Ознакомительная версия.
Татьяна Устинова, Ольга Степнова
Всегда говори «всегда» – 2
И все-таки глаза у него были барышевские – глубокие, серые и насмешливые, совсем чуть-чуть, словно он знал немного больше, чем остальные, и это его веселило… Глаза барышевские, а губы Ольгины. Они еще в роддоме распределили эту похожесть.
…Сергей тогда первый раз зашел в палату с огромным букетом роз, в накинутом на плечи белом халате. Ольга сразу же передарила цветы медсестре – запах от них шел удушающий. Для медсестры это был пятый букет за утро от счастливых папаш, и они вместе посмеялись по этому поводу, а когда Ольга зашла в палату, Сергей стоял возле Петьки и… не дышал. Она поняла это по его напряженной позе, завороженному взгляду, по рукам, вцепившимся в бортик пластиковой прозрачной люльки. Халат, размера на три меньше барышевского, упал с его плеч на пол.
– На меня похож, – выдохнул Барышев, видимо, разрешив себе дышать только в присутствии Ольги, – глаза, нос, подбородок…
– А губы мои! – Она подняла халат, натянула его Сергею на плечи – ни одной морщинки, ткани не хватало на косую барышевскую сажень, – и прижалась к этой спине, родной, немного позабытой за несколько дней, проведенных в роддоме.
– Губы твои, – согласился Сергей и, не отрывая от сына глаз, притянул ее к себе и поцеловал как-то по-особенному, не так, как целовал до Петьки…
Ольга мельком взглянула на Барышева – он стоял, склонившись над детской кроваткой так, будто перед ним был не ребенок, а перспективный проект, в который он вложил все свои сбережения.
Ольга не выдержала серьезности его лица, рассмеялась громко, хотя смеяться было нельзя – Петька спал.
В комнату ворвались дети, заполнив собой все пространство. Они умели своим смехом и гвалтом не оставлять ни йоты тишины и покоя, умели подчинять себе всех вокруг – Ольгу, Сергея и даже Петьку. Она цыкнуть на них не успела – тише, Петька спит! – как Машка подскочила к кроватке и, тесня Барышева, сказала звонко:
– Чур, он мой будет.
Миша протиснулся между Сергеем и Ольгой, поддел плечом Машку и, двинув ее кулаком в бок, выкрикнул:
– Мой!
– Я первая сказала! – Маша требовательно затрясла Ольгину руку. – Мам, он чей, мой или Мишкин?
Петька открыл глаза, и Ольга замерла – сейчас заплачет, но Петька улыбнулся, будто знал что-то, чего не знали другие…
Зато Машкины глаза мгновенно наполнились слезами:
– Мам, пусть он мой будет, Мишка дерется…
– Дурочка ты моя любимая, – Ольга чмокнула дочь в затылок, ощутив родной запах ее волос. – Он и мой, и твой, и папин, и Мишкин. Он наш! Наш Петька! А ты не дерись, Миша.
– Привет! А вот и я!
Надежда стояла на пороге детской с лохматым букетом диковинных голубых хризантем и яркими коробками, предвещавшими праздник.
– Кто-нибудь заберет у меня все это? Руки отваливаются.
К Надежде кинулись все, кроме Сергея.
Ольга забрала у нее хризантемы, а дети вцепились в предвещавшие праздник коробки.
Петя, почувствовав, что от него отвлеклись, заплакал, и Барышев, бросив Надежде «здравствуйте», начал качать кроватку так, будто в ней была вода и он боялся расплескать хотя бы каплю.
Надежда по-хозяйски заглянула в кроватку, не обращая внимания на настороженный взгляд Сергея, – он вчера вычитал в Интернете, что новорожденных детей нельзя показывать никому, кроме родни.
– Батюшки! Красавец! – всплеснув руками, Надежда умильно заулыбалась. – Это что ж будет! Это ж смерть бабам! Ах ты маленький, ах ты, заинька… На вас похож, – бросив взгляд на Сергея, добавила она.
Барышев снова посмотрел на нее настороженно – подлизывается? Хочет укрепить свои позиции возле кроватки?
– Правда? – уточнил он на всякий случай.
– А как же! И нос ваш, и глазки… Только очков не хватает.
Ольга схватила Надежду за руку, чтобы увести наконец из детской и не напрягать ставшего в одночасье суеверным Сергея, но Маша перехватила инициативу и потянула Надю к себе за юбку.
– Нравится тебе твой новый братик? – обняла ее Надежда.
– Нравится, только он не мой, – насупилась Маша.
– Здрасьте пожалуйста! – изобразила неподдельный ужас Надежда. – А чей же он?
– Он общий.
– Он и мой, и мамин, и папин, и Машкин, – подтвердил Миша.
– А! – поняла Надежда. – Ну, тогда пусть он еще немножко и мой будет. Хорошо?
В серых глазах Сергея отчетливо пульсировало беспокойство – нельзя ребенка до месяца чужим людям показывать. И пусть это предрассудки, но взялись же они откуда-то, значит, были для этого причины, был накопленный многими поколениями опыт.
Ольга еще раз потянула Надежду за руку.
– Ну, пошли, пошли. Я кормить тебя буду!
– Кормить меня не надо, а вот от чая не откажусь…
Ольге удалось наконец вытянуть Надежду на кухню вместе с детьми, хризантемами и праздничными коробками. Напоследок она успела заметить серьезное Сережино лицо – он смотрел на Петьку, будто тот и не ребенок вовсе, а глобальный проект, в который он вложил всю свою жизнь.
– Сереж, ты чай будешь? – спросила она на всякий случай.
Барышев поднял на нее непонимающий взгляд – какой чай? Наконец до него дошло…
– Буду, чуть позже…
* * *
Надежда была человек-праздник. И женщина-катастрофа. Где бы она ни появлялась – всюду становилось больше света и… больше проблем.
Она умела нестандартно смотреть на вещи, умела брать быка за рога.
Ей было плевать на свои недостатки, а недостатки других она умела обратить в свою пользу.
Она считала себя хорошей подругой, незаменимым завхозом, отличной хозяйкой, но… Ее переполняла такая жажда материнства, что все другие качества казались сущей ерундой по сравнению с тем, какой чудесной, нежной и любящей матерью могла бы быть Надя. Только беременность все никак не случалась, хотя она мечтала о ней днем и ночью, утром и вечером, дома и на работе, и даже во сне. Мечтала, но никому об этом не говорила, даже Ольге, хотя это было совсем не в ее характере – молчать о том, что терзает душу.
Когда? Ну, когда же и у нее появится сын или дочка – глаза Грозовского, и нос, и ум, и стать. А от нее пусть только характер и… цвет волос. Рыжие – все счастливые.
Она увидела Петьку, и сердце снова кольнуло. Нет, это была не зависть, а если и зависть, то совсем маленькая и светлая…
Это была надежда и нетерпение. Когда?..
Надя распаковывала подарки на диване в гостиной: Мишке вручила последнюю радиоуправляемую модель «Мазератти», Машке – фарфоровую куклу с ресницами-веерами, а Ольге – коробку с пирожными, невозможными, убийственными по красоте и калориям.
Как по волшебству в дверях возникла Нина Евгеньевна с подносом в руках, на котором золотыми ободками светился английский фарфор, а дымок над чайником разносил по комнате аромат свежезаваренного чая.
Ознакомительная версия.
