледна, возбуждена, разгневана. Никогда еще никто, даже в бытность ее на дьепском постоялом дворе, не разговаривал с ней в таком тоне.
— Уходите! — повторила она. — Не вынуждайте меня звать Кенка. Подите вон!
Ив сильным ударом кулака поглубже нахлобучил свою шляпу.
— Да-да, мадам, я ухожу. Я вернусь сюда паломником, полюбоваться на развалины этого очаровательного замка. И мы вместе с вами горько поплачем над ним! Прощайте, мадам!
— Не трудитесь являться завтра в форт, сударь, — обратилась к нему Мари. — Я намерена просить господина Лапьерьера, чтобы он вернул вам свободу. Армии не пристало позорить себя бывшими пиратами!
Лефор с выражением оскорбленного достоинства склонился перед ней в поклоне.
— Мадам, бывший пират приветствует вас. Еще одно слово. Корсар Барракуда — в сущности, занятный тип, хоть и разбойник! — бывало, любил повторять: «О женщинах нужно судить по заднице, ведь именно к этому месту мужик, нормальный мужик, прикладывает руку, когда объезжает кобылу!» Мне очень жаль, мадам, что генерал выбрал себе такую женщину, как вы!..
